Хороший адвокат на вес золота

      Юра не сразу понимает, что так противно вторгается в его сон. Скоро, правда, до него доходит: в дверь стучат. Даже не так — в нее не только ломятся со всей силы, но еще и звонят — слышен непрерывный псевдо-птичий свист.       Рядом вибрирует телефон, и Юра мысленно матерится, тут же понимая, почему не проснулся от звонка раньше — звук отключен, именно для того, чтобы в его законный выходной его никто не будил с утра пораньше. — Иду-иду, перестаньте звонить, — кричит хрипло, с огромным трудом поднимаясь с кровати. Стук и звонки не прекращаются. Юре вдруг становится совершенно по-дикому страшно — в груди, прямиком между ребрами холодеет; что, если это пожар? Что, если там, по ту сторону двери клубится густой черный дым, а люди, прикрывая лица, пытаются спасти своего соседа? Юра втягивает порывисто воздух — нет, пахнет началом лета, как и должно: отцветающей сиренью, покошенной травой, душным запахом нагретого солнцем города.       Не пожар, понимает Юра и сразу немного расслабляется. Доходит до прихожей, смотрит в глазок и распахивает дверь за секунду до того, как в неё опять позвонят.       Гоша, а это именно он, почему-то в форме. Рядом с ним вертится забавный рыжий паренек — наверняка стажёр, или, что еще более вероятно, студент, проходящий практику. — Юрий, — Юру почти передергивает — они с Гошей не то чтобы друзья, но точно хорошие приятели, и этот официоз вряд ли предвещает что-то хорошее. — Нам необходимо провести обыск в вашей квартире. Вот ордер.       В глазах у Поповича — вина пополам с неловкостью. Юра делает шаг в сторону, пропуская и Гошу, и его помощника. Он смотрит, как паренек натягивает перчатки, размышляет о том, что они могут искать. Потом думает, что, возможно, ищут какие-то документы с работы. Вот только они ничего запрещённого не найдут — у него только несколько папок с открытыми делами в шкафу лежат, и то в них ничего противозаконного нет. Только копии, протоколы, фотографии.       Юра отлично понимает, сколько среди прокуроров ублюдков, и по большей части он даже ожидал этой проверки. Только вот никак не думал, что проходить она будет так. — Все папки с делами в гостиной в книжном шкафу на второй полке. — Юр, — Гоша смотрит на него каким-то совершенно непонятным взглядом. — Мы не за этим пришли.       Юра глядит на него, хмурит брови. Тревога опять накатывает мощной волной.       Гоша сильно сжимает челюсти — желваки резко очерчиваются — вздыхает и говорит: — Твоего дедушку ограбили. И ты главный подозреваемый.       У Юры такое чувство, как будто его сильно ударили под дых. — С ним всё в порядке? — Да, по этому поводу не волнуйся. Он сегодня вернулся с дачи, — конечно же Юра это знает, он вчера только заходил покормить кота и цветы полить. Хотя что могло со всем этим хозяйством за двое суток случиться? У кота еще полно корма в миске было. Но дедушке устанавливали на даче теплицу, а теплица — «это святое дело, ты чего, Юрочка?». Гоша, тем временем продолжает: — Вернулся и обнаружил, что его коллекция монет исчезла. Понимаешь, следов взлома нет, отпечатки только его и твои, ты знал, когда его не будет дома и где лежит коллекция. — Гош, да я бы никогда! Ты… Ты действительно думаешь, что это мог быть я?       Попович мотает головой. — Нет конечно. Но есть заявление, и дело открыли. Он уехал позавчера утром, вернулся сегодня. У тебя есть алиби на эти два дня? — Георгий Степанович, подойдите сюда, пожалуйста, — у стажера голос почти восторженный; что он там нашел-то, интересно?       Юра идет вслед за Гошей в свою спальню, да так и замирает, понимая что именно нашел рыжий парень. У Юры шкатулочка деревянная, красиво расписанная хохломой, стоит в тумбочке возле кровати. Осталось от Насти — встречались с ней со второго по середину третьего курса, потом разбежались тихо-мирно. До сих пор переписываются, иногда даже встречаются. В прошлом месяце он на ее свадьбе был.       Эту шкатулочку они вместе купили, когда с группой ездили в Ярославль; потом, когда они уже расстались, Настя так ее и не забрала, всё забывала постоянно. В этой шкатулке у Юры хранятся всякие мелочи.       Значок с первого его концерта, золотая медаль из школы, фотография детская с родителями, где мама ещё их не бросила, а папа ещё жив, и… монетки. То ли восемь, то ли девять штук. Это повторные в дедушкиной коллекции.       И Юра отлично понимает, как это выглядит.       Ключ запасной только у него есть, алиби толком нет. Он вчера был у дедушки дома, а здесь, прямо рядом с кроватью, лежат несколько коллекционных монет.       Гоша смотрит на него, и Юра отчётливо читает в его глазах: «дело дрянь». — Это повторюшки! Можете у дедушки моего спросить, он мне сам их отдал.       Попович прочищает горло, злобно смотрит на своего стажёра — тот смотрит, как кот, который принес дохлую птицу и удивляется, почему хозяин не рад его добыче. Набирает в грудь воздуха и говорит: — Вы задержаны по подозрению в краже. Вам придется проехать с нами. ***       Юра, морщась, пьет обжигающе-горький кофе из автомата, когда Виктор своей обычной стремительной свободной походкой заходит в кабинет.       Его уже допросили, и он отлично понимает — разговор будет неформальный.       Витя садится напротив, кладет подбородок на запястье левой руки, локтем которой упирается в истертую временем столешницу, прямо рядом с делом о краже коллекции монет. В которой, Боже, какая же глупость, подозревают именно его, Юру. Того, кто за эти монетки на аукционах сражался, кто покупал все, что вообще мог найти. Полный же бред, ну. — Я знаю, что это сделал не ты, — начинает Никифоров без предисловия. — Но ты видишь, — он указывает пальцем на папку с документами, — Как всё это выглядит. — Дерьмово.       Виктор кивает, скривив печально губы. — Тебе нужен хороший адвокат, понимаешь? Очень хороший. Вспомни свои самые провальные дела и вспомни, кто был на стороне обвиняемого. Не думай о деньгах, я тебе займу сколько нужно будет, тебе сейчас самое главное — не сесть, понимаешь?       Юра кивает. Ещё бы он не понимал, как же. — Вот подписка о невыезде, и… Юр. Я надеюсь, что всё будет хорошо.       Виктор выходит из кабинета, а Юра роняет голову на руки. Всё настолько хреново, что сложно себе представить, чтобы было ещё хуже.       Он выходит через пропускной пункт отделения, поднимает голову и смотрит на пережженное солнцем утреннее небо.       