Я кричу - просто вы не слышите

Жить в мире, где все решено за тебя еще до твоего же рождения – ужасно. Жить в мире, в котором нужно вечно себя контролировать, оставаться сдержанным, убивать чувства и эмоции, чтобы они в противном случае не убили тебя. Ужасный мир. Мир, в котором живу Я. Гляжу на всех этих людей, что окружают меня, лживо улыбаются, лживо смеются, до отвратного сахарно льстят. Ненавижу все это. Одна, пожалуй, в этом есть хорошая черта – я до невозможности хорошо защищен от эмоций, действительно, способных мне навредить. И этот невесомый плюсик был ещё большим плюсом для демона в нашем контракте. Он ведь не брал ответственности за мою болезнь в случае чего. Ну, влюбится вредный граф, ну неожиданно задохнется, а бедный дворецкий и ничего сделать не смог, влюбленному ведь сердцу не прикажешь. Вот горе-беда. Исключительно для Сиэля. Остальные точно так же как и прежде лживо поплачут у его могилы и разойдутся. Ничего глобально не изменится, мир останется таким же, просто в нем на одну наивную душу станет меньше. А на месте могилы, вскоре, вырастет, какой-нибудь цветочный куст, закрыв могильную плиту с его именем, спрятав последнее напоминание о молодом графе. Эти мысли посещали Сиэля исключительно после утомительных визитов Лиззи. Такая шумная, яркая, импульсивная и, о ужас, искренняя, что рядом с ней на мгновение могло показаться, что мир и вправду подернут розовой пеленой, где все рано или поздно встречают свою любовь, а больницы больше не принимают пациентов после которых из палат выметаются горки цветочных лепестков. С Лиззи было тяжело. Хотя граф всегда понимал, зачем вообще изначально затевались их отношения еще его родителями. Молодая аристократическая пара так пеклась о здоровье своего ребенка, что решила найти подходящий объект для будущей любви сразу. Маленькими детьми Сиэль и Лиззи были чудесно хороши, но не больше, чем брат и сестра. Этого родители не видели упорно, или не хотели видеть, но пришлось раскрыть глаза в тот момент, когда у мальчика проявился первый приступ астмы. Кашель, жуткий, сковывающий маленькое тельце был ужасен и наверняка никто не знает, сколько умерло нервных клеток Рэйчел, прежде чем диагностировали просто астму, а не ханахаки. В тот день все громко выдохнули, и были вынуждены рассказать мальчику о том, что такое безответная любовь. В тот момент, как наверное и любого ребенка, его очень испугала это новость. С Лиззи он теперь только «дружил». И был уверен, что его родителям просто повезло. Но после того как они погибли, все эти переживания стали совершенно бессмысленными и незначительными. Умерев в руках сектантов, в клетке, на алтаре по тысяче раз, он предстал пред демоном совершенно сломленным. Себастьян же собрал его заново со всей своей скрупулезно-изобретательной гуманностью. Если его действия вообще попадали под определение этого слова. Но факт остается фактом. Маленького графа с изранено светлой душой, латанной демонически-темными нитями, вернули в настоящий мир не тем, кем он здесь уже однажды умер. Осознав себя заново, позволив прижиться в глубине души себастьяновым меткам, он уверенной и властной рукой руководил теперь своей судьбой, и судьбами многих других. Руководил жестко, бесстрастно, так как когда-то делал это его отец, так как он теперь был вынужден делать. Так чтобы больше никто не посмел сказать «ребенок» и «граф Фантомхайв» в одном предложении. Ребенка в нем уничтожили чужие грубые руки и тела, оскалы масок, мерзкие слова, размазанное пятно боли, отвращения, отчаяния в которое слились дни заключения. Сиэль думал, что демон это вполне себе идеальный симбиоз для его души и разума. Демон был бы рядом, как и все кошмары графа, но Себастьяна можно контролировать, (в отличие от кошмаров) держать силу на коротком поводке, настолько близко насколько позволяли принципы. Принципы, которые неуклонно и как-то невесомо медленно надломились, изменившись, прогнувшись под лавиной эмоций. Тех, что дарили миссии, выполненные задания, азарт охоты, ощущения