Коробка со сладостями

Сладость первая Руки, скрюченные артритом, раскладывают по тарелкам угощения — туда глазные яблоки, сюда желатиновые червячки, а вот там будут лежать кровавые леденцы и огромный пудинг в виде могильного холма. Так миссис Гарден готовится к главному празднику года. В этот раз она не стала запекать летучих мышей, ограничившись жабами — пышными, румяными, начиненными сочным мяском. Миссис Гарден так и говорила — "мяско" — довольно посмеиваясь, когда доставала их из духового шкафа. В этом году она решила сделать упор на желатиновые конфеты. В конце концов, надо же растратить запас костей, жил и кожи! С тяжелым сердцем старушка сделала выбор в пользу количества, а не разнообразия. Что поделать, миссис Гарден очень практичный человек. Она никогда не выносит сладости на порог, ведь это негигиенично! Куда приятнее есть их за чашечкой чая или бокалом Кровавого Лимонада. О, она умела делать прелестный дешевый лимонад: вода, немного лимонной кислоты, умеренное количество сахара (деткам нельзя портить зубы) и главный ингредиент — багряно-огненный кармин. И каждый год ее маленькие гости пищали от удовольствия, смакуя на языках обыкновенный пищевой краситель. Миссис Гарден всегда гордилась этим рецептом, вершиной ее экономического гения. Она морщится, предвкушая как засосет под ложечкой, когда детишки начнут нахваливать ее стряпню. Но старомодное “динь-дон” прерывает старушечьи грезы. Она удивляется, кто мог прийти так рано, не предупредив заранее? Миссис Гарден крайне раздражают внезапные звонки в дверь. Она человек консервативных взглядов, и вежливость — важнейшее, что должно присутствовать в детях, которые желают отведать ее угощений. Подойдя к двери, она с кряхтением поворачивает замок. Ну конечно, на пороге стоит очередной замухрышка. Из многодетной семьи Фингсли или отпрыск неблагополучной четы Маршей. На маленьком тельце застиранная простыня — неумело сделанные прорези для глаз и рта, какие-то старые пятна, заплатки, обтрепанные края. Зато вот мешок до неприличия огромный — видать, действительно пришелец пожаловал от Фингсли. Мальчик (а по голосу это явно мальчик) смущенно улыбается и говорит эту дурацкую фразу: “Сладость или гадость, миссис Гарден?”. Миссис Гарден дарит в ответ скользко-сладкую улыбку и жестом приглашает войти. “Ну конечно сладость, мой дорогой!” Горе-привидение неуверенно переступает пыльный порог, жмется к стене. Она усаживает гостя на специальный пластиковый стул, хотя в гостиной есть еще диван, и кресла, и софа. Но ведь он непременно что-нибудь запачкает! Простыня окутывает тело мальчика будто рыбье, одна кожа да кости — сразу видно, недокормыш. Неужели и на следующий год придется заниматься одними желатиновыми конфетами? Вот уж муторная работа. Миссис Гарден опускает жалюзи, чтобы тыквенные фонарики в комнате сияли еще ярче. Наливает Красный Лимонад и пододвигает печенье в виде Каспера. “Кушай, дорогой мой, кушай, а я пока схожу на кухню, возьму салфетки. На одну минуточку.” Она покидает гостиную и действительно идет на кухню. Там ее дожидается изумительный набор ножей, купленный по скидке (к слову, если бы не скидка, она бы никогда не польстилась на такую дорогую покупку). Миссис Гарден, наученная опытом, надевает полиуретановый фартук, пришедший с почтой неделю назад, выбирает средних размеров нож для разделки мяса и улыбается: вот и приходит черед для ее излюбленных сладостей. Сладость вторая У каждого есть особая традиция. Посещать воскресную церковь, надевать разноцветные носки на удачу, класть серебряный шиллинг в тощий кошелек или, как у меня, незатейливая, довольно обычная слабость к вытаскиванию прошлого из черепной коробки. Сегодня Хэллоуин. А значит наступает особое время. Время, когда достаточно одного