Юра уже знает, кого он будет просить взяться за это безумно важное для него дело. Буквально вся Юрина жизнь от его исхода зависит.       У Плисецкого есть множество знакомых адвокатов: какие-то ему нравятся, какие-то, напротив, вызывают жгучее желание съездить кулаком по их самодовольным рожам — у таких лица бывают только наглые, надменные.       А ещё есть Отабек. И из-за него в Юриной душе смешиваются оба эти чувства.       Юре нравится, как Алтын ведёт дела: спокойно, без спешки, сохраняя уважительный тон. Если выигрывает, то радуется сдержанно, краешком губ только улыбается, а если проигрывает, то не злится, нет. Сам подходит к Юре и крепко жмет ему руку.       Вот только именно это непробиваемое спокойствие Отабека и бесит до невозможности. Хочется вывести его из себя, сделать все, чтобы тот взорвался. Например, подойти к столу стороны защиты и со всей силы ударить по нему руками, заорать: — «Не хочу, не хочу верить в невиновность подозреваемого, не хочу слушать твою складную речь, я хочу, чтобы ты сыпался от самых простых вопросов, хочу, чтобы ты мямлил и терялся, хочу, чтобы ты брал заранее проигрышные дела, чтобы я тебя в два счёта вместе с твоим подзащитным по стенке размазывал!».       Конечно, Юра этого не говорит. Он пожимает руку Алтына в конце каждого заседания, говорит, что он сильный соперник, и он, Юра, очень его уважает. Уважать-то уважает, но никто не запретит ему раздражаться при одном виде Отабека.       Алтын бесит еще и тем, что он казах. Нет, Плисецкий ни разу не расист, совершенно напротив, он руками и ногами за равенство в любом его проявлении. Просто у Юры, будь оно трижды проклято, повышенное чувство справедливости.       Поэтому, когда обвинитель — помнится, это было то ли второе, то ли третье дело с Отабеком в качестве Юриного соперника — назвал адвоката своего противника чуркой, Юра взбесился. Про себя, конечно, сжал кулаки под столом только, и продолжил беседу, почти как и до этого. Но крест он на этом мужике поставил. Дело-то было плевое, мелочное. Не стоило оно того, чтобы из-за него судиться, тихо-мирно все решить можно было, простым разговором. И представлять интересы скандального агрессивного мужика Юре совсем не хотелось.       Подсудимый тогда был не только оправдан по всем пунктам, но и получил компенсацию за моральный ущерб.       Отабек внимательно смотрел на Юру, пока судья зачитывала вердикт, будто в самую душу своими темными глазами заглядывал. Юра изо всех сил игнорировал этот цепкий взгляд.       И с этого все понеслось. Личное противостояние на поприще правосудия: горячая с Юриной и холодная со стороны Отабека аргументация доказательств; парирование выпадов противника — все на словах, на дистанции в добрую десятку метров.       Дела, в которых Отабек был адвокатом, были для Юры и самыми интересными, и самыми сложными. И это ему очень нравилось.       Мила, извечный секретарь заседаний, как-то ему сказала, что у Алтына в постели должен быть просто огненный темперамент, раз уж он весь такой сдержанный в повседневной жизни. Юра об этом ни думать, ни размышлять не хотел.       Отабек для него коллега. А отношения с коллегой заранее обречены на провал. Да и какая речь может быть об отношениях с парнем, пусть даже возможно он и в теме, если они оба работают в правоохранительных органах? Всплывет все моментально, здесь постоянно толпы следователей, оперов и прессы. Так что даже мысли допускать об этом нельзя. Но вот сейчас, в этот дикий и до абсурдности опасный момент, Юра думает только об Отабеке.       Плисецкий прикрывает экран рукой — из-за яркого утреннего солнца даже на максимальной яркости ничего не разобрать. Юра вздыхает — набирается смелости — и нажимает на вызов абонента под именем «Алтын адвокат».       «Надо будет его переименовать, если он возьмется за мое дело», — думает Юра в ту секунду, когда Отабек отвечает глубоким хриплым ото сна голосом. ***       Отабек встречает его на автобусной остановке возле своего дома. За те двадцать минут, что Юра ехал к нему, тот успел привести себя в полный порядок — тут Юра опять немного начинает чувствовать привычное раздражение — Алтын, черт его возьми, выглядит как будто он три часа расчесывался, укладывая волосы, и стоял минут сорок перед шкафом в раздумьях, что же ему надеть.       Раздражение, правда, немного уходит, когда он видит, что под правым ухом осталась тонкая белая полоска пены для бритья. У самого Юры какая-никакая щетина появляется день на третий, да и то она светлая, относительно мягкая.       Отабек же темный, смуглый; наверняка ему приходится каждое утро бриться, чтобы выглядеть приличным и собранным.       Алтын долго не может убрать эту несчастную полоску, и Юра сам стирает ее с гладкой щеки. Отабек как-то замирает на полушаге, приоткрывает рот, будто хочет что-то сказать, потом касается пальцами того места, где только что были Юрины пальцы. Отворачивается резко и ускоряет шаг. — Куда мы идем? — спрашивает Юра, когда они сворачивают в арку, которая ведет совсем уж неприметный дворик. — Завтракать.       Юрин живот громким урчанием выражает полное одобрение этой идеи.       Рассказывает Юра все за чашкой кофе, нормального, вкусного, с правильной чуть сладковатой пенкой.       Отабек выслушивает все очень внимательно. Жует блинчики со сметаной, глядя на Юру. — Будет трудно, — говорит он.       Юра радостно выдыхает, опускает свою чашку на стол. — Ты возьмешься? — Отабек кивает.       Юра немного расслабляется — одна победа одержана, он нашел себе первоклассного адвоката. — Сколько ты возьмешь?       Отабек задумчиво склоняет голову вбок: — Посмотрим. Сначала нужно понять объем работы, потом уже сумма станет ясна.       Он достает из кармана небольшой блокнотик. — Давай пока по основным пунктам пройдёмся. Итак, твой дедушка уехал позавчера в обед на дачу. Ты был на работе до половины восьмого, так? — Да, там было дело о попытке одного соседа выжить другого. Такая мутотень, это что-то. Три года подряд друг другу в прямом смысле говно под дверь подкладывали, в итоге сыну одного из них это надоело, ну и пошло-поехало. Мы потом праздновали, меня Паша, как единственный трезвенник, до дома довез. Вместе со мной Якова везли. Наверняка меня еще и консьержка видела. — На каком этаже ты живешь? — На одиннадцатом.       Отабек задумчиво кивает. — Хорошо. Это очень хорошо. У вас нет в подъезде камеры?       