Полно, друг мой

      Машина трещала под каждой кочкой, сотрясалась от лихого соприкосновения с углублениями и под любым камнем неприятно заходилась рыком, словно загнанная лошадь. Мчалась голубушка быстро, не то боясь, не то остерегаясь погони, засады, или еще чего совершенно неуместного, но платить за скорость приходилось серьезной ценой. Сергей то и дело поглядывал на сидящего по правую руку от него Михаила Васильевича, который под каждой тряской еле сдерживал гримасу боли. Как бы не пытался командарм всем своим видом выражать невозмутимое спокойствие и собранность, жгучие волны ранения все одно встряхивали его вновь и вновь болезненными раскатами.       «Притормози», сказал Сиротинский водителю, на что тут же отозвался Михаил Васильевич, своим приглушенным, глубоким, но не менее внушительным басом выдав: «Даже не думайте». Отступать приходилось немедленно. Куда торопится этот человек, к кому спешит так жертвенно и отчаянно — непонятно, но ясно одно: тревожная мысль его знает свое дело. Не встречая сопротивления, она несется вперед без оглядки.       Сергей взволнованно терзает стянутую с головы фуражку, прокручивая ее в руках. Ему неловко вырывать Михаила Васильевича из дум, в которые он погрузился, от чего на хмуром его лице появилась пара-тройка глубоких морщин. Неловко, неудобно, поэтому он незаметно и с замиранием наблюдает. Как похож он в эти минуты на волнующее душу изваяние, как разгоняет кровь по венам один только вид этого прекрасного памятника величественному воину. Но взгляд невольно соскальзывает на монгольские его скулы, украшенные ссадинами, и вновь желание, смешанное с бесконечной тревогой за командарма, нещадно рвется наружу.       Очередная кочка заставила Фрунзе открыть глаза. Губы дрогнули, брови сошлись на переносице, и в этот момент Михаил Васильевич наконец почувствовал, что на него смотрят.       — Что-то не так, товарищ? — негромко спросил Фрунзе, по свойственной ему привычке начав слегка наклоняться вперед, но тут же пожалел о содеянном, получив очередной удар предательской раны.       — Безусловно. Вы ранены.       — Хм. Действительно ранен, — Михаил Васильевич взглянул на кровоточащие бинты, обвивающие его руку и плечо. — Ну, а помимо?       — Разве же этого мало? — Сергей произнес это так печально, что в какой-то момент могло показаться, что ранен не Фрунзе, а он сам.       — Совершенно не повод к унынию.       — Ох-х, Михал Васильевич…       Сергей смолк, как смолк и Фрунзе. Он лишь дернул уголками губ, после чего вновь вернулся к созерцанию всего, что успевал ловить взгляд. Солнце, то и дело выглядывающее и снова заходящее за тучи беззаботно игралось с его золотистыми волосами, опаляла обветренную смугловатую кожу. Он щурился, но подставлялся под тепло, и вновь веки его опускались, вновь окружала его забота о чем-то своем в голове, таком далеком, как казалось самому Сиротинскому, от него.       — Я переживал, — неожиданно выдал Сергей, опуская взгляд на собственные сапоги.       — Не понимаю, — командарм обернулся на секретаря, недоуменно взглянув на него. — О чем вы?       — Вы когда из виду пропали, я за вами еще пару-тройку махновцев успел заметить. Так неслись, бандиты… — Сергей резко нахмурился, стиснув зубы.       — И что же, вы подумали, что они меня побороть сумели? — Фрунзе улыбнулся, аккуратно обернувшись корпусом к Сиротинскому.       — К своему стыду…       — Ну, ничего-ничего, — Михаил Васильевич откинулся на спинку сидения, поглядывая на своему задумчиво-серьезного товарища. — Ну что вы нос повесили? Живой же я, в конце концов. Вот, — Фрунзе протянул Сергею ладонь. — Проверьте.       — Что?.. — Сиротинский с подозрением взглянул на Фрунзе.       — Давайте-давайте, не стесняйтесь.       Сергей ещё пару секунд внимательно вглядывался в лукаво улыбающегося командарма, но, наконец взяв себя за узду, принял предложенную ладонь. Почувствовав, как холодные пальцы обдало теплом, как шероховатая кожа заходила под подушечками, и как сам Фрунзе слегка сжал ладонь в ответ, Сергей облегчённо вздохнул. Не потому, что убедился в абсолютной живости Фрунзе, а потому что это прикосновение коснулось будто бы даже души, настолько пронзительно это тепло, настолько обдает оно каждую клеточку тела. Сиротинский почти обомлел, но остатки самообладания все же удерживали его в седле.       — Убедились?       Голос Михаила Васильевича вырвал Сергея из затянувшегося молчания, и тот пару раз кивнул головой в ответ. Кивнул, но отпускать ладони не спешил, как не спешил и сводить взгляда с командарма. Все мысли вмиг оказались у его ног, каждая из них буквально читалась с лица, как бы не хотелось уберечь Фрунзе от их назойливости. До глупости ли сейчас? Так все кажется неуместным и ненужным, и в то же время рвется наружу с небывалой силой. Как все же страх — пусть и уходящий, пусть поутихший, не столь режущий — заводит тщательно затаенные под ворохом издержек и проблем чувства.       Сиротинский глубоко вздохнул, опуская глаза на сжатую в своей руке ладонь. Как не хотелось отпускать ее именно сейчас, когда так важно было получить еще совсем немного спокойствия, угомонить остатки волнения, клокочущего под ребрами, но все затянулось. Да и Михаил Васильевич, быть может, недоволен…       — Полно, друг мой, — будто читая мысли Сергея, тихо выдал Фрунзе. Коротко, без недовольства или упрека. Просто. — Мне кажется, вы уже во всем убедились. Можете отпускать.       — Не могу, — Сиротинский слегка сжал губы, не поднимая взгляда. — Отпустите сами, я не смогу.       — Отчего же не сможете?       — Не смогу.       — Дела-а…       Сергей готов был поклясться своей революционной честью, что командарм сейчас улыбается. Так непринужденно и задорно, как обычно получалось у него реагировать на что-то забавное, будь то шутка, ситуация, а может и просто человеческая неловкость. Без злого умысла, добро и открыто, намереваясь не высмеять своей улыбкой, а помочь. И, подняв неуверенно взгляд, Сиротинский подтвердил свои же ощущения. Фрунзе смотрел прямо на него своими серо-голубыми глазами. Уставшие, измученные, но неизменно прекрасные и горящие огнем надежд. Засмотреться ими ничего не стоит.       — Мне, значится, предлагаете… — задумчиво произнес Михаил Васильевич.       — Вам.       Командарм вновь отвернул голову куда-то в сторону, опуская все еще сжатую в чужой ладонь на сидение автомобиля. И вновь солнце заиграло на его лице, вновь ветер схватился за взбитые локоны. Он снова погрузился в свои мысли, глубоко уходя в каждую из них. Но руки не убрал. Лишь когда на горизонте завиднелся штаб, Фрунзе бережно похлопал по тыльной ее стороне, и лишь тогда свел хватку на ноль.       Машина остановилась, и вокруг нее тут же столпились солдаты и кони, и Кутяков поспел в первых рядах. Он же и помогал Михаилу Васильевичу выйти, а Сергей как-то завороженно и отстраненно, все еще слабо ощущая тепло на своей руке, сидел в машине и сверлил взглядом перегородку. Пожалуй, в ней бы и остался, вот только о нем быстро вспомнили, а поэтому пришлось скорейшим образом возвращать себя на землю и вновь бросаться на передовую. Но одно радовало безумно и крепко — Сиротинский бок об бок идет с Фрунзе, а значит всякое дело, вверенное ему, он исполнит с той же неутолимой страстью, с какой хранит в сердце Михаила Васильевича.