зеркала, чтобы перед глазами вспыхнул образ того самого подвала, уютного и теплого, с детскими рисунками на стенах. Раз уж зеркало успело поймать мои глаза, я ответно всматриваюсь в его серебристую глубь. Итак, подвал... Мы старались держать свою комнату (хоть она и была подвалом) в чистоте, чтобы не огорчать мамочку. Ведь мамочка так много для нас делала. Например, каждый день, она отпирала массивную дверь, ведущую из верхнего мира в наш, приносила еду и сменную одежду, гладила меня и братьев по макушкам. Три поглаживания на каждую голову, не больше. На этом материнский запас нежности иссыхал. Потом она сдержанно улыбалась (одна улыбка на каждого, всего четыре улыбки) и покидала нас до вечера. Вечером она снова приносила еду — довольно обильный ужин и чего-нибудь сладенькое. Я не особо любил сладкое, поэтому отдавал свою долю Джиму — самому младшему. Он больше всех сходил с ума по мамочке. И только его мамочка почему-то не целовала на ночь. У нас не было почти никаких праздников. Видимо, тоже одна из семейных традиций. Но был Хэллоуин. На каждый Хэллоуин мамочка шила дорогие костюмы, из парчи, бархата, шелка, голографической синтетики — всего, что ей удавалось найти. В последнюю ночь октября мы становились королями Хэллоуина. Дубовая дверь к верхнему миру со скрипом открывалась — тяжко, хрипло, как будто отворяла склеп. И нам разрешалось выходить наверх. Наверху по обыкновению никого не было — ни отца, ни других родственников, хотя мы знали, что теоретически они существуют (с верхнего этажа доносились нервные шаги и покашливания). Мамочка одевала каждому маску, давала по сверкающему стальному ведерку и молча отправляла нас на улицу. Все это сильно напоминало облачение рыцарей в латы перед турниром или войной. К тому моменту улица уже тонула в сумерках. Мы никогда не выходили днем и даже не знали, как она может выглядеть при свете солнца. Зато у темноты есть свои плюсы — сверкающие огни в тыквенных черепах и фонарики на деревьях. Сейчас тоже так делают, но мне уже не кажется это волшебным. Волшебство было в детстве. А в детстве мы, по заведомо выученной схеме, присоединялись к какой-нибудь группе детей и шли собирать конфеты, почти не замечая творящейся в округе фантасмагории. Нас всегда хорошо принимали другие дети. Мы восхищались ими и верили, что наша короткая дружба взаимна. Но это неправда. Детям нравились наши костюмы, нравились наши ведерки. Но они понятия не имели, кем мы являлись. Я помню, однажды, с Криса, моего старшего брата, нечаянно слетела маска. И тогда рядом волочащиеся мальчишки пораженно завопили: “вот это круто, прятать под маской еще одну маску!", "какая страхенная штука!", "как ты ее сделал?” Но Крис не знал, что ответить, потому что никакой маски на нем больше не было. Наверное, с этого все и началось. После той ночи малыш Джим вцепился мамочке в горло. Это произошло вечером, когда он в очередной раз не получил своего поцелуя. Он вырывал кусок за куском из ее шеи, неразборчиво приговаривая что-то вроде “где мой поцелуй, где мой поцелуй”. Мы были так поражены, что оттащили Джима, только когда мамочка начала булькать. Эрику показалось это смешным, он сдержанно хихикнул и пустил слюну. Через час к нам спустились. Наверное, это был отец, или нет — мне уже тогда было плевать. Его острые глаза прятались за дулом ружья, из которого он потом “бабахнул” — сначала в Криса, потом в Эрика. На Джиме заряд кончился, и он швырнул его об стенку, как какого-то щенка. Когда тот сполз с кирпичной кладки, человек пару раз приложил его прикладом. За это время я успел сделать многое: я успел найти древнюю кочергу, я успел подойти к нему сзади и успел размозжить его шейные позвонки. Не выпуская кочерги из рук, я выбежал по лестнице наверх, и не ориентируясь в