бэнг-бэнг

and if you don't need me now you will never need me again

уэйд в своём воспалении мозга однажды почувствовал, что он наконец умирает. просто бежит, бежит за кроликом, и вдруг не хватает воздуха — он чувствует, как чернеют и загнивают окончательно лёгкие в том, что осталось от груди. нечто разливается внутри как бензиновое пятно, тончайшей плёнкой, красивой такой, радужнее любого пони — дэдпул, ты не можешь самовольно решать, когда уходить с собрания — извинятушки, док, а я думал, это у вас здесь фишка такая так всегда разливалось по лицу питти ебучее смущение. красные-красные пятна — на щеках, носу, по всей шее, наверно, под одеждой тоже (белый говорит: о да, под одеждой тоже, и ты это знаешь). уэйда вело иногда даже от простого осознания, что вот там, под маской, под этим сине-красным синие следы его зубов и красные пятна смущения от его слов всё оказалось полной хуйнёй, ещё одной раковой фантазией. плевком в своё собственное лицо. выстрелом в голову, после которого надо выстрелить ещё разочек в последнее время уэйд чувствовал, как некогда сбитая злость разрастается плесенью из одной единственной споры, которую бросил в его питательную среду взгляд питти в сторону сынули этого ебанутого магнето ничего удивительного, конечно, они проводили время вместе — среди всех взрослых тёть и дядь скорострел со своей сестрёнкой были единственными людьми, перед которыми паучок не робел. беги-беги, кролик, по зелёным лужайкам со своими супер-друзьями, ешь морковку и спасай более слабых кроликов. не думай, бросай эту алису, у неё хуй под юбкой торчит и рожа не очень — мне так никогда и ни с кем… — молчи, паучок ох, сука, как хорошо он питера, оказывается, вызубрил, от корки до корки прочитал сотню-другую раз. помнил наизусть всё мурчание, улыбки эти его, такие только у хороших мальчиков и бывают. неожиданно открытая строптивость. зная питти, зная уэйди, всё произошло так, как произошло, блять. поэтому сейчас и было так погано понимать, что это какие-то глубокие взгляды. что какие-то тёплые касания до серебристой ткани узких плеч даже логан, уж на что твердолобый до «мальчишечьих» проблем, и то занервничал, а однажды и рявкнул на питти, когда тот звонко шлёпнул ртуть по спине. мальчика своего ревновал, чертяка канадская, и имел на это полное право, а уэйди вот имел право сидеть на жопе ровно и делать вид, что и не смотрит никуда, тут у кэпа костюм классный, а у чарли голова ещё более лысая, чем обычно. что он забыл в башне, дэдпул не сразу понял, потому что было глубоко по-е-бать ну, нашёл замену. ну, тепло смотрит так, что хочется выжечь на себе. ну, что поделать — уэйди, подвинься, ты тяжелый! — всё хуйня, алекса, сыграй чё-нибудь от фредди он вообще не хотел вдаваться в то, что там у них за акции захоти помочь одному мудаку с дефицитом внимания, получишь угрюмого волосатого лесоруба, который захочет тебя убить, если ты попытаешь подкатить к первому, в подарок потом осознал, что всё в этом мире крутится вокруг выскочки магнето младшего, а, как известно, чарли много лет не выпускал этих обоих из вида (тут могла бы быть шутка про пристрастие профессора к лидеру оппозиции, но уэйд уже видел новых тварей, там этого и так дохуя) — ты можешь быть лучше, уэйд. приходи в школу и мы поможем тебе — был тут один, который хотел помочь. знаешь, как я закончился? потому что уилсон не понимал, как этому мелкому амфетаминовому уёбку удалось добиться нежности и заботы от такого количества потрясающих людей. сначала не было папки, потом появилось целых трое (уэйд видел, что логан забит у ртути в телефоне папочкой), плюс один дружелюбный и сладкий сосед проблемы с контролем гнева начались тогда, когда уэйду стало не