Юра задумывается. — Понятия не имею. Можно спросить будет. — Нужно. Не можно, а нужно, — он задумчиво закусывает ручку, хмурится. — Алиби на пятнадцатое у тебя есть. Из окна ты физически вылезти не мог. Все остальное время ты был с другими людьми. Проблема заключается в шестнадцатом. Ещё раз проговори весь свой день. — Встал часов в одиннадцать, позалипал в телефон, поел. Пару серий посмотрел, около пяти из дома вышел, к шести был у дедушки. За полчаса со всем справился, вышел.       Отабек закусывает изнутри губу. — Консьержки или камер у Николая в доме нет? Юра медленно водит головой из стороны в сторону, потом уже и не сосчитать который раз за день опускает голову на руки. Говорит глухо: «я этого не делал». Отабек шумно выдыхает.       А что, если он Юре не верит? Как тогда? Как надеяться на помощь человека, который считает его преступником?       Что, если его посадят? Как будет жить дедушка на свою мизерную пенсию?       Да и вообще, как так? Он треть своей жизни потратил на то, чтобы сажать за решетку подонков, а в итоге окажется за ней сам. Какая ирония, черт подери. — Дальше что было? — Спрашивает Отабек, и Юра рассказывает про долгую прогулку и про возвращение домой в середине ночи. — А утром Гоша уже разбудил, — заканчивает он. И правда, говорить-то тут нечего особо. Все как божий день ясно — Юра Плисецкий влип. — Плохо, — говорит Отабек. — Так, смотри, сейчас будешь весь свой маршрут расписывать, потом вместе пойдем к Поповичу. Он же твое дело ведет, так? Пусть все камеры на твоем пути посмотрит, — Юра горько смеется. Он шел дворами, сидел там долго. Нет там никаких камер. Хотя, чем черт не шутит, может и повезет. — У подъездов бабушек про тебя поспрашиваем.       Юра кивает: это похоже на план. На довольно хороший, оптимистичный план.       Юра улыбается и зовет официанта. Ему нужна еще порция кофе. День предстоит тяжелый. ***       Четыре дня поисков не дают совсем ничего. Ноль. Абсолютнейший.       Юра все больше теряет надежду, вместе с Отабеком по тридцатому кругу просматривая все видеозаписи с малочисленных камер.       Юру видно трижды, но суд такую запись не примет, там его можно узнать с очень большим трудом, да и то, только зная, что это он. Бабушки, как назло, на него внимания не обращали, только одна — Светлана Петровна, дедушкина соседка — подтвердила, что Юру она видела. Как раз, когда он заходил в квартиру. А вот когда выходил она не видела, да и вообще, у нее в тот вечер колени болели, она особо и внимания бы не обратила.       Юра ставит запись на паузу, берет с журнального столика чашки и идет на кухню. Чай лишним не бывает.       У Отабека небольшая уютная квартирка с евроремонтом в старенькой девятиэтажке, и Юре здесь нравится, очень нравится. Приятная гамма кофейно-бежевых тонов, светлый диван в гостиной с безумно удобным подлокотником, на которой так здорово ложиться головой.       Когда он возвращается в гостиную, Отабек устало трет переносицу.       У них нет ничего, что могло бы оправдать Юру. Но и чего-либо, что могло бы доказать его вину, тоже.       За эти несколько дней тесного общения Юра узнал про Отабека многое.       Например, у него до смешного много контейнеров, ящиков и корзин с алика и из Икеи. Юра, правда, быстро оценил удобство всей этой фигни, но он отлично знает, что у него ни за что не хватит ни терпения, ни сил, чтобы сделать всё так, как это делает Отабек, и больше чем уверен, что все эти бесчисленные пластиковые коробочки и ящики в итоге окажутся на балконе среди остального хлама.       У Отабека же на лоджии — балконом это аккуратное помещение назвать язык не поворачивается — стоят стеллажи с ровными рядами папок. Они рассортированы по годам и по первым буквам фамилий. Юра сквозь стекло со смешанными чувствами смотрит на зелёную папку с буквами О-Р на корешке. Его дело тоже теперь там лежит.       Еще — наверное, это самая необычная практичная странность — у Отабека на разных группах контактов стоят разные мелодии. На семье — Драконы, на коллегах-адвокатах — Металлика, на клиентах — Скиллет, на прокурорах и следователях, да и всех остальных связанных с полицией — Марсы. Сам Юра бы никогда так заморачиваться не стал, но Отабек, очевидно обожает все систематизировать.       Поэтому, когда из динамиков в уютной чайной тишине на телефоне Отабека раскатисто начинает играть Рамштайн, Юра резко поднимает голову.       Это что-то новенькое. Алтын прямо-таки подскакивает, хватает мобильник, тут же принимая вызов, быстро уходит из гостиной на балкон. Юра видит, как он трет рукой шею, кивает, стучит пальцами по подоконнику.       Юре мучительно хочется спросить, кто же звонит, что это за разговор такой, что Отабек так поспешно ушел из комнаты?       Ответ появляется, когда Алтын возвращается в комнату. Губы сжаты, брови нахмурены. — Новости есть, — он закусывает губу изнутри, сдвигает брови еще сильнее. — Плохие.       Юра догадывается, кто звонил. Информатор. Вот почему Рамштайн, который почти нереально не услышать. Интересно, много у Отабека этих самых информаторов? Как он с ними знакомится, за что подкупает их честность? — Какие новости?       Отабек кладет телефон на кофейный столик с довольно громким стуком. Злится. И, скорее всего, именно на него, на Юру. — Шесть монет из коллекции твоего дедушки всплыли на одном рынке. Конечно, не факт, что это именно они, но экземпляры довольно редкие, и это вряд ли можно назвать совпадением. Полиция скорее всего к вечеру уже будет знать о продавце.       Юра не знает, что сказать. Почему новость плохая, если она приближает их к окончанию расследования? Почему Отабек такой суровый сейчас?       И в голове бьются мысли про позвонившего только что информатора. Воображение рисует клишированного бездомного, бродящего по самым злачным местам. — Знаешь, я разрываюсь. С одной стороны мне любопытно интересно узнать про твоих информаторов, с другой — думаю, об этом мне знать не стоит. Отабек неотрывно смотрит на стол с темными кружками из-под чашек. — Тебе сейчас не об этом думать надо.       Юра цепенеет. — Что ты хочешь этим сказать?       Отабек откидывается на спинку дивана, смотрит в потолок заложив руки за голову. Взгляд у него такой… Не описать. Усталость, злость, разочарование, обречение, и еще добрый десяток самых разнообразных эмоций смешался в радужке цвета дубовой коры. — Я хочу этим сказать, что я знаю описание внешности человека, которые эти монеты принес.       