I'm dying to catch my breath Oh why don't I ever learn I've lost all my trust though I surely tried to Turn it around Can you still see the heart of me? All my agony fades away When you hold me in your embrace Don't tear me down For all I need Make my heart a better place Give me something I can believe Don't tear me down You've opened the door now Don't let it close — Within Temptation — All I Need
Та весна 1998 года была действительно трудной. Люциус помнил, как все лихо закрутилось — их попадание в немилость, сообщения Северуса о планах Поттера, страшное слово «крестраж», да еще и во множественном числе, безумная Белла, следящая за каждым их вздохом, безмолвные крики Драко в каждом письме, скачущие строчки и неровные буквы, травма ноги… Его сын, его единственный сын — никакая любовь Нарциссы и поддержка немногочисленных союзников не могла перекрыть тот леденящий ужас, в котором глава рода продолжал барахтаться день за днем, ночь за ночью, дожидаясь рассвета, забывая о насущных потребностях, задыхаясь от нервного переживания за своего наследника. Люциус постарел на два десятка лет буквально за пару годов, и особенно резко это прорезалось тогда, в 1998. После смерти Дамблдора, после побега Поттера, после многочисленных законов от Темного лорда, после десятков Круциатусов и растраченного состояния, после разоренного, замаранного мэнора, после… Иногда, засыпая на земле, не сменивши мантию пару недель кряду, валясь с ног после очередного унизительного поручения, он, лишенный нормальной палочки, беспомощный, украдкой молился — быстрее, Поттер, быстрее. Потом пугался своей же молитвы, торопливо ставил окклюменционный щит, но уже и за щитом часто возвращался мыслями к зеленоглазому мальчишке, стоящему у всех Пожирателей, кроме особенно униженных, поперек горла. Им не было дела до обычных магов, Британия, средней прослойкой, жила как жила. Все вопросы государственной важности решались на таком высоком уровне, что здесь были только они: горсть уже взрослых учеников, чистокровных и не очень, переживающих за друзей и родных, их преподаватели, Пожиратели Смерти, Орден Феникса, на пике были, разумеется, Золотое Трио, Северус во главе школы, и, как вишенка на этом ужасном, с кровавой пропиткой торте, Темный Лорд и Гарри Поттер. Смотря на ситуацию здраво, Люциус понимал: Поттер был и оставался всего лишь мальчишкой, чуть-чуть младше его Драко, на голову ниже, усердным, как и все, только в тех предметах, которые ему нравились, гонявшим в квиддич, оттягивающим выполнение домашнего задания до последнего… Люциус был отцом и отлично знал это просто по собственному сыну — Драко по жизни виртуозно находил причины отложить на попозже очередное летнее эссе или изучение занудного трактата по зельям. Наблюдая за Поттером и Драко во время их редких встреч в Косой Аллее, приглядывая за мальчишками в моменты посещения Хогвартса, мужчина улавливал сладкую, как душок тления, нотку фальши. Эти двое были теми, о чьем взаимном непримиримом непринятии слагали легенды, и Малфой-старший иногда прикрывал глаза рукой, просчитывая, насколько много эти двое делают напоказ, и почему кроме него и Северуса, никто этого не видит?Если будешь стрелять, то, пожалуйста, целься в голову — Моё сердце уже не пробить ни единым выстрелом. Я под шквальным огнём из любви и из боли выстоял, Мне давно не страшны ни свинец, ни стекло, ни олово.
Аристократы, говорил его отец, должны всегда выглядеть хорошо — внешний вид показатель богатства, а богатство дает статус, а статус дает власть. Посмотрел бы Абраксас Малфой на своего сына теперь, изваленного Лордом в крови и грязи, униженного раба, от чьего состояния остались одни мифы. А ведь отец и был тем, кто впервые привел это чудовище в дом. Люциус прекрасно помнил тот день — ему было одиннадцать, и это был самый важный день накануне поступления в Хогвартс. Милорду и отцу тогда было сорок пять — почти что ровесники Люциуса теперь — и выглядели они не в пример лучше, чем он выглядел сейчас. И жили они тогда тоже лучше. Наверное от того, что Лорд тогда еще хоть как-то напоминал человека, а не змееподобную тварь, от обличья и повадок которой теперь кровь в жилах стыла. Люциус никогда не смел рассказывать сыну историй о долгой дружбе их рода с Милордом — каким бы он ни был чистокровным и как бы ни гордился своим статусом, этот чародей был им чужим. Он изничтожал их семью. Их историю. Он словно мстил их роду за то, что… А, черт знает, за что может мстить обычным магам страшнейший тиран века. Наверное, за то, что сына лорд Малфой вырастил на книжке об Избранном, а не на кровавых хрониках Вальпургиевых рыцарей.Меня били плетьми, убивали под гильотинами, Как котёнка топили в зеленых болотных заводях. Я вставал каждый раз, сплюнув мокрую тину, и Наблюдал за сиянием Веги на юго-западе.