плевать, каким образом убить. когда он стал реже выбираться в костюме из дома, предпочитая огромные капюшоны мрачных толстовок. когда захотелось пустить пулю не только себе, но и в прохожего, который его подрезал на улице. невесомая, скользская, холодная, как остатки крови на стене — знаешь, я не могу. случилось так, как случилось он не потерял, нет. он потерялся. нечто затаилось между рёбер, посылало нахуй при попытке вырезать. на каждый гневный взгляд пьетро теперь летел такой же, но в разы сильнее, такой, что мальчишку пробивало и через маску. питер больше вообще не смотрел, а дэдпулу и нахуй не нужно это, он и без этого может достать, посылать пошлые шуточки с рандомного телефона, рисовать хуи на общих отчётах, цепляться по любому поводу ко всему, что питеру дорого. лучше всего получалось доставать самого себя. беги-беги, кролик, беги от меня, только как можно быстрее, давай сделаем вид, что я могу тебя поймать — ты смешон, дэдпул. он тебе больше не принадлежит ещё немного, и это нечто сожрёт последнее, что от уэйда вообще могло остаться. видно было, как пузырится и вздувается кислотой то, что раньше уилсон думал, что чувствовал. думал, что вот он, последний раз, когда он взглянул в сторону компашки паучка в коридоре башни. вот он, последний раз, когда выстрел в голову не спас от падения в глубокую кроличью нору. последний раз, когда уэйд нахуй не нужен последний раз, когда ещё один дурацкий бессмысленный разговор появится вспышкой в голове. ебать, а вы знали, что действия-то громче слов? но в голове только чужие голоса — насекомыми облипились с внутренней стороны черепной коробки. или покрыли полость брюшины. или вообще всё, что под оболочкой может, уэйди хотел бы вспомнить мелко дрожащую сладкую плоть под своими руками, мурчание сбоку такое мягкое, все те нервно-прекрасные касания (и совсем не так, как теперь с пьетро, так ему хотелось думать), вздохи проглоченные, извивающееся под ним тело, улыбки эти острые, ясные глаза, нежные глаза, ревнивые глаза, те самые, разные, которые выкупили у уэйда остатки рассудка за мнимое белый и жёлтый со всеми клетками мозга совещаются и подкидывают только разные глупые слова, никаких картинок, даже не ощущение — ты знаешь, я не ненавижу тебя. мне просто обидно, потому что ты ничего не видишь. потому что ничего не скажешь никогда уилсон не помнит, как впервые отшатывается, когда видит питера в дверях, резко пятится, видит какие-то блики в глазах паука, который наконец смотрит прямо. видит галлюцинацию робкой улыбки на лице питти. не помнит, как отворачивается, вылетает в окно — а оттуда по крышам как можно дальше, столько, сколько позволяет планировка города. и с крыши прямо на спасительный асфальт подворотни — зажмурился и упал в пустоту как есть, так, лёжа — отцепись от пьетро. добром прошу, уилсон. со своим что хочешь делай, а этого не трожь — а то что? отшлёпаешь? я, вообще-то, тоже когда-то был записан папочкой и понадеялся, что его вообще никогда не было первое ощущение — почему он, блять, не додумался перед смертью зашторить окна. глаза жжёт неимоверно, как будто в них ебанули кислотой (а он знал, как это). вокруг привычная картина — мозги на стене напротив засохли, всякая хуйня впереди валяется. уэйд лежит на своем собственном матрасе, мягонько так, погано. обзор маловат, но так похуй и чувство такое, словно он тут уже несколько вечностей, и никак ему не дадут покоя. он же блять это никогда уже не забудет, ебучие шрамы, рваные, шероховатые, никогда не перестанет это болеть внутри. а ведь почти уверен, что вырубило его на улице, ебаная память — тебя нет рядом, вот и всё. бэнг-бэнг, меня ты- — уэйди… — раздаётся мягкое сбоку и рушит всё-всё к хуям. опять.