Юра уже знает. Юра уже понимает, что сделано все так, как будто это он их продал. И слова Отабека лишь подтверждают его догадку. — Светловолосый невысокий парень в темном капюшоне в половину одиннадцатого их продал, — говорит он после нескольких тяжелых минут молчания. Юра прямо-таки видит, как Отабек с каждой секундой все больше думает о том, что Юра его обманывает, что Плисецкий обманывает их всех. И это осознание душит слезами.       Юра бы на его месте тоже не верил. Но ему хотелось бы, чтобы Отабек был на его стороне не только юридически. Он сейчас возьмет и скажет: «Ищи себе другого адвоката. Я отказываюсь от твоего дела».       На Юриной памяти Алтын никогда не брал дела отпетых мошенников и уродов. Провинившихся по мелочи, несправедливо обвиняемых, слишком строго осуждаемых за что-то незначительное — да. Интересно, верил ли он в невиновность хотя бы половины из них? — Это был не я, — говорит он. Отабек по-прежнему молчит. — Я люблю своего дедушку, я бы ни за что, даже если бы от голода дох, не продал бы его коллекцию.       Юра чувствует, как спазм сдавливает горло, а уголки губ противно сводит. Он вцепляется ногтями правой руки в тыльную сторону левой ладони, старается дышать ровнее, глубже. Выходит плохо. — Ты мне веришь? Честно скажи, — голос срывается. Юра готов проклинать себя — слишком слабого, почти сдавшегося сейчас. И Отабека, который продолжает молчать. — Веришь или нет? — Юра чувствует, как слеза быстро-быстро катится по щеке. — Верю, — говорит Отабек после недолгой паузы. Он смотрит прямо Юре в лицо. Может быть то, что он заплакал, заставляет его отказаться от мысли, что это был Юра. А может быть, он просто пытается успокоить, черт его знает.       А слезы катятся уже по обеим щекам, заползают в уголки рта, оставляя противный солено-горький вкус. — Верю. С самого начала верил. И сейчас еще больше в этом убеждаюсь.       Юра хочет спросить: «а чего тогда так долго не отвечал?», но голос срывается на фальцет, он почти взывает, падает лбом на плечо Отабека, и тот, неожиданно для Плесецкого не замирает, и нисколько не показывает своими жестами, что это ему противно, хотя Юре было бы на его месте, как минимум, неловко. Отабек обхватывает его одной рукой под затылком, и оттого, как крепкая рука так уверенно и твердо лежит на его голове, из Юриной груди вырывается ещё одно рыдание — надорванное, почти дикое.       Ему так сейчас нужна эта поддержка!       Руки против воли — да и нет ее сейчас никакой, вся со слезами вышла — стискивают на груди Отабека футболку.       Алтын прижимает его к себе еще ближе, обнимает за плечи. Юра не может перестать плакать долго, так долго, что голова у него начинает раскалываться, а лицо не начинает полыхать от влажной ткани темно-серой домашней футболки Отабека.       Тот слегка раскачивается, будто убаюкивает его, как маленького ребёнка, и немного поглаживает волосы. Кажется, даже шепчет на ухо что-то, чего не разобрать за глухим шумом в голове. Юра немного наклоняет голову, опираясь на Отабеково плечо теперь почти макушкой. Смотрит на свои руки на чужой футболке, сжимает с трудом дрожащие пальцы, и почему-то ему совершенно не хочется отстраняться.       В своих мыслях сейчас Юра находит иронию — Отабек его защитник и на юридическом поле боя, и именно с ним, и именно сейчас он чувствует себя защищенным как никогда. — Юр. Мы справимся. Всё будет хорошо, — голос Отабека тихий, почти что шепот, слышно плохо, потому что губы Отабека намного выше его уха, так что Юра ещё немного наклоняет голову набок, чтобы слышать лучше, и почти сразу жалеет об этом.       Шея у Отабека красивая, сильная, с четкими линиями жил, и абрис челюсти так четко виден, и… Юра рад, что раньше с Отабеком он почти не общался.       Так не вовремя вспоминаются слова Милы про темперамент в постели.       Юра все так же продолжает лежать на плече Отабека, и от такой позы уже болит шея, но выпутываться не хочется совершенно. — Что мне теперь делать? Что?       Отабек опять молчит, и Юра прикрывает глаза. Он чувствует себя совершенно пустым — пустым до гулкого безразличия. Плевать на то, что будет дальше — суд, тюрьма — плевать, на все плевать.       Голос Отабека звучит почти неожиданно. — Сейчас — выпить чашку чая, потом — поехать домой. Как только придёт повестка — звонить мне.       Почему-то именно от этих спокойных тихих слов Юру накрывает второй волной. ***       Повестка приходит через день, в половине десятого утра.       Отабек скидывает звонок. Правда, почти сразу приходит сообщение: «Иди в районный суд. Можешь не особо торопиться, тут надолго».       Юра понимает — Отабек сейчас ведет дело. Конечно, Юра ведь не единственный его клиент.       На улице невозможно жарко — проезжающие машины обдают потоком раскаленного воздуха, солнце палит так, что дышать невозможно — весь кислород будто выжжен. Юра еле-еле доползает до суда, выпив бутылку ледяной минералки по дороге.       Наблюдать за судебным процессом снаружи очень непривычно. Он последний раз был зрителем, а не участником, еще когда был студентом; только вот он никогда не был ни на одном процессе, где на стороне защиты выступал бы его собственный адвокат.       Отабек ведет себя так же, как и обычно. Говорит ровно, уверенно, спокойно, аргументированно. Юра снова и снова радуется, что на суде его будет защищать именно он.       Правда, это дело от Юриного сильно отличается — Отабек не отрицает вину своего клиента — он пытается максимально смягчить приговор.       Часа через полтора внимание Юры развеивается, он совершенно теряет интерес к процессу.       Монотонная речь обвинителя, духота, бьющаяся в стекло муха — все это усыпляет, по-своему вводит в какой-то транс, и Юру почти вырубает.       В какой-то момент кажется, что вокруг исчезает все. И стены, цвета ряженки, и стол судьи, и ряды сидений, и особенно эта тупая муха.       Остается только один Отабек в черном брючном костюме, белоснежной рубашке, стоящий в жарких лучах солнца из окна, и вокруг него вьются сияющие пылинки. И Юра смотрит, смотрит, смотрит, ловит каждый жест, слушает голос, совершенно не вникая в суть сказанных слов.       Муха наконец-то находит окно, вылетает в жаркий день, Юра вздыхает облегченно. И сталкивается глазами с Отабеком. Тот слегка поднимает уголки губ в улыбке, смотрит долго, тягуче.       Потом делает большой глоток из бутылки с водой, кадык ярко выделяется — Отабек все же ослабил немного галстук и расстегнул одну пуговицу на рубашке.       