Люби меня. Ненавидь меня.

Ночь. Улица. Одинокий фонарик освещает лесную тропку. Тихо, еле задевая расположившиеся рядом кусты, сквозь лес пробирается невысокая девушка. Она почти сливается с окружающими её растениями: болотного цвета крылышки с чёрной кромкой слабо поблёскивают, отражая свет фонарика. Она появляется на освящённом участке, слегка сияя, но не привлекая особого внимания: рядом ведь никого нет. Или… Осматриваясь, девушка замечает кого-то под фонарём. Да и как не заметить такое чудо? Она замирает, одной рукой придерживая отодвинутую ветку куста, а вторую прижимая к почти полностью обнажённой груди, прикрытой лишь бинтами и двумя кусочками тёмной ткани, что соединены кожаными ремешочками. Медовые глаза раскрываются шире, и она боится пошевелиться, боится потревожить ту, которую встретила в этот необычный вечер в столь необычном месте. Под фонарём стоит девушка: высокая, красивая, со средней длины светлыми волосами, спадающими на ключицы. Она выглядит… Пушистой. Чёрные белки глаз устремлены на фонарь. Она смотрит с такой нежностью, будто видит в нём всю свою жизнь, будто любит его больше всего на свете. Она почти не улыбается: губы лишь слегка приоткрыты. Её нежные крылышки слегка трепыхаются, выражая её желание быть ближе, быть рядом, быть одним целым с этим фонарём. Но… Она не может. Они не умет летать. Они созданы для красоты. Она не может сдерживаться. Подойдя к этой очаровательной незнакомке, девушка берёт её за руку и тихо говорит: – Идём со мной. У меня дома есть лампа, – ну разве такому можно противиться? Мотылёк обернулась, слегка удивлённо глядя на незнакомку. В её необычных глазах всё ещё стоит туман этой завороженности, гипноза, этой искренней, но инстинктивной любви. Она удивлённо моргает, стряхивая с тёмных ресниц остатки грёз, но двигаться не спешит. Она не хочет покидать этот храм, это божество. – Идём. Я отдам её тебе, – шепчет дневная бабочка, волей случая попавшая сюда в эту роковую ночь. Она заворожена, опьянена, она хочет провести ночь с этим мотыльком. И не важно, какой ценой. Будь то подлость, обман или же вдруг неподдельная искренность – она не откажется ни от чего, не остановится ни перед чем. Она завладеет этой невинностью. Мотылёк некоторое время стоит в задумчивости, но в итоге, доверяясь, соглашается пойти за незнакомкой. Если та сможет дать ей лампу… Дать ей её любовь… То она согласна на всё. Её губ касается лёгкая улыбка, она хватается за ручку бабочки, крепче сжимая её тонкие тёплые пальчики, и отправляется следом, в темноту. Глаза бабочки плохо видят в темноте, но она уже сориентировалась, она уже знает, что это за дорога. Знает, куда идти, даже не видя дороги. Тем не менее мотылёк, конечно, видит лучше. Она не запинается о корешки и камешки, она смотрит на слегка светящиеся медовые крылышки, плавно раскачивающиеся в такт движениям этой миниатюрной красавицы. За ней не страшно идти, даже приятно, но больше всего мотылька манит свет, её опьяняет возможность получить свой собственный маленький источник удовольствия. Это ведь… Мечта, честь. Это то, ради чего стоит жить. Они вскоре добираются до дома бабочки. Она заходит, включает свет, и мотылёк тут же радостно трепещет крылышками, тянется к источнику света. На уютном столике стоит лампа поменьше. Чуть позже она привлекает внимание мотылька, и вот, девушка уже тянет к ней ручки, чтобы взять, включить, но бабочка пресекает эту возможность. Она загораживает лампу своим миниатюрным тельцем и, схватив недоумевающего мотылька за руку, кидает на близ стоящую кровать. Мотылёк растеряна. Она не понимает, почему нельзя взять то, за чем её сюда позвали. Но… Она не сопротивляется. Попросту не успевает. Губы бабочки впиваются в её собственные, тёплые ручки оглаживают щёки, проникают в волосы, касаются крылышек, совсем еле заметно, еле ощутимо, но