To make a name, you pay the price, You give your life, no other way, The devil's deal, it comes around, To wear the crown, rise up from the ground.
Как же много воды утекло со времен Мёрфитауна.
Вновь оказавшись в суровых реалиях апокалипсиса, мужчина понимал, что ничуть не соскучился — жизнь, максимально приближенная к почти забытой всеми цивилизации, была ему куда ближе, нежели постоянное чувство опасности, страх и бесконечные скитания в поисках сомнительного чуда, от которого зависит судьба человечества. Вернее, его остатков. Зона поменяла Алвина насколько это было возможно, учитывая его скользкий характер. Он был порядочным гражданином. Был любимчиком местных жителей, с которыми он периодически ходил на гольф, теннис, боулинг, пинг-понг — на все, что никак не было связано со скоростным отстреливанием мертвых мишеней, с квестами на ориентирование в местности, чтобы добыть припасы на ближайшие дни и, к слову, совершенно некомфортабельными условиями гигиены. Честно признаться, не смотря на то, что он в очередной раз потерял все, что вселяло в Мёрфи веру в будущее, он был чертовски рад видеть этих людей, с которыми он начал свой путь, продолжает сейчас и, отмечая это с некой усмешкой, скорее всего, закончит. Они были ему вовсе не чужие — как никак, а повидали вместе некоторое дерьмо, которое даже едва ли могут показать в каком-нибудь постапокалиптическом кинематографе. Люси. Дар речи на некоторое время покинул его, когда он увидел, как же она выросла, и сколько было упущено времени. «Я больше ничего к тебе не чувствую!» — было однажды брошено Алвину от дочери — единственной, на кого ему действительно не насрать, кем он действительно дорожит. Дорожил. Он чувствовал на себе сочувствующие взгляды компании, чувствовал поддержку Уоррен. Трудно было сказать, делала ли она это искренне, заменяя ему психолога, к которому он регулярно заглядывал, будучи в Зоне — или же она просто пытается привести разбитого Мёрфи в чувство, чтобы тот согласился на очередную авантюру по спасению мира, где он в очередной раз является ключевым элементом. Как же часто хотелось все бросить. Сказать «с меня хватит этого дерьма!», развернуться, уйти подальше от всей этой суеты и открыть какой-нибудь стриптиз-бар. «Лимбо». Звучит неплохо. Но он послушно следует за призрачной надеждой.***
Если опустить взаимные словесные подколы и иногда последующие от этого вспышки агрессии, то можно сказать, что Десять Штук и Мёрфи так ни разу нормально и не поговорили после того, как группа воссоединилась спустя столько времени. Два года — огромный срок при такой жизни. Все попытки Мёрфи поговорить с парнем проваливались еще на самом начале. — Мы не виделись два года, — однажды осторожно начал Алвин, как бы невзначай, между делом, весьма по-светски. — Даже не обнимешь меня, Томас? — Десять Тысяч. — тактично поправил его парень и ускорился, нагоняя остальных. Все попытки Мёрфи проявить хоть какое-то подобие заботы и волнения по отношению к этому заносчивому засранцу тоже весьма быстро проваливались. — Ты сегодня выглядишь еще более дерьмово, чем обычно. Хочешь поговорить об этом? — однажды спросил мужчина во время ночного привала, будучи уверенным, что все вокруг спят, но не Десять Тысяч. — Нет. — исчерпывающе ответил парень, не открывая плотно сомкнутых глаз и лишь крепче сжимая нож, спрятанный под импровизированной подушкой. Дело было далеко не в каких-то теплых чувствах или светлых побуждениях урегулировать неозвученные претензии — просто в одном ныне дружелюбном соседе стал просыпаться тот синий мессия. Просто тому синему мессие нравилось играть с Томасом. Проблема заключалась в том, что не смотря на отсутствие антидота к укусу Мёрфи, парень преодолел контроль над собой, и теперь всячески показывал то, как ему плевать. Кажется, тот бы больше обрадовался, если бы Томас — простите, Десять Штук — злился, плевался ядом, излучал хоть какую-то сильную эмоцию после всего, что он пережил с ним — моральные, физические, сексуальные унижения, которые он переносил с полным презрения взглядом и видом настоящего победителя, который боролся. А теперь ему все равно. Красная научила его прощать обиды и отпускать их, иначе можно убить себя изнутри без всякого апокалипсиса. И именно она показала ему, что такое счастливая жизнь без всякого страха — уютный «домик» на дереве и любимый человек рядом. И никакой Алвин сюда не вписывался. Теперь это «он снова ведет себя как долбанный синий мессия, меня это бесит».***
По телу прошлась сильная дрожь, губы не скрыли рваного вдоха. Рука Алвина коснулась уродливого шрама от своего укуса на затылке