Юра все так же смотрит, видя и слыша лишь Отабека, не замечая, сколько прошло времени и к какому исходу постепенно приходит процесс.       К действительности Юру возвращает стук судейского молотка. — Привет, — говорит Отабек, когда суд официально завершился, и все формальности соблюдены. Кивает в сторону выхода, жмет руку забавному почти круглому мужичку, с совершенно красным лицом и потной лысиной, потом, когда заходит за угол, незаметно вытирает ладонь о брюки. Юра прыскает.       Алтын на ходу снимает пиджак, стягивает через голову темно-зеленый галстук и расстегивает рубашку еще на одну пуговицу. Плисецкий опять немного зависает в этот момент, но Отабек начинает говорить, и Юра старается слушать его внимательно, не отвлекаясь на этот чертов контраст между белой рубашкой и смуглой кожей.       Они доходят до пиццерии, и струящаяся из кондиционера прохлада воспринимается ими, как дар Божий. Отабек продолжает свой рассказ уже после того, как напитки и пицца заказаны. — Ему до трех лет строгача светило, а мы до двух условных сбросили. Победа на самом деле.       Юра смотрит на радостного Отабека — по нему так и не скажешь, но глаза прямо-таки светятся — и думает о том, будет ли он считать условный срок для его дела победой. Отабек продолжает говорить, а Юра не может ухватиться за нить разговора — мысли перескакивают на бумажку, аккуратно лежащую в кармане джинс. На чертову повестку в суд.       Он не выдерживает, говорит на едином дыхании, когда приносят пиццу — тонкую, ароматную: «суд будет через шесть дней».       Отабек замирает с куском в руке, так и не донеся его до рта. — Кто судья?       Юра сглатывает. Это-то и есть самая большая проблема. — Барановская.       Пицца с идеально нарезанными помидорами опускается обратно на подставку. Сыр унылыми ниточками ложится вокруг. — Плохо. Очень плохо, — Отабек моментально становится хмурым, снова сводит брови, и Юре жаль, что он не дал ему пережить радость от победы в суде. Черт, какой же он эгоист! — Прокурор Никифоров? — Юра кивает. Виктор никогда не станет помогать ему, даже если бы Плисецкий сам попросил. Но это было бы нечестно. А он за эту самую честность столько лет боролся.       Отабек молчит несколько секунд, смотрит в угол стола, закусывает губу. А потом вдруг переводит свои темные выразительные глаза на Юру и совершенно неожиданно улыбается. — Во-первых, до суда есть еще шесть дней. Да, очень быстро, очень мало времени, но ничего, это и ясно — ты — прокурор, боятся, что шумиха может подняться. Этого стоило ожидать. А во-вторых, на сытый желудок думается легче, — говорит он и берет отложенный уже было кусок пиццы, всем своим видом показывая, что сейчас его интересует только она. ***       Они дважды проходят всю дорогу, по которой в тот самый вечер шел Юра, но не находят никаких камер, кроме тех, с которых полиция уже сняла все данные.       Юра присутствует еще в двух судах, где Отабек является адвокатом, и, честно сказать, восхищается его работой.       Когда он сам выступает против Отабека, ему вовсе не до этого — нужно сделать все, чтобы обвинитель выиграл дело. А сейчас можно наблюдать за малейшими изменениями в лице Алтына, видеть со стороны, как он парирует выпады противника и думать о том, выглядит ли это так же офигенно, когда место прокурора занимает сам Плисецкий. ***       Вечером накануне суда Отабек зовет Юру к себе домой, чтобы выстроить окончательную линию защиты, хотя, если уж честно сказать, то выстраивать-то особо нечего. Как в суде себя вести, Юра и так знает, что говорить — тоже. Поэтому, ему думается, что Отабек его позвал к себе только для того, чтобы он от волнения не рехнулся.       Юра вздрагивает, когда у Отабека звонит телефон, потому что из динамиков басами разливается Рамштайн. Алтын в этот раз не выходит из комнаты, отвечает при Юре. Сам он почти ничего не говорит, но слушает очень внимательно. — Спасибо, до связи, — прощается он и переводит взгляд на Юру. Смотрит хмуро, брови сведены, губы сжаты. — Еще три монеты всплыли. Не самые редкие, но довольно ценные. У другого продавца, но ему в тот же вечер принес по описанию тот же человек, что и предыдущие.       Юра падает лицом в ладони. Его посадят. Как пить дать, посадят.       Отабек задумчиво идет на кухню и возвращается с двумя стаканами и бутылкой коньяка. Юра приподнимает брови. — Тебе не кажется, что сейчас не лучшее время, чтобы пить?       Отабек все так же молча разливает янтарную жидкость, придвигает один стакан ближе к Плисецкому, говорит твердо: — Пей.       Юра слушается. Пищевод обжигает, на глазах даже слезы выступают. — Ты бы хоть закусить принес, — еле выдавливает он. Отабек кивает — сам уже свою ошибку понял, уходит опять на кухне, возвращается с пластиковой коробочкой нарезанного сыра. Сразу наливает еще по одной. — Завтра суд, ты не разгоняйся.       Отабек смотрит хмуро: — Пей. — Зачем? — спрашивает Юра. — Разговор есть. И лучше трезвыми не начинать.       Юра опять повинуется, делает большой глоток. Они молчат пару минут, потом Отабек закрывает бутылку, отставляет ее на край журнального столика. Видно, что он решается начать. Юра не прерывает. Сам знает, как это может быть трудно.       Отабек вдыхает, потом переводит глаза на него. — Мы подделаем тебе алиби.       Юра аж рот от удивления приоткрывает. — Что? — Что слышал. — И как ты себе это представляешь?       Отабек вертит в руках пустой стакан, гоняет по донышку одну-единственную капельку золотистую. — Слушай внимательно. Ты провел тот вечер не один. У тебя был секс.       Юра приподнимает брови — С кем? И почему я тогда сразу об этом на допросе не сказал?  — Есть два варианта: либо ты был с замужней, и это разрушило бы ее брак, — Юра мотает головой — это не пойдет — некогда ему уже искать подставную пассию — единственный возможный вариант, Настя, все еще путешествует по Европе в рамках своего медового месяца. — А второй вариант?       Отабек дотягивается до коньяка и наливает им еще по чуть-чуть. Юра смутно догадывается. — Ты был с парнем, — говорит он на грани слышимости. — И с кем же? Где мне найти человека, который согласится так себя подставить? Да и с замужней та же история, — говорит Юра, переводит взгляд на Алтына и вдруг понимает. Все понимает.       Отабек смотрит себе на руки, хмурит брови. Юра закусывает губу, опускает взгляд на стол, говорит тихо: — И почему я от тебя в тот вечер уехал?  — У соседей сверху праздник был. Шумно. И это подтвердить можно.       