Когда после Пасхи изнурительного 1998 Драко сорванным шепотом украдкой сознался, что у них с Поттером любовь, Люциус испытал внутреннее удовлетворение. И мог только молиться, чтобы Гарри — надо было привыкать называть его так хотя бы мысленно — на которого кто-то остроумный с колокольчиками в бороде, положил проблемы целого поколения, а то и двух, взрослых магов, действительно оказался тем, кто сумеет справиться. Кто победит Темного Лорда. Что ж, позже он отчаянно выпрашивал свои молитвы обратно и заклинал Драко не подходить к Мальчику-Который-Выжил на расстояние попадания в цель дальнобойной Авады. Поттер был чертовым самоубийцей и друзья у него были такие же. Правильно Северус говорил, Гриффиндор — это диагноз. Золотое Трио стали первыми в истории магического мира, кто сумели ограбить Гринготтс и выбраться из вотчины крючкотворов гоблинов, Хранителей золотых запасов. Угнать дракона — немыслимо и так логично, если вдуматься. Все так привыкли считать земляной народец из холмов невероятно хитрыми и могущественными, магически одаренными, что никто даже и не задумался об очевидных брешах в системе безопасности старого банка. А потом случилась эта троица: один договор с гоблином, один Империус, один угнанный дракон… Видимо, после первого и четвертого курса, драконы продолжали казаться гриффиндорцам чем-то вполне досягаемым для использования в целях транспорта. Дружба с Хагридом, должно быть, заражает детей разжижением мозгов. Не зря он так старательно выживал полу-великана из школы, вовсе не зря, благое дело! Как хорошо, что Драко никогда с ним не связывался лишний раз. Тихий ужас для зашоренных, пуганных, деградирующих мирных магов — вот, чем таким были все эти хроники фантастических приключений троих подростков, кропотливо расписанные журналистами. Люциус, не успевший и первой чашки кофе в то утро выпить, ощущал тогда, что седеет, и был готов сжевать Ежедневный Пророк на завтрак, но Лорд был в бешенстве и требовалось срочно уносить ноги.В прошлый раз кто-то мне, улыбаясь, ножом по печени, В позапрошлый — я сам, алкоголь, темнота, наркотики. Но мерцал Орион, словно ландыши подвенечные, И комета неслась серебристо-слепящим дротиком.
Потом был Хогвартс, большая битва. Приходилось красться по коридорам, пройдя в школу через Исчезательный шкаф, и наблюдать за своим отпрыском, подмечая отрадные картины. Мальчики играли, как по нотам — ненавижу тебя, Поттер, вещал Драко, выволакивая за ноги одного из своих дружков; сам такой и рожа у тебя кривая, Малфой, говорил Поттер, вместе с Грейнджер вытягивая бессознательного Уизли. Люциус под заклинанием невидимости пару раз щелкнул вылезшее за ними из Выручай-комнаты Адское пламя, как дрессировщик зверя, укрощая его. Чужая палочка, дешевая, нелегальная, слушалась не так хорошо, как родная, но силы ему хватило. Пять вышло, один в уме; следовало не забывать, что Крэбб не был по-настоящему умным парнем. После Драко вроде как был эвакуирован, и можно было, скооперировшись с Северусом, пытаться придумать что-то. Не успели. Северуса он успел только отыскать в Визжащей хижине и поймать в Стазис, чтобы дотерпел до Мунго или хотя бы до Сметвика, которому разницы не было, кого лечить, как и положено настоящему целителю.All I know for sure is I'm trying I will always stand my ground Stand my ground, I won't give in no more denying, I got to face it won't close my eyes and hide the truth inside if I don't make it, someone else will stand my ground — Within Temptation — Stand My Ground
Последний заход был особенно тяжелым. Разруха, тела погибших, собираемые в Большом зале, звуки всепоглощающего горя, вой живых и безразличное молчание мертвых — все осело на языке горькой кислинкой. И где-то здесь же был его сын, отказавшийся от аппарации, продолжающий свои своевольные дела. Малфой-старший рыскал по замку под заклинанием, и вся его надежда была на защитный родовой амулет, который мужчина навесил на непослушного ребенка в последний момент. Страшно было вопреки надежде обнаружить, что в конце его ждет тело, а не живой-здоровый наследник. Одному, было, конечно, неудобно искать. Нарцисса, лишенная палочки, металась, как запертая в клетку хищница, рвала волосы на голове, но из-под пригляда сестры никуда не могла деться. Оставался только он — и он упорно искал одного неслуха, начиная понимать прелесть профилактической порки. Люциус, крадущийся по Хогвартсу с ориентиром в виде заговоренного амулета, застукал мальчишек отчаянно целующимися прямо перед кабинетом директора, и если бы от облегчения не подкосились ноги, он бы, наверное, возмутился увиденному, прежде, чем осознал, что инициатор — его сын. Поттер, судя по отстраненному виду блаженного и смиренному взгляду будущего великомученика, уже явно шел в Запретный лес, когда его отловили и преградили путь. На Драко не было лица, а уж отчаяние, сквозившее в каждом из поцелуев, в дерганных движениях рук, говорило само за себя. — Даже не думай, что я отпущу тебя, Гарри! Чокнутый Поттер! — Драко задыхался, толкал другого парня в тупиковое ответвление, чтобы их раньше времени не увидели. Губы болезненно кривились, слизеринец кусал их до кровавых вмятинок. — Я не дам тебе убить себя, чтобы стать дебильной иконой на знаменах сопротивления! Только через мой… — Я должен умереть от его руки, Драко, — на грани слышимости выдохнул гриффиндорец, позволяя прижать свои запястья к ледяной стене с отметинами