Что за небо без луны

Когда Канесада не имел человеческой формы, ему ничего не нужно было делать для снятия физического напряжения. Когда он стал человеком, то оказалось, что периодически его телу и разуму требуется разрядка, и добиться возвращения организма в приемлемое состояние невозможно только лишь изнурительными тренировками. Ёшиюки, с которым он случайно поделился своими сомнениями, предложил попробовать секс и себя в качестве партнера. От изумления Канесада согласился и обнаружил через несколько сеансов терапии, что плотские радости поразительно благотворно влияли на человеческую нервную систему. Они не могли решить все проблемы, но они помогали как отвлечься, так и получить удовольствие. После того, как Канесада распробовал этот метод, он понял, что, несмотря на то, что он с искренней симпатией относился к Ёшиюки и был ему благодарен за приятные мгновения, тянуло его совсем к другому. К Миказуки. Миказуки был неизменно вежливо-холоден с Канесадой, и за этим ничего не скрывалось. Он был таким со всеми. Даже с Санивой. Даже со своим другом Когицунэмару, еще одним мечом эпохи Хэйан, с которым пил чай и любовался луной и небом. Для него не имело значения, кто составлял ему компанию. После осознания собственных чувств Канесада, разумеется, попытался объясниться. Это было непросто: Миказуки предпочитал разговаривать на языке недомолвок, а Канесаде эта манера общения была чужда. Потому все его попытки рассказать о своих чувствах через намеки и недоговорки завершались ничем. Миказуки делал вид, что не понимает, вставал и уходил якобы по делам. Прежде чем уйти, он мог еще изречь что-то туманное на прощание. Канесаде оставалось только вспоминать взгляды, подаренные ему, и метаться по постели без сна, представляя себе все, что он хотел бы с ним сделать, если бы сейчас в постели они были вместе. Он чувствовал себя ночным небом, покинутым луной. Разумеется, такое перенапряжение не могло длиться бесконечно. Когда Миказуки в очередной раз собирался встать, чтобы дать Канесаде понять, что разговор закончен, Канесада вдруг решил, что терять ему решительно нечего и, ухватив Миказуки за локоть одной рукой, другой прижал к себе и поцеловал. Он вложил в поцелуй все то невысказанное, что копилось во время их редких встреч. Первый поцелуй вышел скомканным, но Миказуки не отстранился, и Канесада осмелел. Его сердце зашлось в новом для него танце — так танцуют не мечи во время сражения, так танцуют во время иных сражений. Ёшиюки назвал это «бешеной пляской бедер». До этого было еще далеко, и Канесада очень сомневался, что это вообще произойдет. Он заставил себя оторваться от губ Миказуки, чтобы приложиться к ним снова, как пересохшее русло стремится наполниться водой. Миказуки вдруг отстранился, пришлось выпустить его руку. Миказуки не выглядел удивленным. Скорее, утомленным. — Вот значит как. Такие чувства не следует запирать глубоко, — промолвил он. И жестом пригласил Канесаду следовать за ним. Он расстелил свой футон, вышитый золотыми серпами луны, в алькове, служившем ему спальней и без лишних разговоров начал снимать бесчисленные слои одежды. Канесада завороженно следил за этим дивным зрелищем, пока Миказуки не спросил: — Ты предпочитаешь делать это одетым? У молодых свои причуды. Канесада торопливо освободился от одежды и повалил его на постель, длинные волосы окутали Миказуки плащом. Пока Канесада осыпал его лицо поцелуями, он просто лежал под ним, как холодная прекрасная статуя. Канесаде стало не по себе. Он ведь даже не спросил, чего хочет сам Миказуки. — Ты точно хочешь? Как ты хочешь? — шептал Канесада. Ему было все равно, он бы принял все и отдал все. Но он боялся, что если окажется снизу, Миказуки может уйти и оставить его, обнаженного и дрожащего от возбуждения, в собственной постели. — Если бы я не хотел, я бы не предложил тебе остаться, — в тон ему прошептал Миказуки. Невозможно было понять, что у него на уме. — Но, если ты не возражаешь, я бы хотел иметь больше свободы. Он взял в руку напряженный член Канесады, нежно погладил головку, слегка зацепил ногтем, Канесада вздрогнул от острого удовольствия. От одной мысли, что Миказуки сделал шаг навстречу, Канесаде на секунду показалось, что он сейчас может кончить и без проникновения. Миказуки вдруг очутился сверху, но, вопреки ожиданию Канесады, никуда не ушел, а просто направил его член в себя. Канесада почувствовал вокруг члена жаркую тесноту, невыносимое, жгучее наслаждение. Миказуки трахал себя им так же медленно, как ходил по Цитадели, так же бесстрастно, как сражался. А когда Канесада достиг высшей точки и обмяк, Миказуки просто встал с него и уселся рядом, холодный и сдержанный, словно только что между ними ничего не произошло. Луна покинула небо и настала тьма. В одну из бессонных ночей Канесада написал стихотворение о небе без луны. Самое время было вспомнить те строки. Миказуки был с ним совсем недолго. Так и луна украшает небо лишь ночью, а потом восходит солнце. Проблема была в том, что Канесада теперь не нуждался в солнце. Луна, если долго нет тебя... — Миказуки, — позвал он осторожно. — Ты не мог бы вернуться в постель? Но луна не торопилась. — Когицунэмару никогда не склонял меня к подобному времяпрепровождению, — задумчиво промолвил Миказуки. — Не понимаю, почему ты вообще за этим пришел ко мне. — Мне показалось, ты сказал, что тоже этого хочешь. — Да, но сам видишь, я слишком стар для подобного рода развлечений. У тебя же есть друг во втором отряде. Он подходит тебе по возрасту и темпераменту. Почему ты сейчас не с ним? — Потому что сейчас я с тобой. — Хороший ответ, — после долгой паузы сказал Миказуки. — Приходи послезавтра, если хочешь. Возможно, луне тоже не по себе вне неба, подумал Канесада.