Юра съедает кусочек сыра. Слова упорно не идут. Да и мысли особо тоже. — Ты правда готов это сделать? А что, если это я украл? Что, если ты себя таким образом подставишь?       Отабек слабо приподнимает уголки губ, говорит: — Ты этого не делал. И я не вижу другого выхода, — он замолкает на несколько секунд, трет ногтем крошечную царапинку на журнальном столике. Откашливается, продолжает: — Ну и доказательства будет довольно легко сделать — оставить побольше отпечатков по квартире и… ДНК на моей кровати.       Юра сдвигает брови, обдумывает сказанное. — То есть ты предлагаешь мне подрочить на твою простыню.       Отабек смешливо хмыкает. — В общем и целом — да. У меня в голове это звучало немного более адекватно.       Юру пробивает на смех, алкогольный истерично-отчаянный смех. Отабек подхватывает. Они оба сошли с ума: они собираются загубить карьеру Отабека и подделать алиби. Они собираются нарушить закон. От осознания этого на самом деле страшно. И еще Юра радуется, что Отабек немного им налил коньяка — сейчас сомнений почти нет, они заглушены. Час назад Юра был бы согласен на несправедливую тюрьму, а сейчас ему кажется, что это не такая уж и плохая идея. Подделать алиби. Обмануть всех вокруг, притвориться, что они любовники.       А потом он думает: «зачем притворяться»? Отабек горячий, чертовски горячий, и он явно не против секса с парнем — гомофоб бы ни за что такого бы не предложил. И Юра решается.       Он тянет Отабека за ворот футболки, прислоняется губами к губам, и тот не отталкивает, точно так же вцепляется в Юру, целуя, отвечая жарко, пылко. Юра окончательно убеждается — они оба совершенно свихнулись, потому что Отабек притягивает его еще ближе, и он сам закидывает руки на плечи Алтына, оказываясь к нему совсем вплотную.       Им обоим это нужно, они оба этого хотят.       На узком диване не так уж удобно, и Юре хочется перейти на кровать, чтобы отпустить себя полностью, сорваться в эту чертову темноту чужих глаз, целоваться до нехватки воздуха.       Отабек тянет с Юры футболку, Плисецкий приподнимает руки, чтобы помочь ему.       Он ни черта не слышит за грохочущим гулом сошедшего с ума вместе с ним сердца. Отабек касается самыми кончиками пальцев его ребер и боков, смотрит завороженно, восхищенно. Юра тянется к нему, он задыхается, его ломает. Почему они раньше не спали? Почему это происходит именно сейчас, когда завтра, скорее всего, перед Юриным лицом захлопнется тюремная решетка? Дышать и правда тяжело. Отабек кладет свою ладонь ему на щеку, и Юра прижимается к ней, ластится. Алтын ведет большим пальцем под Юриным глазом, растирая неожиданную слезинку. — Как же я в тебя влюблен, — шепчет вдруг Отабек.       Юра теряется совершенно — что ответить, что сказать на это внезапное, полное искренности признание, совсем не знает. Поэтому он прижимается еще ближе, целует опять, а потом придумывает: «будешь меня из тюрьмы ждать?»       Отабек хмыкает, проводит большим пальцем по Юриной скуле, смотрит тепло-тепло. — Не буду, — Юра почти обижается. — Потому что ты не сядешь.       Берет Юру за подбородок и целует. И Юра забывает обо всем.       И о завтрашнем суде, и о том, что они коллеги, и даже о том, что завтра они совершат парный каминг-аут.       И весь мир вокруг тоже растворяется, стирается, ускользает от восприятия. Остаются только руки теплые, за талию притягивающие, губы уверенные и пробившаяся к вечеру щетина. ***       Юра просыпается как-то резко, просто открывает глаза и все. — Мы опоздаем.       Со спины раздается шорох одеяла и поперек голого живота ложится теплая рука. — Я завел будильник.       Юра переворачивается, смотрит на дремлющего и расслабленного Отабека. — Мне надо еще домой заехать. — Спи, еще рано.       Юра смотрит на окно. Светло, но, с другой стороны, сейчас уже к трем светает. Июнь, как-никак.       Он закрывает глаза, дремота не идет. В груди рождается тревожная вибрация. Через несколько часов суд. — Ты это давно придумал.       Отабек сонно угукает. — А если это не прокатит? Мы нормально ничего не продумали. — Юр, спи, а? Часа два еще точно есть. В такси все обсудим, — говорит Отабек и притягивает Плисецкого ближе к себе, прямо к груди, где ровно бьется сердце. ***       Они не только успевают, но еще и приезжают намного раньше и идут в кафешку. Юру трясет, он рвет салфетку на мелкие клочки, постукивает ногой, каждую секунду поглядывает на часы. Отабек вздыхает, просит счет, и кивает в сторону туалетов.       Юра хмурится, когда Отабек щелкает замком. Нет, он отлично знает, что ему плохо не будет, но это общественное место.       Но Отабек всего лишь поправляет ему галстук и коротко целует. — Все будет хорошо. Успокойся.       Юра сплетает их пальцы. Сейчас в это и правда верится. ***       Дедушку Юра видит за пятнадцать минут до начала заседания. Он знает, что лучше им не разговаривать сейчас, но устоять не может. Подходит, оглядываясь вокруг — Отабек точно не одобрит его самодеятельности, он как раз сейчас ушел какие-то бумаги заполнять. — Деда, привет.       Николай расцветает в улыбке. — Юрочка, мой хороший. Не переживай, найдутся эти монетки. Если что, мне Виктор сказал заявление забрать, чтобы по тебе не ударило. А дальше уже что-нибудь придумаем. — Дед, это не я был. И у меня алиби есть. Только… ты меня за него прости. Пожалуйста, — за углом слышны шаги. — Я пойду, нам не стоит общаться.       Николай смотрит ничего не понимающими глазами. Юра бы хотел, чтобы он не присутствовал на этом деле, но он потерпевший, и без него здесь никак. Шепчет одними губами: «Извини», и отворачивается. ***       Юра сглатывает, смотрит на Отабека. Видит, как он едва заметно кивает. Барановская только-только зачитала основные моменты дела. Нужно говорить сейчас. — Ваша Честь, я прошу слова. — Даю слово подозреваемому.       Юра отирает вспотевшие ладони о брюки. Слова не выходят из горла — он слишком нервничает. Переводит глаза на Алтына. Тот касается большим пальцем губы, едва уловимо, никто и не заметил бы, кроме Юры.       