слишком слаб (для тебя)

Конечно, Юна обо всём знала. С её аналитическим складом ума и пытливостью было бы глупо — нет, оскорбительно, — считать, что она не знала. Юна была неглупой женщиной — и очень гордой. Она подала на развод на восьмой год совместной жизни. Сехун не стал её останавливать. Они поужинали вместе в последний раз, когда оформили все бумаги. Юна сказала, что поговорит с родителями. Чтобы у Сехуна не испортились с ними отношения, возьмёт на себя вину. Она сильно упадёт в их глазах и в глазах своих родителей, но она достаточно независима, чтобы не испугаться конфликта. В тот момент, с бокалом шампанского в руке без кольца, в серьгах, что Сехун неумело выбрал на третью годовщину свадьбы, в простом офисном костюме — она была невыносима прекрасна. Он не заслуживал её ни секунды своей жизни. Конечно, Юна знала, что он гей. Ни его, ни её родители этого не говорили, да и сам Сехун не мог открыться достаточно, чтобы рассказать. Юна просто это почувствовала. А потом увидела. Но ни словом, ни взглядом не выдала своего знания. Она чувствовала, как тяжело Сехуну давался их крайне редкий секс. Он был нежен и ласков, так предельно осторожен, словно она фарфоровая или стеклянная. И никогда не был искренен в своих касаниях. Юна не жаловалась и не страдала, Юна понимала. В их последний раз — такой кинематографично прилизанный и тусклый — в день рождения Сехуна они сходили в ресторан, произнесли избито выцветшее «я тебя люблю» и вернулись домой, чтобы лечь в постель. Она была в красивом и дорогом белье, которое подобрала для этого дня, он был ещё более красив, чем обычно, подтянутый и рельефный. Он целовал медленно и как-то красиво, Юна словно видела со стороны. И закрыв глаза, видела, как он целует другого мужчину — кажется, его звали Бэкхён и он был коллегой Сехуна. Видела, как жадно Сехун раскрывал рот, как вульгарно кусал за губы и вжимался, вжимался в чужое тело, со всем жаром, со всем пылом, так, как никогда не вжимался в неё. В том, как он держал руку на поясе чужих брюк, было больше жизни, чем в тех медленных движениях, что он совершал в ней. Юна открывала глаза, видела его красивое лицо: сведённые брови, дрожащие ресницы, приоткрытые губы — и думала, какой же он неживой. Она могла бы увидеть эти идеальные черты и плавные линии в каком-нибудь виртуальном стимуляторе. Сехун не человек, Сехун лишь симуляция жизни и страсти. Юна видела это же лицо, алое, покрытое капельками пота, неидеальное, стоило лишь вспомнить ту ночь и клуб, куда она зашла случайно. Подруга советовала да приговаривала: и что, что далеко от дома, зато музыка отличная и алкоголь недорогой. Юна ушла, не попробовав ни вкуса коктейля, ни вкуса диджея. Юна вылетела из клуба, горя ушами, щеками, шеей. Сердце так сильно стучало, что она не слышала, как сигналят машины, пока она перебегала дорогу. Юна не помнила, как оказалась дома, но даже холодный душ не успокоил. Одно дело догадываться, а другое видеть своими глазами. Как хорошо, что она никогда не любила своего мужа. Юна была бесподобна в свете ресторанных люстр и лампы, что стояла рядом со столиком. И беспощадна. — Я любила тебя. Как любят щенка или младшего брата. — Юна не улыбалась, но говорила без злобы. Сехун никогда её так не любил, как сейчас. — И сейчас люблю. Сехун был готов подарить ей весь мир прямо сейчас. Сложить к её ногам все богатства мира. Когда-то ему казалось, что он любит её как женщину, но один человек круто изменил его жизнь. Сехун вдруг понял, что обманывает себя. И не смог жить с этим обманом. Но он ни на секунду не задумался о том, какую великую женщину он держал за дурочку. Ему казалось, что она не видит и не знает, а она всего лишь давала ему возможность жить своей жизнью так, как он считает нужным. Он не сильно возражал, когда родители насильно их поженили. Юна была уже состоявшейся девушкой на тот момент, неплохо зарабатывала и вкусно готовила. А самое главное — никогда не лезла в душу Сехуна. Она спрашивала его, как дела на работе, знала по именам всех его коллег и все названия его любимых фильмов. Каждое второе воскресенье она мастерски готовила его любимые блюда и застенчиво принимала комплименты. После работы она встречала его готовым ужином и сострадательным слушанием, ведь он ещё такой незрелый и юный, работа — это стресс, с которым он пока не научился справляться. Она была идеальной женой из фильмов — и самой лучшей старшей сестрой, которой у