близкой разгадки, яростные обсуждения дел, выяснение отношений, частые разговоры, тихие философски-литературные вечера… Всё это приобрело лаконично-верную и красивую приставку «мы». Я и Он. Идеально подходящие друг другу механизмы, эгоистичны, импульсивны и в тоже время расчетливы, хладнокровны к убийствам, но совершенно уязвимы в делах касающихся любимых мелочей, будь то любовь к кошкам или горячему молоку с медом. Как-то удивительно для них самих их напускные, ложные учтивость и уважение, стали настоящими. Сиэль научился слушать, уважать его как собеседника, как равного, сильного и нужного в своей жизни…существа? (друга?) Себастьян все же научился видеть в нем кого-то большего, чем просто ребенок-эгоист, он признавал, что Сиэль умён и гибок умом, он опасный враг, сильный противник, и…довольно неплох для человека? Самое все же странно-чудесное в их «отношениях» это то, что оба совершенно не знали, кем приходятся друг другу. Безусловно, за глаза и на публике они были не более, чем хозяин и слуга, но наедине, дома, за завесой темных, плотных штор, сидя у камина, разговаривая о вечном или читая книги, все статусы казались такой ненужной условностью. И, возможно, оба они задавались вопросом «и что же дальше?..» оставляя его без ответа, откладывая разговоры, откладывая мысли. Но, как и многое, этот процесс не мог быть бесконечным. Рубиконом стала «Атлантика». Она стала новым кошмаром Сиэля. Тем, что контролировать уже не получалось. Ведь каждую ночь, как наяву, он видел перед собой мертвенно-бледное, лицо с застывшим в глазах ужасом, помнил крепкую ладонь в ненавистной белой перчатке, которая сжимала до боли, помнит обескураживающие бережные объятия, цель которых – защитить любой ценой. С криком на губах просыпался в темной спальне, все ещё видя перед глазами этот рассвет, который перевернул его жизнь, то утро когда первый раз грудь пронзила острая боль и отчаяние. Перед взором стояла безрадостная картина будущего, где виднелась одна только печаль и удушающая тоска. В моменты, когда начинаешь ценить чужую жизнь больше своей, когда сердце заходится в панике, стучится, пробиваясь сквозь клетку из корней, что сковала грудь, переступая через всё, говоришь то осторожное, но искреннее «спасибо», списывая горечь и дрожь в голосе на холод и начавшуюся простуду. В то утро Сиэль осознал, кем является для него Себастьян. Истина оказалась столь явной и безмерно горькой, что хотелось кричать. Кричать так громко, как только позволяют связки, а потом ещё громче, чтобы разорвало лёгкие от воздуха, чтобы сорвался голос, чтобы хоть кто-то услышал, чтобы Он услышал! Вместе с этим желанием в голове билась мысль о том, что взаимность невозможная роскошь. И вопреки всему, на губах появляется усмешка. Над собой в первую очередь. Как же, хотел избежать участи многих, подпустил его слишком близко на свой страх и риск. Расплачивайся. Демоны не чувствуют ничего, не способны любить. Кажется, что когда в мире появилась эта болезнь, все контракты с демонами стали заканчиваться относительно скоро. Ну что стоит ему влюбить в себя человека, с одной понятной целью. Безответная любовь убьет несчастного или несчастную, оставив вкусный бонус. Расклад идеален. И как бы юный граф не старался избежать такого конца, он настиг его с присущей коварностью. Ужасное чувство, словно на мгновение он снова оказался на этом алтаре, беззащитен, сломлен, унижен. Теперь душа снова неумолимо шла трещинами, рассыпалась, становилось физически больно от всех тех темных заплаток, они жгли, горели, напоминали о слабости… По возвращении в поместье пришлось отстранить Себастьяна от тела. Его присутствие и так приносило теперь действительно физическую боль. Он же в свою очередь стал словно еще больше издеваться, становясь внимательней, во взгляде все чаще сквозит беспокойство. Завтраки неожиданно избавили от ненавистной каши, радуя фруктовыми салатами, творожными запеканками, чизкейками. А вечерний чай украдкой меняли на горячее молоко, ласково укрывая