от неудачной Бомбарды. На лицо Драко набежала тень, лишь усилившаяся от теплой улыбки Избранного, добитой, как несуществующая, парой обреченных слезинок, прокатившихся по вымаранным пылью щекам. — Нет! — упрямо взрыкнул Дракон, кусая своего парня за губу и толкая к стене, об стену, снова, до упора, не слыша ничего и не желая слышать. Люциус отлично знал, в кого у Драко это упрямство. Блэки ярко отметились в характерах мальчишек. И отвести от них глаза сейчас было совершенно невозможно. Он словно подсмотрел какую-то библейскую сцену — жертвующий собой Габриэль, разъяренный, но бессильный предводитель воинства небесного Михаэль. Люциус впервые подумал, что в магловской религии все-таки что-то было. — Драко, — Поттер умолял, в его глазах пылал огонь большого всеобъемлющего чувства, и эта нежность перехватывала у случайного слушателя в лице лорда дыхание. Люциус ослабил горловину мантии, отступил на шаг и прижался к стене спиной, прижимая руку к груди, где как ненормальное колотилось сердце. Если бы Гарри таким тоном с таким лицом произнес его имя, он бы ему позволил что угодно. Мужчина отлично понимал — его сын тоже не выше этого. И он тоже отпустит Гарри в лес. — Не отпущу, — упрямо скулил Драко, а сам отчаянно прижимался лбом к чужому плечу и дрожал, и ноги у него подгибались. Гарри улыбался поверх его головы с невыразимой тоской. Потом выпрямился и целовал виски, скрытые платиновыми прядками, целовал лохматую макушку, потом, когда Драко тоже встал в полный рост, пытаясь задавить упрямство гриффиндорца на корню, целовал лишенные белобрысого пуха щеки и торопливо прижимался губами к чужим губам, отчаянно, словно в последний раз, словно пытаясь надышаться их близостью, словно во всем мире только это у него и осталось. Словно даже это он готовился потерять, хотя отчаянно не хотел таких потерь и расставаний. Подглядывающий за чужой любовью маг снова спрятался, жмурясь и тяжело дыша. В груди у Малфоя-старшего шевелился змеиный клубок чувств. Вроде и «отойди от него, Драко», а вроде и «умоляю, посмотри на меня, Гарри». Мордред знает, что с ним творилось. Только никаких сил не было смотреть на этих двоих, как будто что-то столь чистое и светлое, как их чувства, сжигало магу его черное сердце и не менее черную душу. Люциус снова выглянул на минутку, окидывая взглядом получающуюся композицию, отошел на пару шагов, снял с себя заклинание, и, намеренно топая громче нужного, вырулил из-за поворота. Парни уже отскочили друг от друга, взъерошенные, красные, и наставили палочки на нежданную фигуру. Синхронно. Люциус показал пустые руки и перевел взгляд на отпрыска. — Отдай мистеру Поттеру свой амулет, Драко, — ровно и выдержанно скомандовал лорд Малфой, словно он не стоит перед ними грязный, с жуткой щетиной на лице и в обрывках мантии. Порода и в обносках остается породой, а Люциус всю жизнь тренировался смотреть на людей, как на расходный материал. Драко настороженно повел палочкой, проверяя собственного отца на чары и зелья, потом молча убрал инструмент Нарциссы в ножны, и, оттянув воротник рубашки, полез под одежду, доставая на свет тот самый родовой амулет. Чтобы через пару секунд в два шага преодолеть расстояние между ним и вторым парнем, и накинуть серебряную цепочку через лохматую черноволосую голову. Поттер распоряжением мужчины и поступком Драко был ошарашен, и никак не мог отвести озадаченных глаз с их визитера, задавая немой вопрос: с чего это такой аттракцион невиданной щедрости? — За пять-шесть лет я почти успел смириться с тем, что мои внуки могут оказаться вовсе не блондинами, — лаконично пояснил лорд, вытащил палочку, наложил на себя заклятье, и бросил, уже укрытый от взглядов: — От Авады не убережет, конечно, только от серьезных травм, и, может быть, смягчит Круциатус. Но вы и так Авада и Империоустойчивый. У вас есть минут двадцать нацеловаться или чем вы там еще собирались заняться, а потом мистеру Поттеру придется что-то делать с требованием Милорда. Не маячь лишний раз перед чужими глазами, Драко. И ушел, а в памяти почему-то накрепко засел Гарри Поттер, каким он его случайно увидел в том коридоре — растрепанный, возбужденный, раскрасневшийся, податливый под руками его сына, подставляющий губы, шею, крепко прижатый к чужому телу, излучающий мягкий рассеянный свет, касающийся чего-то внутри — наверное, души, все-таки. Люциус, не раз и не два побывавший рядом с дементорами, отлично знал, что душа у него все-таки есть, и она будет такой же голубоватой жемчужиной, испускающей рассеянный свет, как и у всех. Люциусу было давно и безнадежно за сорок, он много лет назад растерял иллюзии касательно причин, по которым можно кого-то хотеть, но именно в этот вечер, впервые за добрый десяток лет, он спонтанно почувствовал возбуждение, и было совершенно очевидно, что появилось оно вовсе не от того, что он подсмотрел за отчаянным Драко. Может быть, провериться на какие-нибудь заговоры на крови? Неужели Поттер решил всех Малфоев просто соблазнить, чтобы не мешались? Было бы досадно. Конечно, лучше участи быть убитым за помощь темной стороне вопроса, но без ожидаемого гриффиндорского благородства. Авада никого не красила, а амортенция никому не позволяла любить по-настоящему.Ещё были дворы, перекрёстки, визг шин, аварии. (Как же громко ломаются косточки позвоночника!) Просыпался Дракон где-то в северном полушарии И лакал Млечный Путь, словно звонкую нить источника.