заставляя тело мотылька подрагивать и извиваться. Она целует, настаивает, подчиняет, заставляя свою ночную жертву отвечать взаимностью и отдавать себя целиком. Она не намерена останавливаться. Бабочка целует сладкие губы мотылька, е нежные бархатные щёчки, аккуратную изящную шейку, пробирается ниже, к полностью закрытой, такой невинной, но такой соблазнительной груди. Мотылёк дышит чаще, её бледные щёчки покрываются лёгким румянцем, что выступает ярким контрастом с основной гаммой её оттенков. Она уже не сопротивляется, глядя на незнакомку, чьи крылья так сияют в искусственном свете, придавая ему натуральность. Крылья бабочки так и вскакивают, раскрываются, будто бы дразня мотылька всё сильнее, но чаще её взгляд всё же прикован к лампе, ведь… Она так завораживает, что нельзя оторваться. Но бабочке всё равно. Ей без разницы, к чему прикован взгляд её любовницы. Главное, что она полностью поглощена её телом, а остальное – это не важно, это пустяки. Девушка отстранилась от тела незнакомки и стала снимать с неё одежду, стаскивать с её хрупких плеч ткань, оголяя чудесное бархатное тельце всё сильнее, открывая себе её полностью, всё сильнее распаляя в себе огонь желания. Медовые глаза засветились, заблестели возбуждением, похотью, налились густотой. В них уже плескался не просто мёд, а самая настоящая медовуха: приторно-сладкая и опьяняющая. Но мотылька это не интересовала. Её интересовал свет. Она отдала своё тело ловким пальчикам бабочки, но сама не хранила ей верность, то и дело отвлекаясь на яркий источник света. Вот, тело уже открыто, свободно от ткани; оно было обнажено, но не порочно. Всё ещё сладостно-невинно, притягательно и нежно. Довольно большие – уж точно больше, чем у самой бабочки – груди оказались под её полным контролем. Не желая терять времени, девушка соколом кинулась вниз, начиная покрывать приятные на ощупь молочные железы. Соски уже поддались возбуждению и затвердели, направив свои кончики прямиком вверх, к потолку. Белья, само собой не было, ведь зачем оно мотыльку, если её тело и так прикрыто чистого невинного цвета тканью. Ну… В любом случае, было покрыто, пока бабочка не облачила её прелестные формы дорогому, вожделенному и такому ненавистному свету лампы. И своим глазам, что горели чёртовым пламенем, пожирая мотылька, как её сородичей пожирает и губит огонь дорого электрического или керосинового создания. Формы мотылька пленили эту молодую бабочку, они очаровывали и манили к себе, заставляя всё ярче, всё сильнее, всё чаще склоняться над ним, покрывая его горячими поцелуями и исследуя его своими тонкими проворными пальчиками. Это было невероятно, непередаваемо, крылья бабочки так и трепетали, осыпая пыльцу на их обнажённые тела. Она хотела, она старалась впитать всю свою ночную гостью, испробовать её настолько, насколько это было возможно при их различиях и при этих обстоятельствах. Тонкие бледные пальцы рыскали по телу, ласкали, сжимали мягкую податливую кожу, при этом не оставляя портящих картину синих следов. Нет, портить такую красоту и изящность было нельзя, невозможно, это было богохульством. Непростительным богохульством. Её изящный идол лежал внизу, полностью раскрытый и беззащитный, а она, дерзкая искусительница, дьявол, склонялась над ним, лаская мягкие упругие груди: округлые, с затвердевшими горошинами сосков. Горячий язык то и дело затягивал их в страстные поцелуи, оставляя на нежной плоти жгучие следы из слюны. Мотылёк изгибается, тяжело дыша, её бледные щёчки покрываются румянцем: ей хорошо, тепло, жарко. Она смотрит на лампу, но ласкает её бабочка, и это не даёт покоя, тревожно бьётся на самом краю сознания. Пальцы девушки уходят ниже, гладят живот, пробираясь к сокровенному мусту, наполненному иного рода нектаром. Мотылёк прогибается в спине, ищет взгляд бабочки испуганными глазами, но