одеялом и заботливо оставляя подсвечник на комоде у двери, не задувая свечи. Багряные радужки порою заставляют поддаться проникновенной игре, совершенно растерянно сдавая позиции каждый раз, когда Себастьян так привычно заправляет его волосы за ухо чтобы не мешались. Все эти его поступки, движения, взгляды, редкие, тихие «Сиэль» на выдохе с миллионами интонаций, словно издевка, будто мой конец не ясен, будто не хватает моей слабости для полноты триумфа. Нужно сломить меня окончательно, сделав безвольным комочком боли и ненависти. И я понимаю, что ему это действительно удается. С каждым днем я все больше раздражен, все чаще выгоняю его, чувствуя новый приступ, а он делает вид, что не понимает почему и продолжает, продолжает убивать меня. - Милорд, думаю, стоит закрыть окно, вы ведь только оправились от очередного приступа бронхита, – шепот над макушкой, тепло ладоней на плечах… - Оставьте эти документы, уже поздно, пора отдохнуть, ванна готова, – тихий шелест голоса в полумраке кабинета… - Вот бумаги на того маркиза, он ведь посмел оскорбить вас вчера, информации здесь хватит для того чтобы арестовать его как минимум на пять лет, - коварно-заботливая улыбка… - Сиэль… - и теплые руки укутывают в плед, убирая книгу из расслабленных пальцев… Ужасноужасноужасноужасноужасно! Мое горло в очередной раз схватывает когтистая рука, и я с ужасом осознаю, что Себастьян стоит в паре метров, если он услышит поймет. С губ срывается скрипуче-сдавленное: - Себастьян, срочно… Хочу четыре вазы с белыми розами, того сорта что в нашем летнем саду. Сейчас же! Иди! Он, удивленно вскинув бровь, замешкался на секунду, но потом поклонившись, моментально пропадает из комнаты и ее оглашает мой надрывный кашель. Этот приступ длится дольше, горло саднит, и отняв ладони от лица я вижу пару белоснежных лепестков розы. Губы кривятся в грубой улыбке, я смеюсь хрипло, истерично. Я не успеваю! Мои родители должны быть отмщены, я хочу, чтобы те кто убили их и меня страдали так же, возможно даже хуже. Я не могу сдаться находясь так близко к цели! Какая глупость… умереть, подарив жизнь любимым розам. Разве внутри меня, человека живущего ненавистью и жестокостью может расти такая невинная красота? Откуда во мне место для любви? Но даже эта любовь разрушает, она неправильная, она не искренняя, она жестокая… Хаааах, нееет, для такой только во мне и место. Только слово красивое, как роза, а на самом деле, ранит так же больно как шипастые стебли, рвущие легкие и сжимающиеся вокруг сердца. Наверное, эта смерть даже несколько поэтична. Тонкие пальцы сжимаются в кулак, мнут лепестки, я прячу их в карман, утирая уголки губ платком. Буквально через пару минут в комнату входит дворецкий, поочередно занося четыре огромные вазы с пышными букетами тех самых убийственно прекрасных роз. Покорное, умиротворенное «спасибо» срывается с моих губ, и он резко оборачивается, внимательно, не моргая смотрит, пытается разглядеть, что-то ищет, но потом… привычно кланяется и шепнув тихое «все что угодно, милорд» скрывается, повинуясь моему жесту. Теперь я могу позволить себе находиться только в тех комнатах, в которых стоят эти букеты. Потому что приступы случаются совершенно неожиданно, за работой, в ванной, за полуденным чаем, поздно ночью. В одну из таких я теряю голос на полдня, горло и связки изодраны, на подушке утром я вижу пару бутонов и ворох лепестков. Себастьян смотрит на них отстранённо, неестественно спокойно, его лицо каменеет, в зрачках мелькает отчаянный вопрос. Я же надменно смотрю на него, к вечеру, когда голос восстанавливается, требую, чтобы розы всегда были свежие, не роняя бутоны через день. Он несколько оскорбленно заверяет, что букеты свежие каждый день, но замолкает после моего резкого: - Значит недостаточно! Вечером этого дня меня снова ласково уносят на руках к кровати, потому что я снова уснул за работой, засидевшись до поздней ночи. Сквозь сон я чувствую крепкие, бережные объятия и инстинктивно прижимаюсь ближе, плохо осознавая свои