Дальше все смешалось в смертоносное варево — там были и безумие Беллатрикс, и надежды Люциуса, и трепет Нарциссы. Знаменем, маяком всем светила решительность Поттера, задумчивое ожидание Лорда, вера и отчаяние Защитников Хогвартса, горе утративших. Магия чувств кипела, свивая кольца в пружину. Дальше был Запретный лес, логово акромантулов, соскользнувшая с расправленных плеч мантия-невидимка, смирение на дне изумрудных глаз. Буквально пара фраз, камнем упавшие в загустевшем воздухе. Рухнувший, но вставший Темный лорд. Умертвленный Поттер, лишившийся чарующего ореола сияющих белых крыльев. Люциус задрожал и силой взял себя в руки, поджал губы, ощущая боль в сердце, острый страх и безнадежность. Стиснул зубы, укоряя себя, что поверил в сказку. Вложил надежду в образ рыцаря, что победит дракона. Нарцисса трясущейся рукой потрогала Героя. Встала. Объявила: мертв. Лорд Малфой подумал, что будет с Драко, когда он узнает об этом. Наверное, его мальчик обезумеет и заавадит любого, на кого взгляд упадет, начав, разумеется, с первоисточника всех несчастий. Проклятье, да Люциус и сам был готов разбрасываться Убивающим, и закончит он с этим на самом себе. Раззадоренные успехом, шагающие нога в ногу с грохотом и лязгом к стенам замка, Пожиратели смерти надвигались на притихшую крепость. Защитники встретили их у дверей подавленным молчанием, неверяще глядя на тело Избранного в руках полу-великана. Словно их желания и мысли могли оживить Героя. Словно кто-то переживал Аваду дважды. Малфою следовало помнить, что с Героем Пророчества все вечно шло неверно. Рушились самые крепко построенные планы. Растворялись воздушные замки из дыма и света. Не работал Империус, отлетала Авада, доставалась кому-то другому Амортенция. Золотой мальчик Гриффиндора закономерно выходил из переделок если не победителем, если не без жертв, то хотя бы выжившим. Ему неизбежно везло на приключения, и просто везло, а своим друзьям он приносил удачу, как заговоренный или упавший в котел с Феликс Фелицисом во младенчестве. Поттер в один миг просто вскочил на ноги, в один прыжок отвел опасность в лице темного мага от остальных и закружил в смертельной дуэли с Темным Лордом. Люциус вытянул из толпы ошарашенных свидетелей жену и сына, не отрывая взгляда от дуэли уходящего столетия, уже второй за век. Ученик ничуть не желал уступать славе покойного старца, ставшего его учителем. Наверное, право победить своего Темного лорда передается от учителя к ученику, как факел. Оставалось надеяться, что Поттер никогда не пойдет в преподавание. Малфои якобы ушли несмотря на возмущенный визг Беллы, но Люциус не был бы собой, если бы украдкой не досмотрел представление до конца. Семейные Хроники любили достоверные воспоминания, оставленные для потомков. А посмотреть было на что. Мелинда вспомнила, что она Прюэтт по рождению и Блэк по матери. Кинулась защищать единственную дочь с такой яростью, что Люциус невольно восхитился. Вот тебе и маглолюбивая Предательница Крови Молли Уизли, вот тебе и домохозяйка, мать семерых детей. Стоило заречься дразнить Артура в ее присутствии. Мертвая Белла успокоила его, ее кончина бальзамом пролилась на расшатанные нервы, а зрелище мертвого Лорда помогло выдохнуть спокойно окончательно. Лорд Малфой с трудом удержал раздражение, когда на шее у Героя повисла рыжая девка из Уизли, и то лишь от того, что не смог решить, из-за чего бесится больше — из-за того, что Поттер позволяет девице лезть к нему в лицо губами или из-за того, что Люциус не может сейчас же схватить пацана в охапку, и пусть даже с битвой, но отойти в мэнор, где их ждет заслуженный и желанный покой. Впрочем, Гарри вскоре все-таки дал ему шанс исполнить задуманное, во время переполоха вынырнув из-под мантии-невидимки за порогом Большого зала, и Люциус вовремя подставил руки, ловя споткнувшегося мальчишку. Расшибить голову и умереть после великолепной победы над Темным лордом было бы, как минимум, очень глупо. Поттер проверил, что руки, поймавшие его, не несут опасности, и расслабился. Люциус не сдержал смешок, ставя его на свои две — хоть мальчишка и стоял сам, еле сдерживая накатившую усталость, но, что показательно, храбриться у него уже не осталось никаких сил. Победил Лорда — и дальше хоть трава не расти, хоть в мэнор уводи, только Авадами не бросайся. Малфой находит в себе силы не подволакивать травмированную ногу, и вместе с Поттером ковыляет в сторону Ивы. Там цепочка порт-ключа охватывает шею Снейпа, все еще лежащего под стазисом, а после их очень мягко переносит домой.Помню чьи-то клыки, помню лес с золотыми листьями. (До чего же смешно умирать на глазах у осени!) Помню вой Гончих псов, помню Зверя с глазами рысьими, Помню, как в октябре мне на шею петлю набросили.