Сехуна никогда не было. Юна тоже была не против — молодой муж без карьеры, не готовый заводить детей и проводящий всё время на работе даст ей возможность сосредоточиться на себе. Он не задавал ей вопросов «как работа?» и не знал её подруг, не знал, что она любит, а что нет. Он не испытывал к ней интереса, но так старался любить, Юна чувствовала. И поняла, когда он разлюбил. А тот вечер в клубе снял её давний запрет на знакомства с романтическим продолжением. Так Юна нашла мужчину, с которым захотела связать жизнь и мечты. И сказала об этом Сехуну в день их седьмой годовщины. Сехун был ошарашен, он не ожидал от неё такого поступка. Но не позволил себе пошлого переигрывания в кино, не спросил, что её не устраивало в их жизни. На мгновение Юна увидела вину и облегчение на его лице. И улыбнулась. Как хорошо, что Сехун никогда по-настоящему не любил свою жену. Расплатившись по разделённому счёту, Юна вытащила из кармана пиджака кольцо и вложила Сехуну в руку. Он растерянно посмотрел на неё в ответ. — Отдай это тому, с кем будешь готов провести вечность, — Юна потрепала его по щеке, как большого и глупого пса. — Ты уже большой мальчик, не потеряешься в жизни. Она ушла первой. Её тонкая талия и потрясающие длинные ноги, которые Сехуну нравилось гладить во время совместных просмотров кино, удалялись, и вдруг так невыносимо захотелось броситься за ней вслед. Упасть в ноги, просить не уходить, ведь он не готов ещё, он без неё не сможет, он обязательно потеряется. Они уже больше полугода жили раздельно, она у своего любимого, Сехун в однушке неподалеку от работы. Он даже научился готовить себе еду, потому что тратить половину зарплаты на готовые ужины оказалось накладно. Сехун даже как-то умудрялся выкраивать время на стирку в общественной прачечной и наглаживал костюмы на неделю вперёд. И понимал, как хорошо ему раньше жилось с женой. Из-под крыла матери он перебрался под крыло жены и понятия не имел о таких элементарных вещах. И всё равно он не готов был жить без неё. На языке тяжело ворочался вопрос, не желающий сорваться с губ. — Мы же сможем хоть иногда видеться? Сехун едва не задал его, догнав её у гардероба и передав ей пальто. Но промолчал, увидев, как высокий и красивый мужчина с печатью надежности на лице забирает пальто и помогает ей надеть его. Юна светилась изнутри каким-то непередаваемо нежным светом. Так выглядели ангелы на витражах церкви, в которую Сехун ходил в детстве. Он не позволил себе даже надежды на то, что Юна однажды вновь потреплет его по щеке. Долгими вечерами после работы Сехун скучающе переключал каналы и перелистывал фото в интернете. Без Юны оказалось нечем заполнить даже несчастные два часа до сна. Пусть последние два года он изменял ей с мужчинами, ночевать неизменно возвращался домой, успевая поговорить и обсудить сериал, который она посмотрела, или коллегу, который зазевался и пролил горячий кофе на брюки Сехуна. После одной роковой ошибки Сехун снимал кольцо, выходя из дома, и надевал, возвращаясь. Он не хотел вновь потерять того, кто так сильно изменил его жизнь. Но так ни разу и не увидел его. Ни в том клубе, где они познакомились, ни в каких-либо ещё. Он появился на несколько месяцев, взбаламутил тихую воду прилизанного существования и исчез. Тэмин. Его имя до сих пор отдавало горечью сигаретного дыма, сладостью дешёвого вина и чувством вины. Сехун искал его в каждом, кто был после, искал в глазах, губах, руках. Отчаянно целуя незнакомого парня, знакомого парня или Бэкхёна, Сехун представлял чужие губы, чужие руки, чужое лицо. Не имело никакого значения, что ни один из них не был хоть капельку похож на Тэмина. Для Сехуна все они были Тэминами. И не были одновременно. Бэкхён ушёл, потому что понял. Он не обиделся. — Каждый из нас несёт кого-то в сердце, — сказал он, собирая свои бумаги. — Ты. Я. Мы все. Только у тебя это незаживающая рана, а у меня рубец. Мне не нужен второй. Сехун его не понял. Никогда, в общем-то, не понимал. Бэкхён не обижался. — Пусть уже заживёт, Сехун, — сказал он. Поцеловал мягко в лоб на прощание и ушёл. В другую компанию, в чужую жизнь. Может быть, Сехун его немножечко любил. И, как и всё, что любил в своей жизни, глубоко и сильно ранил. Тэмин «не тусовался», как он говорил, с женатиками. Не давал себя целовать или прижимать сильнее дозволенного. Тэмин заботливо поправлял воротник рубашки и отправлял домой, к жене. Не оставлял засосов, когда