Сразу вспоминается их мимолетный поцелуй в мужском туалете кафе. «Все будет хорошо», — сказал Отабек. Юра вздыхает поглубже, выдыхает медленно воздух и начинает. — Прежде всего, я хочу извиниться перед судом. И попросить ничего не спрашивать и не уточнять во время моего рассказа — на все вопросы я отвечу потом, — он облизывает губы, которые из-за жары и духоты совсем пересохли, продолжает: — Дело в том, что я утаил важную деталь от следствия. Однако, я надеюсь, что, выслушав причину моего поступка, ко мне отнесутся благосклонно. Я скрыл от следствия свое алиби. Вечер и часть ночи с шестнадцатого на семнадцатое я провел в квартире человека, с которым состою в интимно-романтических отношениях. Я не рассказал об этом во время допроса, потому что надеялся, что преступник чем-то себя выдаст. Информацию о своих отношениях я не хотел афишировать по причине того, что это крайне негативно скажется на всех сферах жизни как меня, так и моего партнера.       Юра замолкает. Осталось самое сложное. Самое решающее.       А он не может этого произнести. Не хватает духу.       Виктор фальшиво откашливается. Юра знает, что он за него очень волнуется, он видел, как сверкнули глаза Никифорова, когда Юра сказал про алиби. — Дело в том, что я уже довольно продолжительное время состою в отношениях, — Юра сглатывает. Только бы дедушке не стало плохо с сердцем! Он прочищает горло, говорит громче, увереннее: — Я состою в отношениях с мужчиной.       Мила натурально открывает рот. Виктор широко распахивает глаза. Лилия едва заметно приподнимает одну бровь. Кто-то из охранников присвистывает. — Мы оба понимаем, как к таким отношениям относятся в России и не хотели говорить про это до последнего, — Юра опускает глаза. Он не знает, что говорить дальше. Он просто не может больше.       Лилия поджимает губы. — Это весь Ваш рассказ? — Да, Ваша Честь. — Есть ли среди присутствующих, — она запинается на долю секунды, — Человек, с которым вы состоите в отношениях?       Отабек встает резко, слишком резко — стул противно проезжается ножками по полу. Мила роняет ручку на пол. — Да, Ваша Честь. Это я. И я готов подтвердить слова моего клиента о том, что часть ночи с шестнадцатого на семнадцатое он был в моей квартире. — Принято. По какой причине подозреваемый уехал от Вас в середине ночи?       Лилия показывает высшую степень профессионализма, что и не удивительно. Она во всей этой системе лет сорок крутится. Но, честно сказать, Юра ожидал реакции хуже. — У соседей сверху был довольно шумный праздник. Мой партнер плохо переносит шумы и плохо под них засыпает. Поэтому он решил уехать домой. — Каким транспортным средством Ваш партнер решил доехать до своего дома? — Я видел, как мой сосед заехал во двор — он подрабатывает ночным таксистом. Я попросил его довести Юрия до его дома. — Он сможет подтвердить Ваш рассказ? — Да, Ваша честь. Я оставлю его адрес и контактный телефон.       Лилия берет в руки судейский молоток. Юра удивляется — он ожидал намного больше вопросов. — Присяжные удаляются для вынесения решения.       Юра вздыхает, переглядывается с Отабеком. Тот смотрит устало, но спокойно.       Похоже, у них получилось. Юра понятия не имеет, как Отабек договорится с тем мужиком-таксистом, но уверен, что он это сделает.       Юра встает и подходит к дедушке. — Дед, я… — Закончить ему не дают. — Ты мне и про девочку про ту, про Настю врал? Чтобы только не говорить, что ты того, по мужикам? — Нет, с Настей правда все было. Просто можно же не только девочек любить, — Николай горестно качает головой. Юра знал, что так будет. Думал даже, что будет еще хуже. — Не знаю я, как теперь с тобой говорить вообще. Сказал бы сразу, мы бы что-нибудь придумали. К врачу бы отвели, просто бы поговорили. Нормальный же был мальчик, это все из-за твоей мамашки непутевой произошло, и сына моего сгубила, и тебя вот… Сколько лет-то ты уже все это прячешь? — Дед… — Уйди сейчас от меня. Не хочу видеть тебя.       Юра сглатывает. Кивает. Глаза застилает слезами. Он кое-как доходит до своего места, безвольно опускается. Отабек находит его руку, сплетает пальцы. Легче не становится, но поддержка хоть как-то успокаивает. Юра понятия не имеет, что делать дальше и как вообще продолжать жить.       Лилия возвращается, ждет, пока присяжные рассядутся по своим местам, стучит молотком. — Суд вынес решение, — говорит она, и Плисецкий задерживает дыхание. В ушах шумит, он еле-еле выцепляет основные моменты: «Принимая во внимания обстоятельства», «учитывая характеристики, предоставленные адвокатом». — Плисецкий Юрий Андреевич должен быть оштрафован на сумму пятнадцать тысяч рублей за сокрытие улик в случае, если его алиби подтвердится. Также ему запрещается принимать сторону обвинителя в процессах, где участвует его партнер и адвокат в данном деле — Алтын Отабек Асанович. Суд закрыт до выяснения всех обстоятельств.       Юра выдыхает, сжимает руку Отабека под столом чуть сильнее.       У них и правда вышло. Юру не посадят, не лишат работы — надо только найти вора, и все обязательно будет хорошо. ***       С каждой минутой, что Юра проводит рядом с Отабеком, его интерес перерастает во что-то намного более глубокое, серьезное. Неловкости Юра не чувствует, хотя, наверное, должен бы. Отабек в него влюблен. Давно, судя по всему. Но не хочет на Юру давить, не ведет себя, как дорвавшийся до желаемого школьник. И Юра готов, на самом деле готов попробовать что-то начать с ним. Особенно теперь, когда уже все сказано перед огромным количеством людей, когда и прятаться больше смысла нет.       Так что, по сути, их ничто не останавливает, только если Юру — дедушка. Он знал, что так будет, знал, что дедушка не примет. Ожидал, что он скажет что-то про мать. Ко всему этому он был готов. Но почему же так горько?       Отабек касается его руки кончиками пальцев. В этом движении столько теплоты и нежности, что Юра невольно хмурится. Он пока не может дать того же Отабеку — не так пока к нему тянет, не так им хочется дышать, но Юра чувствует — все впереди. Алтын явно хочет убрать руку, но Юра накрывает ее своей ладонью. Поворачивается, смотрит прямо в глаза. — Спасибо за все, что ты для меня сделал.       Отабек чуть приподнимает губы, улыбается. Устало и тепло. — Ты тоже бы так сделал на моем месте, — говорит он, и Юра задумывается. А сделал бы? Пошел бы на такой риск ради другого человека, не испугался бы за свою репутацию, готов ли был преступить черту закона и соврать судье, чтобы спасти кого-то?       А потом понимает, что именно имел в виду Отабек. Героически наплевать на себя ради другого, любимого человека.       Юра думает, что да. Сделал бы да еще и не раздумывал бы ни секунды.       