Драко, вымытый и уже приятно свежий, кидается своему Герою на шею, игнорируя шокированную мать и уставшего в край отца. Люциус криво улыбается чуть-чуть возмущенной Нарси, одними губами обозначает слово «любовь» и передает домовикам Северуса. Старый пройдоха заслужил свою койку в Мунго и влитое в горло противоядие собственного изготовления. Противоядие Люциус дает ему сразу, Мунго терпит до вызова целителей и санитаров. Наконец, все дела завершены, мэнор поднял все щиты и активировал проклятья, а хозяин имеет право насладиться ванной, привести себя в порядок и выпить долгожданный костерост под рюмку чая. Несколько дней проходят в благодатной тишине. Все это время любимый сын милуется со своим ненаглядным, доводя воссоединение до покрытых синевой шей. Нарцисса мечет молнии, но вскоре, смирившись, утаскивает Поттера за мантиями — Победа, все-таки. Журналюга Скиттер все мозги проест, что Малфои притесняют Национальное достояние, если он явится в драных джинсах и футболке, которые у него от курса к курсу одни и те же по окрасу и фасону. Драко мать мстительно не берет с собой, Люциус слушает зудение ненаглядного ребенка целый час после ужина, мечтательно думает о розгах, а потом украдкой и правда проверяет свою и чужую кровь. Ничего, чисто. Только сам собой пересыхает рот всякий раз, когда мужчина натыкается взглядом на отмытого, приведенного в порядок брюнета. Гарри Поттер в их доме смотрится до того органично, что мужчину охватывает сладостная дрожь — Люциус ценит прекрасное, выгодное, подчеркивающее статус, и гриффиндорец соответствует всем этим критериям идеально. Конечно же благоприятному настроению помогает и вернувшееся незримое в спектральном диапазоне светлое сияние, ореолом объемлющее фигуру молодого мужчины. Дальше все, вся их отлаженная жизнь несется, как обезумевшая от страха лошадь, и Малфой приходит в себя только на свадьбе своего единственного (пока) ребенка, перед этим несколько месяцев потратив на то, чтобы отбиться от всех остальных, не семейных, своей тростью, лишенной палочки. Мир требовал хлеба, зрелищ и Избранного. Люциус скалился, и, блестя глазами, обещал себе, что Избранного никто кроме него самого уж точно не получит. Потом со вздохом исправлял себя: никто кроме его Драко не получит Избранного, но интересные оговорки он запомнил и отметил для себя. Скоропалительная свадьба Национального Героя переходит в многодневную гулянку магов по всей стране. Где-то в закулисье Министерства быстренько проводят суды над Пожирателями, выдают амнистии пачками и налагают непомерные штрафы, награждают Героев орденами Мерлина. Люциус тоже расстается со звонкими золотыми кругляшами, но за свободу чего только не отдашь. Подлеченный Северус сбегает из Мунго, потому что асоциальному зельевару для счастья больше подходит полу-пустой мэнор, нежели тесная палата с проходным двором за дверью, в коридоре. Словом, в какой-то момент Люциус обнаруживает себя отцом троих мальчишек; третьему мальчишке тридцать восемь, и у них у всех, конечно же, посттравматический синдром. Зелье Сна-без-Сновидений работает с осечками, Снейп ругается, что у Поттера как обычно ослабление действия из-за яда реликтовой змеюки в крови. Малфой-старший закатывает глаза уже на третью ночь, в которую его сына с супругом мучают кошмары с участием Лорда, но сдается под напором собственных недомоганий и приглашает колдомедиков. Всем. Колдомедики прописывают им всем курс зелий, смену обстановки, побольше позитива. Люциус читает это, как рецептурную выписку к поездке во Францию, и ни капли не жалеет, прибыв в Европу: элегантная до последнего ногтя Нарцисса, встретив очередного очень дальнего кузена, требует себе развод с сохранением за ней кое-какого имущества, чтобы не идти замуж бесприданницей. На пляже, картиной маслом, ковыряется в каком-то новом справочнике зельеваров ворчливый Северус, ютящийся под зонтом. В теплую погоду все окрестности своим смехом оглашает плещущийся в море Драко. А новая местная жемчужина — это Гарри в плавках в середине июня, подставляющий солнцу ровную спину. Малфой-старший понимает, что с балкончика его комнаты отличный вид на пляж, и ловит сам себя на том, что прикипает глазами к улыбающемуся рту мальчишки, вслушивается в поначалу тихий, но такой прекрасный смех юного полукровки, жадно следит за тем, как Поттер обсыхает, выбравшись из воды: соленые капли чертят дорожки на бледном и худом теле, солнце и ветер сушат длинноватые волосы, как попало. Люциусу уже привычно наблюдать за своей «невесткой», и он привязывается к Гарри все больше и больше не только из-за внешности, но и из-за содержания сияющей коробочки. Для врагов Поттер — самая настоящая катастрофа, но для родных и близких он лучик света. Растопить ледяное сердце Нарциссы, исцелить страхи Драко, согреть вечно неприкаянного Северуса, разжечь огонь в Люциусе… Простить целой ораве слизеринцев все их грехи и дать отпущение — Поттер почти наверняка послан на их погрязшую в крови и страданиях землю небесами, и исполняет свою великую миссию без какого-либо страха или напряжения. Словно он создан был нести свой свет людям и верить в добро, даже когда уже никто ни во что не верит. Кладезь талантов.Сколько было смертей, сосчитать уже не получится. Но я каждую помню отчетливо до безумия, Потому как они — все сегодня мои попутчицы, Все стоят за спиной, молодые и острозубые.