пространстве, вылетел в окно. Оно со звоном разлетелось вдребезги. Вспоминая это, я надеваю перед зеркалом хоккейную маску и натягиваю перчатки. Где-то на периферии сознания часы бьют полночь. Иногда я жалею, что мамочка не целовала Джима на ночь, как всех других. Но чаще всего мне просто плевать. Мне всегда было плевать. Я поднимаю кочергу, дожидавшуюся все это время в своем пыльном темном уголке, и выхожу праздновать Хэллоуин. Сладость третья Старая пожарная часть не пользовалась никакой славой. Ни дурной, ни хорошей. Она была обычным, непримечательным зданием, с красной, еще сохранившейся, облицовкой, и высокой каланчой посередине. Ее не обходили стороной, но и не горели желанием зайти внутрь. Изредка там селились бродяги и собирались стайки подростков. Но в основном она пустовала, как будто оберегая остатки своей доброй репутации. Но сейчас к ней подкрадывались и подбирались. За ней наблюдали, как за логовом зверя. То были дети в старой одежде. Одиночки и небольшие группы — по два-три ребенка, не больше. Они кружили вокруг пожарной части, с каждым разом сокращая дистанцию. Пока их силуэты не скрывались внутри. Неделю назад прошел слух, что в ночь Хэллоуина здесь будут кормить, бесплатно и вкусно, всех брошенных детей на свете. Что каждая нищенка, каждый заморыш здесь найдут свое праздничное угощение. Что не понадобится никаких костюмов, не нужно будет ничего говорить, а только есть и наслаждаться наполненностью своего живота. В глубине здания действительно горели огни. И если бы мы были теми несчастными детьми, то и вообразить бы не смогли, что нас может там ждать. А детей дожидался стол исполинский размеров. Но казалось и его не хватит, чтобы удержать на себе столько еды. Блюда на столе полнились жирным мясом, лангустами и птицей в обрамлении зелени, а в середине стоял гигантский чан с чечевичным супом. Каждая тарелка была украшена старинной росписью, а в каждом столовом приборе держался драгоценный камень. Во главе стола восседал хозяин — молодой, худощавый человек с растрепанными волосами и крупными кистями рук. Он сидел неподвижно, едва заметно улыбаясь, как будто вовсе не умел этого делать. Среди всех находившихся в зале он единственный был наряжен соответственно празднику: широкий черный плащ с воротником-стойкой, на лице — мертвенно-бледный грим. Гости наедались досыта и по одному сонно шли благодарить хозяина вечера. Но хозяин, этот странный человек, просил дать ему кое-что взамен, кое-что незначительное, у каждого ребенка есть эта вещь, говорил он, и ее достаточно, чтобы поделиться с другом. Никто не мог отказать своему Хозяину. Тогда он заглядывал стоящему рядом в глаза, и они тут же наполнялись испугом, ибо был его взгляд отражением тьмы. И когда ребенок зажмуривался от ужаса, Хозяин брал тонкое, хрупкое запястье и пил из него кровь. Не больно и совсем чуть-чуть, даруя вместе с этим блаженство и ощущение крова над головой. Дети выходили из заброшенной пожарной части на ватных ногах, с туго набитыми желудками и абсолютно счастливыми. Кто знает, может и на следующий год они снова придут в это странное место. Сладость четвертая Их было четверо — три мушкетера и одно привидение. Они бегали от дома к дому, стараясь обогнать других детей. “Ого, да у вас новый друг!” — кричал им вслед мистер Лэнгли. “Да нет же, мы всегда дружили вчетвером!” — говорили они и спешили дальше, не обращая внимания на слова дряхлого старика. “С кем это вы подружились, ребята?” — спрашивала у них хорошенькая мисс Ханн. “Ни с кем мы не подружились, нас всегда было четверо,” — и они уходили вниз по лабиринту знакомых улиц. “Хей, парни, кто это рядом с вами?” — дружелюбно гремел Джон, громадный автомеханик. “Это наш друг, он сегодня Каспер,” — с раздражением отвечали они, деловито