Ной в городе звезд и мошенников

Солнце сочится сквозь шторы, и золотые пылинки парят в его прозрачных лучах. Тени удлиняются — на миг тень Ноя на дощатом полу гостиницы становится похожа на горгулью, с острым подбородком и горбатым носом, и с перепончатыми крыльями за спиной, но если он повернёт голову, сходство исчезнет. Он сидит, склонившись над шахматной доской, в сосредоточенности не замечая, как сцепляет пальцы в замок и расцепляет, как скребёт ногтями обивку сидения, как то и дело порывается встать, чтобы взглянуть на расклад фигур с чужого ракурса. — Я сейчас усну, — заявляет Ванитас в разгар его раздумий и неприлично широко зевает. Ной поднимает на него округлившиеся глаза. — Ты не выспался? — Нет, это я к тому, что шахматы — невероятно нудная игра. Вот если бы, к примеру, были ограничения по времени или что-то такое... Ной откидывается на спинку стула и нарочито равнодушно пожимает плечами. Самолюбие не позволит ему признать это вслух, но, на самом деле, ему очень нравятся шахматы. Он часто играл в них с учителем (и всегда проигрывал), с Доминик и когда-то давно — с Луи. Он слышал о шахматных клубах, в которых на каждый ход игрокам даётся всего пара минут, но никогда не пробовал так сам. — Хочешь сыграть во что-то другое? — Разве что в карты... Там хотя бы материальный интерес есть. — Ванитас ехидно улыбается. — Умеешь? Ной отрицательно качает головой и замечает: колоды карт ни у кого из них нет. — А, и правда. Может, спросить у Амелии? — Мадемуазель Амелия приличная девушка и не хранит у себя подобные вещи! Ванитас разочарованно вздыхает и поднимается с кресла. Ной вспоминает, что ему самому в этом кресле было бы намного удобнее, но он великодушно уступил его Ванитасу. Возможно, не стоило. — Сдаюсь! Я умру от скуки раньше, чем удастся тебя обыграть, так что можешь собой гордиться. Скрипят створки окна, взлетают полы длинных рукавов — он желает Ною приятного вечера и удаляется в комнату на этаж выше. Сухо тикают настенные часы, тонко звенит тишина, с улицы, из-под беззвучно колышущихся гардин в гостиничный номер проникает мышино-серый бесплотный сумрак. Ной пересаживается в кресло и некоторое время рассеянно крутит в пальцах шнурок от чего-то — кажется, от наволочки. В такого рода заведениях должны быть комнаты досуга, внезапно думает он, с бильярдными столами, теннисными ракетками, кисточками, красками, вязальными спицами и, пожалуй, да, картами. Он надевает пальто, снимает с крючка шляпу и, выходя, дважды поворачивает ключ в замке. В полутёмную вычурную пустоту гостиничного коридора через щель под дверью сквозит от незакрытого в комнате окна. Улицы Парижа дышат в лицо цветами, сигаретным дымом, запахом выпечки и корицы, свежевыкрашенных лавочек с витыми ножками и ржавой воды в забросанных монетами фонтанах; низким басом саксофона и нестройным фальцетом церковных хоров; свистом паровых двигателей и шорохом крыс, копошащихся в мусорных баках; чьим-то смехом, чьим-то шёпотом; ветром, хлопающим ставнями, срывающим со стен листовки, выдувающим пыль повседневности из усталого разума. Тусклый свет фонарей струится по изгибам фигурных столбов, по холодным и плоским камням мостовой стекает в черноту канализации. Ной огибает расставленные под навесом столики со снующими между ними официантами и надолго замирает у входа в кондитерскую: стёкла витрин мерцают бликами вечерних огней, глянцевой цветной карамелью и блёстками на фантиках и коробках. Он спускается вниз по улице, туда, где каменные реки бульваров сплетаются в узел и где на площади играет оркестр. Каждое место в этом городе кажется Ною неуловимо знакомым, хотя он уверен, что никогда не был здесь раньше. — Париж отвратителен, — однажды сказал ему учитель. — Красивая и отвратительная помойка. Тебе когда-нибудь стоит увидеть её своими глазами, правда, mon chaton? Ной озадаченно соглашался, и рука в белой перчатке ласково трепала его по затылку. Париж, рассказывал Безликий, построен из костей и трупов. Некоторое время Ной верил этим словам буквально, пока он не начал давать ему книги: о королях и королевах, повешенных или обезглавленных, об учёных и священниках, четвертованных или сожжённых заживо, о войнах и революциях, и массовых убийствах, и эпидемиях неизвестных болезней. По этим дорогам, размышляет Ной, когда-то текла кровь. Красная, ещё не остывшая, — какое ужасное