Когда очередная ночь приносит Люциусу сон эротического характера с Гарри Поттером в главной роли, мужчина вспоминает, что ему всего-то за сорок немного, что он разведен, что на Гарри всегда все шло как-то не так. Очередное доказательство к этому правилу — возбужденное состояние хладнокровного лорда и пришедший ночью светлый образ мальчика, покорно раздвигающего перед ним ягодицы, на которые Люциус не задумываясь кончает, ошарашенный предательством собственного тела. После этого врать лишний раз уже стыдно. Малфой признается сам себе, для начала, что Поттер способен соблазнить не только его сына, но и его самого, и вообще кого угодно, носящего их фамилию. Особенно важно, что происходит это само по себе. Наверное, в искренность и лучистый свет парня нельзя не влюбиться. У Люциуса внутри все сжимается, когда он сам себе напоминает, что думает сейчас о супруге своего ребенка, таком же ребенке. Не следовало забываться. В конце концов, есть еще хладнокровный и собранный Северус, который вроде как играет в родителя Поттера, почитая память покойной Лили, и наконец-то ведущий себя так, как ему хотелось, а не как требовали обстоятельства. И Снейп скорее опоит своего «скользкого друга» зельем ранней импотенции, чем позволит Люциусу увлекаться желаниями. Это возвращает мужчине разум, хотя его совсем чуть-чуть гложет досада и зависть счастью собственного сына. Драко — мальчик не загорающий, но Гарри совсем другое дело, он смуглеет медленно и неуклонно, без красноты и боли по ночам, без волдырей. Просто вдруг темнеет, и черные волосы, отросшие за год, к свадьбе подстриженные аккуратно, но не коротко, делают из него опознаваемую дальнюю родню английских Блэков. Учитывая, что семейство с такой фамилией так же активно прослеживается своей деятельностью и в Испании, английский лорд Блэк в лице Поттера может претендовать на знакомство с другой ветвью семьи, но это не к спеху, хотя планы Люциус строит самые грандиозные.Колыбельная тьмы нынче арфой звучит эоловой, Тяжесть неба висит здесь ещё со времён Овидия. Если будешь стрелять, то, пожалуйста, целься в голову — Чтобы эти глаза никогда больше звёзд не видели.
Их возвращение в Англию в августе возвращает их к делам — впереди дополнительный год в Хогвартсе, мальчики носятся по мэнору, подбирая вещи, потом вся семья идет на Диагон Аллею докупать оставшееся. Северус, ставший неотъемлемой частью их компании, сетует на то, что вот сейчас Гриффиндор опять вылезет из своей дыры, и заставит их всех, слизеринских змей, краснеть. Люциус согласно вздыхает. Водился за Гарри этот несущественный, но неприятный недостаток. Люциус давится собственным ядом, когда на публике Поттер натягивает на лицо маску аристократа, и ведет себя так, словно он с Малфоями целую жизнь прожил. Сердце мужчины делает в груди какой-то странный маневр, не то проваливаясь куда-то в таз, не то злонамеренно накачивая кровь к нижней половине тела, но если бы не привычная мантия, ситуация получилась бы очень неудобная, а охлаждающие чары — не панацея… Такого Гарри, гордого, со вскинутой головой и расправленными плечами, Люциус хочет не менее жадно и отчаянно, чем светлого мальчика, подсмотренного ранее. Он запоминает увиденное в мельчайших деталях, чтобы вечером впервые позволить себе совершенно сознательную фантазию, оканчивающуюся закономерно жемчужной спермой на пальцах. Вот тогда-то мужчина и ловит себя на том, что вся его жизнь и пассивное наблюдение за молодым парнем, которого ласкать суждено совсем не ему, похожи на грандиозный акт отчаяния от излишне фаталистического настроя. Люциус думает, что сходит с ума, когда смеется сам над собой, запершись в своих покоях, но этот смех неизбежно оканчивается всхлипом. Он валится на кровать лицом, мелко дрожа, а в голове тысяча мелочей — запах кожи Гарри, сияние его глаз, отзвук его смеха и сладкое звучание его стонов, его тонкие запястья и сильные руки, тона его голоса, его темные вихры на подушке, его закинутая поверх одеяла длинная нога, его затянутые чувственной поволокой глаза, его сияние в магическом спектре… Это безумие,— шепчет Люциус. Тело с ним не согласно. Тягучая боль в грудине не согласна тоже. Малфой не знает, зовется ли то, что он ощущает, любовью. Но даже если так — это крайне несчастливая любовь, и несвоевременная, и неправильная. Аристократия аристократией, а Люциус жил в убеждении, что желать надо свою жену, а не чужого мужа.Sparkling angel, I couldn't see Your dark intentions, your feelings for me. Fallen angel, tell me why? What is the reason, the thorn in your eye? I see the angels, I'll lead them to your door There's no escape now No mercy no more. No remorse cause I still remember The smile when you tore me apart — Within Temptation — Angels
Последний год Хогвартса пролетает, как по щелчку. Вот еще они провожают мальчиков на платформе 9 ¾, а вот те уже самостоятельно аппарируют к воротам, держась за руки. Люциус видит это из окна кабинета и задергивает шторы, ощущая неприятный спазм у сердца, распоряжаясь разложить вещи наследников по комнатам — разным комнатам. Их тюки и сумки домовики доставили чуть ранее, и лорд отлично знает, что никакие разные гардеробные от совместного сна и близости сладкую парочку не остановят. Вниз он спускается ядовитый, желчный и раздосадованный всем миром за раз, переплюнув даже Северуса, пристроившегося возле камина. Черно-белая гостиная — его любимая, а в сочетании с хозяевами они все смотрятся здесь просто идеально. Изысканно и строго. Люциус думает об этом без радости и с тяжелым вздохом сев на диван, роняет голову на раскрытые ладони, зарываясь пальцами в платиновые волосы. За год он вернул себе свою сиятельную красоту, снова