третье ноября

— да блядь, серёг, хватит липнуть ко мне! он буквально выбрасывает ему это на голову, останавливая в коридоре между раздевалкой и концертным залом. не очень злоба — скорее негодование и раздражение, потому что, действительно, сколько уже можно. потому что девочки в зале визжат громче, когда расстояние между ними сокращается, когда они улыбаются или подкалывают друг друга в очередной раз. — слышишь? не жмись ты так ко мне… — ты сам виноват, стас. — в смысле? охуел? матвиенко закатывает глаза, еле сдерживая улыбку. да, сука, охуел, потому что, видимо, и не скажешь по-другому. стас сам с ним говорит на сцене, сам вызывает это к краху ведущее взаимодействие. а серёжа что? он и не против. ему нравится с этой детской, наивной шалостью смотреть в глаза, нравится изредка касаться и даже чувствовать дыхание рядом с собой. нравится сжимать кулаки от ревности, когда рука шеминова аккуратно ложится на плечо арсения, когда улыбка адресована диме, а не ему. да, он ревнивый до одури, до крика из пересохшего горла, но это не мешает ему вовсе. не мешает хотеть быть рядом, хотеть чувствовать, хотеть. — чё слышал, — бросает отрывисто матвиенко, дёргаясь в сторону гримёрки, чтобы лишний раз не нервироваться этим идиотским разговором по душам. конечно же, рука мужская его останавливает, притягивает ближе вновь, на сей раз упирая в стену сильнее. глаза напротив — мягкие, родные. серёжа невольно улыбается. — ну вот, видишь? сам жмёшься, долбоёб, — улыбка ещё явнее играет на лице, когда шеминов чуть поджимает губы. матвиенко всегда нравится, когда роль лидера переходит ему, когда на мгновение отведённый взгляд стаса выдаёт его с потрохами, и серёже остается только победно ухмыльнуться и подъебать его на этот счёт. но ещё больше ему нравится, когда лидером становится сам шеминов. как он вжимает его в стенки, шкафы, столы — неважно. как он шепчет что-то на ухо, слегка прогибая его спину, как мягко водит руками по его телу, будто бы включая нежность, кроющуюся где-то внутри него. и когда он смотрит на него с этой щемящей из самой души нежностью, когда целует так пылко, так неправильно, но так чувственно. и в этом серёжа не сомневается. он в нём вообще никогда не сомневался. и поэтому сейчас он так смотрит на него. так, словно не может не смотреть, так, словно не проживёт без его взгляда ни минуты больше. и, как ни странно, именно так матвиенко и думает. он чуть щурит глаза, бегая по лицу мужчины, изучая. хотя давно он изучил каждый миллиметр его, давно полюбил. — а пялишься всё равно ты на меня, — словно с укором говорит шеминов, но улыбка на лице всё же вырастает. не расплывается, потому что стас всё же позволяет себе быть немного недовольным. — серёж, серьёзно, ты выглядишь как дебил. а эти дурачки в зале ведь всё видят, им это нетрудно и очень даже забавно. и тебя веселит, видимо. стас нервничает. у него жена, сын, успешная карьера. какого хуя он творит со своей жизнью? да и вообще — какая из двух этих жизней теперь правильная? та, где он верный муж, прекрасный отец и продюсер популярного шоу; или та, в которой прижатый им же самим мужчина напротив зажигает в нём пожар невиданной силы, способный разбудить какие-то эмоции странные, но абсолютно точно необходимые? да, разумеется, ответ совершенно не очевиден. — мне просто нравится. серёжа кусает губу, будто бы серьёзным становясь на глазах. — стас. он кладёт на его талию руку, чуть притягивая к себе, продолжая нежно смотреть на него, потому не может оторвать взгляда. он терпеть не может, когда шеминов думает. думает о семье, о работе, о том «сложном выборе», который ему когда-либо предстоит сделать. серёжа ненавидит думать об этом, потому что он привык быть здесь и сейчас, потому что ему стас нужен, пусть и со своими сложностями и глупостями в голове. стас сдержанно улыбается, выдыхая так, словно этим касанием матвиенко что-то решил; он прижимается немного ближе, ощущая дыхание мужчины где-то у шеи — горячее, облагающее. искренне тепло с ним, искренне уютно, и это буквально колет сердце шеминову. матвиенко, сука. — прости. я просто устал. главное, что им обоим поебать на то, что увидит кто-то их в этом тесном тёмно-зелёном коридоре очередного концертного города, где им снова душно, но они вместе, они — воздух друг друга, поэтому даже дышать как-то проще. и быть вместе проще, чем кажется. ведь даже если и есть какие-то преграды для них, они не слишком высоки и прочны, чтобы разрушить их. серёжа осторожно проводит ладонью по щеке мужчины, так же легко улыбнувшись ему, и, склонившись ниже, касается кончиком носа его щетины. вот так просто, нежно, словно они какие-то там женатики, такие милые, влюблённые, даже страшно становится. готов ли ты отдать ему всего себя, матвиенко? почему-то кажется, что готов. — ничего, я понимаю. нужно отдохнуть как следует, — он усмехается; то же делает и шеминов. не сговариваясь, они понимают друг друга, потому расслабляться вместе они умеют. именно так, как расслабляться надо. — придурок, — тихо смеётся мужчина и опускает голову, с трудом сдерживая глупую улыбку. — ладно, идём. парни уже заждались, наверное. а мне бы еще переодеться. шеминов отстраняется, потягиваясь и разминая уставшие после концерта руки. тело отдаёт тихим хрустом, и ведущий прикрывает глаза. он делает ещё пару шагов в сторону, а затем двигается в сторону гримёрок, чтобы наконец дать указания о сборах. уже оказавшись у дверного проёма, стас оборачивается на мужчину. — серёж, ты… — стас, а какое сегодня число? он чуть хмурится, залезая в карман джинсов и достав оттуда телефон, глянув на яркий экран, чтобы убедиться в своём предположении. — третье. третье ноября, — мужчина вновь поднимает глаза на матвиенко, улыбаясь ему. — пойдём уже, ты ч- — почти год. год с тех пор, как ты обещаешь всё «разрулить», — серёжа шагает к шеминову, обходя его в коридоре и кидая мимолётный взгляд, как-то неоднозначно улыбнувшись. — это так, к слову. «обещаю, я разрулю. разрулю, серёж».