действия. Его бледные губы трогает осторожная облегченная улыбка. И я конечно же не могу видеть насколько она правдивая и искренняя. Не могу поверить в его чувства, сложить два и два. Не такой уж я и гениальный стратег. Эгоист. Который отчаянно хоронит себя. Умирает на руках влюблённого демона. Ах если бы я понял это раньше… Себастьян аккуратно переодев графа, укладывает его в кровать, кутая в пуховое одеяло, с нежностью оглаживая кончиками пальцев тонкие черты лица, проводит ладонью по взлохмаченным волосам и привычно оставив не задутыми свечи, уходит. Во сне я снова вижу Его. Его пустые, мертвые глаза, кровь на губах. Вижу себя, лежащего на его бездыханной груди, заливая слезами некогда белоснежную рубашку. Яростно шепчу просьбы и мольбы…. Вернись ко мне, не бросай, когда так нужен… мне нужен… не умирай, я ведь умру рядом…пожалуйста…. И в следующий миг чувствую сильные, жесткие пальцы на своей шее, нечеловечески крепкая хватка. Он играючи сдавливает, сверкая безумием в алых радужках, играет с моей жизнью. Показывает истинную силу и свое могущество. В этот раз он становится кошмаром, и я не могу его контролировать. Он впивается когтям в кожу, я чувствую, как горячая кровь и жгучая боль доставляют ему удовольствие. Сумасшедший оскал, полный торжества и превосходства, насмешки и истинного наслаждения! Мои кошмар! Моя любовь… Под потолок взвивается стон боли и меня пронзает вспышка такого ужаса, что хрупкое тело подбрасывает на кровати. Руки отчаянно цепляются за сорочку на груди, рвут, царапают, их горла рвется хрип… Больнобольнобольнобьольнобьольно! Удушающий кашель рвет легкие, лепестки не перестают сыпаться в ладони. Я пытаюсь встать с кровати, но ноги подкашиваются и я оказываюсь сидящим на полу. Отчаянный вой и скулеж оглашает комнату, по щекам бегут слезы и я не могу это остановить, как и этот кашель… Белоснежные лепестки и бутоны яркими пятнами сияют на темно-синем ковре. В момент когда, задыхаясь, я судорожно скребу ногтями горло, стремительно распахивается дверь, позволяя разглядеть сквозь пелену слез знакомый силуэт. В слабой попытке машу перед собой руками, пытаясь закрыться, но он неожиданно быстро оказывается рядом хватая мои запястья, фиксируя. В панике осматривает мое лицо, дорожки слез, ворох лепестков и произносит бесконечно тоскливо и душераздирающе: - Почему? В ушах стоит гул, его голос кажется таким далеким, болезненно несчастным, совсем непривычно…не так, так не должно быть, что-то не так…. - Почему, Сиэль? Почему ты не видишь? Почему продолжаешь это делать? - Что..? Я не понимаю? Себастьян… Уйди, прошу, – скрипит чужой голос, не мой точно, слишком потерянно и жалко это звучит… - Я не уйду, милорд! Посмотрите на меня! Посмотри в глаза, Сиэль, ну же.. Растерянные, пустые глаза цвета ледяного моря кажутся еще больше в полумраке комнаты, в них блестят слезы, отражая в океане звездное небо, бесконечную мечту с невероятной глубиной эмоций. Взгляд обезоруживающе прекрасен и так безмерно тосклив, он ищет, постоянно и упорно ищет в горящих алых радужках ответ… - Правда? Но….нет, но как… ты ведь не можешь? - Шшшш…, - горячая ладонь прижимается к влажной щеке, - могу, для тебя могу… из-за тебя смог, Мое Небо… Почему ты так слеп к очевидным вещам? Неверяще смотрю на тебя и не могу поверить, этого ведь не может быть, не бывает сказок… Демоны не любят! А, конкретно этот почему-то бережно прижимает к широкой груди, в теплых объятьях, привалившись спиной к кровати, в ворохе лепестков, невесомо целует в макушку и шепчет задумчиво: - Надо же… даже внутри ты так же чист и прекрасен, как твоя душа, раз выросли именно эти розы… Тихонько шепчу тебе куда-то в район ключиц, зная, что услышишь: - Потому что твое чувство, потому что это ты… и ты, наконец-то, услышал… - Нет, глупенький, это ты услышал, как кричал я… наконец-то… Он прижимает, обнимает крепче, укрывая от всего мира, давай веру, которую отнял Бог, давая жизнь, которую отнял Бог, собирая по осколкам душу снова, потому что он Демон… Мой Демон.