слыша за спиной шепотом произнесенные комплименты и сравнения с вейлами, чья красота магически пленяет. Лучше бы он и правда был связан с вейлами. Зачаровал бы себе любого, и постарался бы выкинуть глупости из головы. Остальные присутствующие не обращают на него внимания, привыкнув за год к эмоциональной лабильности хозяина. Хотя Северус иногда смотрит на него долгими взглядами, загадочно мерцая эбеновыми глазами в стиле Дамблдора безо всяких очков, и тогда лорда Малфоя подгрызает легкое бешенство. Он сам себе напоминает о цветущем возрасте, о том, что Северус просто маг, пусть и окклюмент, но это не обещает широко распахнутого дара к легилименции. Что о его демонах знает только он сам. Что его тяга к Поттеру — просто тяга. Все проходит — однажды он переживет и это. Хотя иногда его точно так же посещает чувство, что удавка на его горле затягивается все сильнее с каждым днем, и живым он из этой ситуации ни за что не выберется. Нарцисса нетерпеливо кружит по гостиной, стискивая собственные пальцы в кружевных перчатках, высокая и стройная, с собранными в высокую прическу белыми кудрями. У нее на носу свадьба, она хочет личного счастья и вырваться из Британии любой ценой, забыть последние несколько лет, как страшный сон. Но она любит как друга своего бывшего мужа, и как мать любит своего сына. Теперь она так же любит и своего дальнего родственника по линии Блэков, Гарри Поттера. В каком качестве — догадаться уже труднее, но Малфоя-старшего меньше всего на свете тревожит этот вопрос. Лорд Малфой думает о том, что завидует праву женщины любить платонически такую толпу народа. У него в этой жизни сердечного тепла хватило только на Драко, да вот еще и на Гарри Поттера, хотя чувства к нему меньше всего похожи на отцовский инстинкт, с которым мужчина уже сросся за почти девятнадцать лет. Он никак не может привыкнуть, что у Гарри теперь двойная фамилия, и вторая половина принадлежит и ему тоже. Они с Драко входят в гостиную вдвоем, так и не расцепив соединенных рук, сплетенных пальцев, красивые и выросшие, ставшие уже мужчинами окончательно, не заматеревшие, но продвигающиеся в этом направлении. Гарри избавился от очков, Драко избавился от вечной кривой насмешки. И оба они что-то такое приобрели, незримое. Наверное, уверенность друг в друге и в завтрашнем дне, — неожиданно горько предполагает Люциус. Ужин проходит за необременительными разговорами, без всплесков веселья или тишины. Негромко переговаривается с гриффиндорцем серьезный Северус, терзает отпрыска расспросами Нарцисса, и только Люциус молчит, ощущая свое присутствие за столом, как неуместное. Ему нечего спросить у Драко и нечего сказать Гарри. Стена между ними прибавляет в толщине. Остаток лета снова Франция, Париж, оценивание Сорбонны как МагУниверситета, результаты последних экзаменов, диплом, выпускной, свадьба Нарси, отъезд из страны Северуса. Жизнь снова скачет кувырком — у всех, кроме Люциуса. Тот лишь следит за ней жадными глазами, но не смеет даже пытаться ухватить ее за край богато расшитого одеяния. Бизнес, работа — Люциус топит сам себя в делах, пытаясь быть полезным, засиживается над бумагами до поздней ночи. Их денежное состояние растет, как на дрожжах — быть неженатым очень удобно, на самом-то деле, другой вопрос, что новая чарующая нотка в облике нестарого еще лорда — это тоска и запрятанное на дне серых глаз страдание. Женщины и мужчины, все они готовы лечь у его ног, упасть к ним, рухнуть, отдавая все, что у них есть. Ему впервые не нужно ничего такого. Он хочет Поттера до криков в пустоту собственного сознания, до разодранной белой кожи на груди и плечах, до тремора, до истерики, до спонтанных слез, до жалобного скуления под покровом темноты. Одиночество гнетет его, одиночество вползает ему под кожу и вольготно устраивается там, холодя руки и помогая стать чуть голубоватыми ногтям. Люциус старается не выбираться из кабинета, чтобы не сталкиваться с молодыми супругами каждый раз, и у него отлично получается закрыть в четырех стенах себя самого. Апатия постепенно охватывает все его существо, война с гоблинами за галеоны и с конкурентами за место под солнцем, не приносит ни удовольствия, ни радости. Люциус медленно и пассивно умирает от тоски, затухает, словно разучившись жить в мирное время, отвергая войну за самое желанное — не красть же у собственного сына его счастье. Дальнейшая жизнь напоминает существование в узилище. Дом делится пополам — нежно сияющий, пропитанной лаской, любовью и светом двоих юношей, и с вкраплением болезненной депрессивной черноты в покоях лорда, откуда мужчина практически не выбирается. Однако в какой-то момент ему необходимо выйти и отправиться в совятню, чтобы послать очень позднее письмо одному из совладельцев какого-то не пыльного, дающего стабильный доход предприятия. Мужчина через не хочу поднимается с места, ощущая поселившийся в ногах холод, от которого поламывает затекшие суставы, и неторопливо выбирается за дверь, впервые позволяя себе оглядеть коридоры. Везде чисто, везде горит свет, везде взгляд ласкает умиротворяюще зеленоватый тон обоев и гармонично подобранный к нему цвет остальной мебели с цветными вставками ваз и других дорогих и просто милых глазу побрякушек. Внезапно где-то за углом раздается шорох, и притормозивший Люциус словно попадает в собственное воспоминание. За поворотом Драко прижимает к стене возле окна собственного мужа, целует жадно шею, пальцами ловко и привычно высвобождая из тугих петель пуговицы. Гарри выгибается, ищет чужой рот, подается бедрами навстречу — не заметить натягивающий брюки стояк не сможет даже безнадежно слепой. Драко трется об него, крутит бедрами, вырывая гортанный стон. Люциус