расточительство! — звучит в голове почему-то учительским голосом. Ной отмахивается от странной мысли и ускоряет шаг. — Подходите, подходите, только сегодня! Дегустация бургундских вин совершенно бесплатно! — кричит мужчина в аккуратном фартуке, и из предложенного бокала вместе с впитавшим солнечный свет мускатом, ванилью и пряностями в сознание Ноя просачиваются туман и невесомость. Он идёт от киоска к киоску, одному другого заманчивее, где ему предлагают: карнавальные маски с камнями и драгоценностями, травы и настойки от всех болезней, амулеты и обереги, помогающие в битве, лампы, исполняющие желания, и птиц, несущих золотые яйца, говорящие зеркала, шапки-невидимки и кости, предсказывающие судьбу. Ной замирает у прилавка, где хозяин продаёт стреляющие в воздух мини-феерверки, — плюющиеся искрами и пламенем огненные цветы. Он купил бы всё, на что хватит денег, но где-то на дне разума смутным сожалением бьётся мысль — он пришёл сюда не для этого. Ночь пьёт из лохматых облаков последние капли багрового заката. Лунный диск выплывает из земли, сливочно-белый и плоский, и Ной не смотрит под ноги, заглядевшись на его свечение: кратеры на нём похожи на чью-то скрюченную тень, а ободок сияния вокруг — на шестерёнку. Улица качается, как верёвочный мост, и рука Ноя хватается за канат; трубы и флигеля на крышах домов устремляются в небо ружьями, шпагами и красными флагами революции; с гильотины на площади катится, подпрыгивая, королевская голова. ...Ноя тошнит в ближайший канал, и, свесившись с парапета, он смотрится в зеркальную поверхность воды. Звёзды мелкой россыпью бриллиантов падают на дно и мерцают оттуда — совсем близко, но их свет от этого не становится теплее. — Где твоё пальто? — спрашивает Ванитас, пропуская предисловия, когда безмолвный взгляд и жесты исчерпывают свою выразительность, и он бросает попытки донести ими до Ноя своё недоумение. Он находит его, сидящего у парапета, с отсутствующим лицом и плавающей в канале под мостом шляпой. И если о том, как шляпа оказалась там и почему Ной выглядит так, словно он в стельку пьян, можно приблизительно догадаться, исходя из обстоятельств, то о причинах исчезновения верхней одежды у Ванитаса нет никаких идей. Постояв, он садится рядом на перила и пару раз махает в воздухе ногами, задевая каблуками металлические прутья. — Пальто? — переспрашивает Ной в глубокой задумчивости. — Да, пальто. Сосредоточься. Ной старательно вспоминает, но мысль ускользает от него, как ящерица, оставляя в руке лишь тонкий чешуйчатый хвост. — Кажется, я... Ванитас ждёт с неподдельным интересом и плотнее кутается в куртку. — Может, его у тебя украли? — Хм... — Или тебе стало жарко, и ты выкинул его? — Это маловероятно. — Ладно, — с издевательской снисходительностью говорит Ванитас. — Не расстраивайся, если так и не вспомнишь. — Но Ной его не слушает. — Кажется... да, точно, я отдал его. — О. И кому же? Ной рассказывает о несчастной полуголой девушке, прижавшейся к нему с мольбой о помощи, которой он счёл своим долгом пожертвовать хотя бы пальто, чтобы прикрыть её наготу и защитить от холода. Ванитас чуть не падает в воду от смеха и медленно сползает по перилам, держась за живот. — Мне жаль открывать тебе суровую правду жизни, — выдыхает он в перерывах между хохотом. — Но ты, скорее всего, проходил мимо борделя, и это была одна из работниц... Ной издаёт звук возмущения, но недостаточно громко. —...сего прекрасного заведения! — весело заканчивает Ванитас и вдруг снова становится серьёзным. Цилиндр отплывает на расстояние недосягаемости от моста, высокий и светлый, как айсберг в чёрном океане, но Ною не жалко — у него есть ещё один. Ванитас даёт ему таблетку чего-то, от которой сразу становится легче и спокойнее, и карусель из отрубленных голов перед Ноем замедляется и блекнет. Мурр трётся носом о колени и урчит, когда Ной гладит его за ушами. Ванитас смотрит на его руки, и Ной, как обычно, не может понять, о чём тот думает. Его голубые глаза в темноте — холодные, как застывшие на стекле морозные узоры, как далёкие ледяные звёзды. — Что ты вообще делал здесь в такое время? — резко спрашивает Ванитас. — Хотел купить карты. Ной уверен, что Ванитас снова рассмеётся, но тот поднимает на него странный взгляд и молчит. Они возвращаются в гостиницу вместе, замёрзшие от ночного ветра, но Ною кажется, что звёзды едва заметно теплеют и тают.