Сехун в итоге проломил его защиту и выиграл для себя поцелуи. Не пользовался одеколоном, чтобы не выдать себя жене. Не давил, когда Сехун встал перед выбором — Тэмин или Юна. Тэмин ушёл в сторону сам. Сказал, что ещё немного — и он ни за что не отпустит. Не сможет делить. Ещё чуть-чуть — и Тэмин пропадёт, бросится в омут с головой. — Уходи, — сказал он, сжимая дрожащими пальцами фильтр измятой сигареты. — Иначе я ни за что не выживу. А Сехун? А Сехун ушёл — послушно, покорно, тупо, как корова на скотобойню. Потому что он не мог жить без Тэмина. Но решения Тэмина всегда стояли выше собственных. Напившись, Сехун думал — а что, если бы они поменялись местами? Если бы Тэмин был женат, а он, Сехун, свободен как ветер? Как бы повернулась история? И всё равно они не были бы счастливы. Сехун знал себя. Он бы увёл Тэмина, но того всю жизнь сжигала бы вина. Может, это его наказание. Это Божье проклятие за любовь. Сехун грешник, Сехун отступник, он не имеет права любить так безраздельно, так отчаянно, так невыносимо — так любить мужчину. Он не имеет права на счастье, лишь на страдание. Он сам себя обрёк на это ещё в старшей школе, когда влюбился в старосту. Тогда его жизнь покатилась по наклонной. Ведь в каждом юноше, в каждой девушке он видел старосту, и это сжигало изнутри. Это его судьба, его рок. Он утратил единственный шанс на спасение — Юну. Этого ангела, посланного Богом. Но и она отвернулась, она ушла, как и все, кто так дорог, так невыносимо дорог. Хотелось лежать на холодном полу квартиры и жалеть себя, жалеть, пока не настанет его смертный час. Хотелось яростно утирать пьяные слёзы ненависти к себе, хотелось стереть собственное лицо, чтобы не видеть его по утрам в зеркале. Хотелось утопить себя в алкоголе, чтобы мысли не роились вокруг одного и того же. Ничтожество. Трус. Грешник. Ты не достоин счастья, не достоин любви. Жизни не достоин. Но Сехун боялся допускать мысли о самоубийстве. Хотя одним грехом больше, одним меньше, какая разница. Всё равно ему гореть в аду. Почему бы и не сгореть, раз жар этой любви сжигает изнутри? Выжигает на сердце имя Тэмина. И не загасить, не потушить, не залить алкоголем, не перебить дымом. Не вытравить, не изменить, не уничтожить. Так почему бы самому не уничтожиться? Неудачник. Отступник. Трус. Трус. Труструструструструс. Тебе дан шанс вновь найти счастье, говорило его подсознание. У него голос Юны — ласковый, заботливый, сильный. Попытайся ещё, ещё, ещё. Не останавливайся, не опускай руки. Пытайся, чёрт тебя возьми. И Сехун вставал с пола, шатаясь доходил до ванной, умывался холодной водой и снова жил, пряча свои мысли ото всех. И снова ломался, и снова, и снова. Пока глаза не нашли в станционной толпе того, кого так долго искали. И волосы не те, и глаза грустнее, и черты острее. Но это он. Уже не такой худой, не такой миниатюрный, как когда-то. Но всё ещё он. Сехун не заметил, как бросился сквозь людские волны, наперерез всем, лишь бы не упустить, лишь бы не ошибиться! Он расталкивал локтями, пихался и пытался добежать, пока не подъехал поезд. Сердце билось так гулко, так громко, оно отстукивало ритм. Тэ. Мин. Тэ. Мин. Тэ-Мин. Тэ-Мин. Тэ-Мин. Тэмин. Тэмин. Тэмин. Тэмин. Тэмин! — Тэмин! — выкрикнул Сехун, синхронизируя сердце с губами. Тэмин обернулся. Не узнал. Отвернулся. Вздрогнул. Обернулся вновь. И вспомнил. Он бросился навстречу. Расталкивая, распихивая, не извиняясь. В каждом его выдохе было неслышное «Хун», в каждом вдохе — отчаянное «Се». Они столкнулись, испугав старушку с маленькой собачкой. Сехун сжимал неожиданно широкие плечи Тэмина с такой силой, что, казалось, кости захрустят. Тэмин вжимался так же сильно, не переставая шептать его имя. Так хотелось покрыть поцелуями его лицо, волосы, шею, руки. Хотелось держать его, пока мир не остановится, солнце не взорвётся, Вселенная не схлопнется. Или она схлопнулась, а они и не заметили, вдыхая знакомо-незнакомые ароматы друг друга. — Я такой дурак, Сехун, такой дурак, — сбивчиво шептал Тэмин, отстраняясь и прижимаясь вновь. — Я не должен был тебя отпускать. — Это я дурак, не должен был уходить, должен был остаться. Я так хотел сказать тебе, что выбираю тебя, всегда выбирал тебя, только тебя. — Сколько лет мы потеряли? — Уже неважно. Важно, сколько обрели. Бог дал Сехуну второй шанс. И Сехун его не упустит. Ведь в портмоне лежит кольцо, которое всегда дожидалось лишь одного. Тэмина. Всегда. Только. Тэмина.