хочет зажать уши, но не может. В штанах болезненно пульсирует, как по команде, и он прячется за углом, ногтями царапая стену, стискивая зубы, дыша мелкими порциями. Хотя и это тоже быстро становится ошибкой. Воздух пахнет мускусом, возбуждением, сексом, шумное дыхание заставляет люциево сердце зайтись торопливым ритмом и сладостной болью неразделенного, не взаимного чувства. Жужжание молнии и шорох ткани активирует фантазию — с ней у Малфоя-старшего тоже все в порядке. Мокрые звуки поцелуев, стоны при ласке, влажные шлепки соединяющихся тел — не нужно смотреть, не нужно закрывать глаза, чтобы представить себе происходящее. Мужчина сползает по стене, лишенный сил, чтобы уйти, лишенный храбрости, чтобы смотреть. Лишенный хотя бы иллюзии непонятно чего и о чем, непонятной какой, но позволяющей чему-то там в груди теплиться жаркой искрой. Ему кажется, что он за глазами и так видит разгорающееся сияние, когда ритм чужого единения нарастает перед тем, как Гарри пронзительно и жалобно стонет на пике. Люциусу кажется, что он слышит чужие сладостные спазмы ухом, чувствует, как свои, хотя, конечно же, их выдает на самом деле голос и дыхание парней. У него внутри все сжимается, и он вздрагивает, как-то совершенно ясно для себя осознавая — здесь ему делать нечего. Это не его счастье. Это не его муж. Прав, чтобы разрушать жизнь сыну какими бы то ни было хотелками, у него нет тоже. Он слышит, как звенят, грохочут по камням осколки разбитых розовых очков. Он чувствует вместе со слабостью и потерей чувства земли под ногами, как растворяется воздушный замок, который он посмел построить в своей голове. Лорд Малфой поднимается с пола, держась за стену, и поспешно уходит прочь. У него на штанах расползается мокрое пятно, которое он даже не заметил, как оставил. В ушах шумит, стучит море. Он продолжает ощущать пропитавший воздух запах разгоряченных, возбужденных тел двух мальчишек. Люциус помнил негласный завет — Малфои всегда получают все самое лучшее. Что же. Герой Магической Британии — часть их семьи, но… Так сильно хотелось унять алчное, жадное, обжигающее чресла желание в собственном теле. А вместо этого приходится через силу глотать горькую зависть, когда часом позже, проходя украдкой мимо библиотеки, он видит, как Драко беспрепятственно целует доверительно открытую шею сидящего на низком подоконнике, прижатого затылком к холодному стеклу, бывшего просто Поттера.***
Привет, все, что я хочу сказать, никогда не влезало в лимит комментариев и примечаний. Спасибо тем, кто прочел эту работу. Я никогда бы на себя не подумал, что буду писать за Люциуса так жадно. Чтобы вы понимали, какова обстановка в наших мэнорах — два вечера, восемь часов суммарно, с перерывом на 75 раз покушать, сделать чай и по телефону проконсультировать психолога, как психолог. Как я вещал у себя в тви: — Странно себя чувствую, когда ловлюсь на мысли, что заебенно пишу за мужчин от тридцати и старше, но корежусь, как металл под прессом, пытаясь в кого помоложе. — Что не менее важно — чем более фэмили мен мужчина, тем мне с ним легче. В этом плане, Люциуса Малфоя я за два дня нахерачил страниц на пятнадцать запоем, чувствуя его, как себя. — Когда сидишь весь такой на эмоциях, как на иголках, и в основном то, что крутится у тебя в голове, состоит из беспросветного, но восторженного мата. С русского на русский — я боюсь того, насколько легко шла эта на самом деле структурно нелегкая работа, насколько сильно я понимаю Люци, насколько сильно его чувствую. Я боюсь того, что написал, боюсь реакции окружающих на эту работу, боюсь того, что смотреть на это все нашими с Малфоем глазами кому-то не понравится. Я этого боюсь, потому что мне уже очень давно не было так легко писать, а обычно мои идеи на пике вдохновения воспринимаются специфично. Такая же беда у меня была с первым Снарри. Это, к счастью, не первый мой Драрри, и на том спасибо, но зато я впервые вставляю Люциуса, как сторону. Я надеюсь услышать от тех, кто дочитает, как им все-таки эта работа, насколько сильно меня занесло не смотря на то, что я вцепился в логику зубами и работал без наметки. Оставляю вам одну из вещиц, которую Муза велела вписать, а чуть ниже — ссылку на музыку, которую я крутил два дня до бесконечности. Если будешь стрелять, то, пожалуйста, целься в голову — Моё сердце уже не пробить ни единым выстрелом. Я под шквальным огнём из любви и из боли выстоял, Мне давно не страшны ни свинец, ни стекло, ни олово. Меня били плетьми, убивали под гильотинами, Как котёнка топили в зеленых болотных заводях. Я вставал каждый раз, сплюнув мокрую тину, и Наблюдал за сиянием Веги на юго-западе. В прошлый раз кто-то мне, улыбаясь, ножом по печени, В позапрошлый — я сам, алкоголь, темнота, наркотики. Но мерцал Орион, словно ландыши подвенечные, И комета неслась серебристо-слепящим дротиком. Ещё были дворы, перекрёстки, визг шин, аварии. (Как же громко ломаются косточки позвоночника!) Просыпался Дракон где-то в северном полушарии И лакал Млечный Путь, словно звонкую нить источника. Помню чьи-то клыки, помню лес с золотыми листьями. (До чего же смешно умирать на глазах у осени!) Помню вой Гончих псов, помню Зверя с глазами рысьими, Помню, как в октябре мне на шею петлю набросили. Сколько было смертей, сосчитать уже не получится. Но я каждую помню отчетливо до безумия, Потому как они — все сегодня мои попутчицы, Все стоят за спиной, молодые и острозубые. Колыбельная тьмы нынче арфой звучит эоловой, Тяжесть неба висит здесь ещё со времён Овидия. Если будешь стрелять, то, пожалуйста, целься в голову — Чтобы эти глаза никогда больше звёзд не видели. © Листомиров Я был глубоко убежден, что это займет больше времени.