обмениваясь сладостями на ходу. “Да что это с ними со всеми,” — говорит потом Бобби, — “будто всем память разом отшибло,” — засовывает в рот вишневую конфету и поворачивает голову в сторону приведения. “Это все от того, что кому-то надо было одеться Д'Артаньяном, а не Каспером,” — заключает Стивен, и тоже поворачивается к привидению. Майки критически осматривает содержимое своего ведра и поднимает взгляд. На месте приведения, их друга Каспера, которого зовут, зовут... как же его зовут?.. никого нет. Сладость пятая Существует много разных чудовищ. Они могут быть отвратительными и не очень, громадными и не совсем, кровожадными и наоборот. Они занимаются странными делами — прячут, закапывают, жуют, дарят, превращают, похищают, говорят, поют и охраняют. Неисповедимы пути чудовища, не произносим его язык, не понятны его мотивы. Он стоит на пороге ухоженного, но старого дома — безупречный газон, новая обшивка, свежевыкрашенное крыльцо. Стоит, сжимая в руках горло холщового мешка, будто убитую тушку индейки. Дожидается, когда ответят на дверной звонок. На пороге, по ту сторону двери возникает лицо полнотелой старой дамы. Он сразу же произносит древнее, известное заклинание: “Сладость или гадость, миссис Гарден?” Старушка выбирает первое, приглашая в дом. Он притаскивает себя и свой мешок в гостиную. Хозяйка дома мягко, но настойчиво усаживает его на неудобный, пластиковый стул. Наливает в бокал что-то красное и подталкивает в его сторону изящную тарелку — там одно печенье в виде него самого. От печенья воняет кровью, от бокала — пищевой химией. Он слышит, как старуха что-то щебечет, но не понимает, что именно. В любом случае он просто ждет. Он пришел посмотреть и ничего более. Дородное тело старухи выплывает в коридор и из коридора скрывается в другом помещении. Дом большой, в доме много помещений, но произойдет все здесь. Он берет с тарелки печенье, разламывает его и слышит, как из сдобной мякоти доносятся голоса. Они звучат в диссонансе, заглушая друг друга — кто кого перекричит, переговорит, кто расскажет все первым. Детские голоса всегда такие. Старуха возвращается в гостиную. Она стремится подойти бесшумно сзади, но в этот раз ее подводят хрустящие колени. Он оборачивается и настойчиво смотрит сначала на ее ноги, потом на руку, сжимающую нож, и затем на живот. Полное тело спотыкается на ровном месте. Правая рука с треском ломается, всаживая холодное, умело заточенное лезвие в дряблый живот. Старуха задыхается, рефлекторно переворачиваясь на спину и хрипит, потому что в ее глотке клокочут кровавые пузыри. Он встает и наклоняется над ней. Старуха неожиданно замолкает, тщетно пытаясь всмотреться в расплывающуюся фигуру. И тогда он откидывает старую простыню. И она кричит. Кричит невообразимом, выпьим голосом. В тоненьком привидении она видит прошлогоднюю Мэри, видит синеглазого Джорджа, видит Кевина, Сьюзи и много кого другого. Эти лица смотрят изнутри нее, разрывая желудок и выбираясь наружу. Он выпрямляется и вдавливает ногой торчащую рукоять ножа. *** По широкой новенькой дороге вдоль рядов однообразных домов движется процессия детей. Они ярко наряжены, они держат свои корзинки, пакеты, коробки и ведерки. Среди них можно увидеть и попрошаек, и мушкетеров, и фей, и драконов. Они идут мимо торгового центра, кинотеатра и заброшенной пожарной. Взрослые, встречая их, предусмотрительно уступают дорогу. Прочь уходят охранники, продавщицы, работники банков и офисные клерки. Только парень в хоккейной маске на мгновение задерживается перед этим шествием. Но и он учтиво скрывается во тьме. Потому что впереди всех, во главе толпы, шагает ребенок в костюме привидения. Он тащит за собой большой, наполненный чем-то мешок. И в рваных глазницах его простыни полыхает огонь.