Тянется к Отабеку, целует медленно, спокойно, без спешки и без лишней страстности. Этот поцелуй полон благодарности и осознания их отчаянного поступка. Впрочем, так длится не долго, и вот Юра уже рвано дышит, стягивая с себя одежду, вторит Отабеку. Потом они сплетаются, сливаются в одно целое, не разорвать и не распутать никому и никогда в жизни. ***       В этот раз Юра просыпается медленно, бродит еще по краю сновидения, путается, не может понять, где сон, а где реальность. Отабека рядом нет — первое, что он понимает, когда наконец открывает глаза.       Юра потягивается, скидывает одеяло, опускает ноги на пол. Смотрит на футболку, которую вчера дал ему Отабек — они после суда сразу к нему домой поехали, а ходить по дому в костюме как-то не очень здорово. Натягивает ее, отыскивает свои трусы, скинутые вместе с домашними штанами Отабека, выходит из спальни.       Отабек режет салат. У него на мокрых волосах дрожат крупные капельки воды. Юра переступает с ноги на ногу. Ему не хочется портить это утро, пропитанное солнцем и щебетом птиц, разбавленное шумом машин и веселыми криками детей, играющих на площадке.       Но нужно ведь. Этот разговор рано или поздно должен будет случиться, и, наверное, лучше рано. — Отабек, — Говорит Юра и запинается. Нужно же было начать с «Доброе утро» или «Как спалось». — Привет. — Привет, — едва улыбается, а в карих глазах такое радостное тепло плещется, как солнце в мае. Хотя уже июль, жаркий, душный, опаляющий. Юре опять стыдно. Он такого не заслужил, ничего не сделал, чтобы Отабек так радостно на него смотрел. — Слушай, я хотел поговорить про… про деньги. Я тебе должен. Ты так и не назвал сумму, но я тебе должен много, очень много. Мы это оба понимаем, не хочу чувствовать себя сидящим на твоей шее.       Отабек садится на стул, Юра следует его примеру. Отабек вздыхает, говорит: — Во-первых, дело еще не закрыто. Так что пока я являюсь твоим адвокатом. А во-вторых, — он чуть наклоняет голову, щурится немного, — Те деньги, которые тебе выплатит настоящий вор за моральный ущерб, будут моим гонораром. Это все мои условия. — А если не назначат сумму за моральный ущерб? То что я тебе должен тогда?       Отабек хмыкает, смотрит почти весело. — Назначат, не переживай. ***       Юра стоит перед железной дверью подъезда бесконечно долго. На детской площадке началась третья партия игры в «стопземлю», окно на первом этаже в доме напротив открылось и закрылось, а Юра все не может заставить набрать код на домофоне. Но нужно. Нужно переступить, нужно поговорить с дедушкой. Юра протягивает руку, пищит клавишами.       В подъезде прохладно, воняет котами и табаком. Юра поднимается на третий — конечно же, лифта здесь нет, он сто раз уговаривал дедушку переехать, но тот ни в какую. Доходит до двери, мнет ключи в руках. Не может он открыть ими дверь, это дедушка должен сделать сам.       Звонит. Он слышит, как дед идет к двери, смотрит в глазок. Второй раз нажать на черную кнопку не решается. Едва-едва стучит.       Поворачивается ключ в замке, брякает цепочка. Юра сжимает губы. Дедушка хмурый, постаревший за один день лет на пять. И это он, Юра, тому вина. — Я… Дед, я, — и слова все из головы вылетели, ни одного не осталось. Николай ему машет молча, мол, заходи, чего уж. Он ставит чайник, пока Юра сиротливо сидит на самом краю табуретки. — Огурец будешь? — хмуро спрашивает он. — Я с дачи привез.       Юра кивает. Дачные огурцы — колючие-колючие, сладкие — он любит до безумия.       Николай выдвигает ящик возле кастрюль, и Юра приоткрывает рот. Он доверху набит зелеными плодами. — Ты это сам по лестнице тащил? — Говорит почти негодуя, нельзя дедушке в таком возрасте спину напрягать.       Николай машет рукой, говорит: — Влад донес, он и машину мне помог завести, когда я уезжал, она что-то в последнее время стала совсем плохо заводиться.       Юра думает: «Еще бы ведро с болтами древнее работало хорошо», но молчит. Дед эту машину любит, и квартиру эту тоже, не хочет он ничего менять, его все устраивает.       А потом Юра зацепляется за имя — «Влад». Влад сам ненамного старше Юры, одно время почти дружили, когда маленькие были. В семнадцать Влад связался с какой-то компанией, не слишком серьезной — так, отжимали кошельки и мобильники, били «пидорасов» на своем районе, чтобы неповадно было их землю топтать. Юру, правда, не трогали, то ли из соседской солидарности, то ли из-за возраста.       Юра знал, что Влада выгнали из колледжа, что тот частенько просыпался в вытрезвителе и сразу попадал на пятнадцать суток за пьяные потасовки.       Потом его забрали в армию. Дед тогда еще говорил: «Это хорошо, вернется другим человеком». Дед оказался прав — Влад правда стал другим — перестал пить, стал спокойнее, работу нашел, учиться на заочке начал. Дед к нему искренней отцовской любовью проникся, к себе приглашал, подолгу разговаривал. И наверняка не раз коллекцию показывал.       Юра холодеет. Влад не очень высокий, выше Юры, конечно, но все в сравнении познается, не особо накаченный — скорее жилистый.       Юра берет телефон, игнорирует огромное количество пропущенных от Милы, Вити и Гоши, набирает Отабека. ***       В квартире у Влада находят почти всю коллекцию — он не успел много продать, не подумал о сбыте заранее. Конечно, это же не кошельки отжимать, где сразу у тебя в руках деньги. И еще парик находят светлый, с помощью которого он себя за Юру выдавал.       Из здания суда Юра выходит полностью оправданным. Отабек идет рядом нога в ногу. Юра не знает, что он чувствует. Он уверен, что будет скучать по их сражениям в суде, но, с другой стороны, они теперь вроде как вместе. По-настоящему вместе. Да, за одни дела они теперь не имеют права браться, но скучать друг по другу им не придется, это точно.       И, что самое смешное, никто не был против. Мила обиженно надула губы, сказала, что Юра мог бы ей сам все рассказать; Витя похлопал по плечу, заговорчески прошептал: «добро пожаловать в нашу команду» и ушел рыться в своих бумагах; а Гоша… Гоше просто было пофиг.       Юра ожидал, что им обоим устроят травлю, что будут шептаться за спиной, но нет. Может быть, и правда что-то поменялось? Или просто им обоим повезло в таком коллективе находиться.       На эти вопросы Юра найти ответа не может, да и не сильно хочет.       Они не так важны, как то, что Отабек по утрам его целует, что Юра сам с каждым часом влюбляется все больше и больше, что они теперь вместе, что сериалы смотрят с одного планшета, расслабленно лежа на кровати.       Юра улыбается, и тянет Отабека в то самое кафе, где перед первым судом Алтын его поцеловал и сказал, что все будет хорошо.