вместо этого её губы натыкаются на страстный поцелуй. – Люби меня, – шепчет нависшая сверху девушка, жарко выдыхает в губы, подчиняя себе. Её медовые глаза, заполненные возбуждением, прикрыты, и видно, что она не в силах противиться желанию. Она хочет этой неправильной, неверной связи всем своим сердцем, душой, всем своим телом и естеством. И мотылёк поддаётся. Испуга в глазах уже нет, они доверительно прикрыты. Она разрешает незнакомке ласкать своё тело, открывает его ей, давая насладиться запретной страстью. Пальцы мотылька проскальзывают ниже, глубже, и вот – они уже внутри, изучают более жаркое местечко, выделяющее влагу. Мотылёк изгибается и стонет, лаская слух бабочки столь прекрасными и чистыми звуками – их не заменит никакая музыка. От них девушка сама возбуждается, хотя и так уже находится на пределе чувствительности. Она прогибается, водит бёдрами, по внутренней стороне которых уже стекают прозрачные капельки. Отстраняясь от тела мотылька, бабочка наблюдает, как тонкая нить слюны соединяет её язычок с соском ночной гостьи, и это заставляет её крылышки затрепетать в предвкушении самого сладкого. Выпрямив спинку, девушка поудобнее устраивается на бёдрах красотки и прикасается своей горячей жаждущей наслаждения плотью к плоти мотылька. Их мягких тонких губок вырывается приглушённый стон, и она вновь склоняется, двигая бёдрами, одновременно и целуя своего партнёра, и стоная, и потираясь о неё там, внизу, разделяя жгучий жар и влагу на двоих. Их соки смешиваются, мотылёк отвечает на поцелуй, на стоны, она шире разводит ноги, поддаваясь сладостному искушению и тому новому чувству, что дарует её бабочка. Бледные ручки обхватывают девушку, прижимая к своему телу, потирающемуся о разгорячённое тело партнёрши. Соски трутся друг о друга, вызывая новые вспышки удовольствия, и с уголков губ уже стекает слюна, пачкая блестящие от пота тела и простынь. Движения становятся всё более резкими и судорожными, они обе уже подходят к пику наслаждения. Ещё пара движений, толчков, небольшая помощь тонких пальцев, – уже не понятно, чьих – и обе прогибаются, наконец получая оргазм от этих неправильных страстных действий. Бабочка, уставшая, валится на свою партнёршу и вяло, тягуче, из последних сил целует её в губы, благодаря за столь бурную ночь. Мотылёк так же лениво отвечает, закрывая глаза: она уже слишком устала, чтобы хоть что-то осознавать. Ночь накрывает их своим тёплым полотном, посылая сладкие грёзы и спокойствие, долгожданный отдых после страстного соития. День. Бабочка открывает глаза и тянется, вспоминая, что же так утомило её тело этой ночью. Воспоминания коварно прокрадываются в голову, покрывая щёки румянцем и посылая по телу ленивые волны прошедшего удовольствия. Она ненадолго накрывает голову подушкой, но потом осматривается: дома никого нет. Тут же стыд охватывает юное создание, ведь она так грубо воспользовалась чужой слабостью, чужим телом. Что же теперь? Совесть въедливым червяком грызла изнутри. В голову не приходило никаких дельных идей. Было безумно стыдно перед этой красавицей, но что делать… Этот вопрос грыз бабочку до вечера. Когда зажглись первые фонари, ноги сами понесли её к тому месту среди кустов, где произошла их первая встреча, втянувшая обоих в танец страсти. И чутьё не подвело: мотылёк стояла там, снова любуясь своим идолом, но изредка оглядываясь, будто что-то или кого-то ища, поджидая. Неловко потирая пальцы, бабочка подошла ближе. Она остановилась рядом с незнакомкой и тихо произнесла: – Я… Ты извини меня, я не знаю, что на меня нашло… Я понимаю, простить трудно, но… Но договорить ей не дали. Мотылёк обняла девушку, прижав её к своей мягкой, тёплой груди. Её губы расплылись в лёгкой приятной улыбке, показывающей, что эта ночь не прошла даром. – Пойдём ко мне домой? – шепнула мотылёк и, приподняв голову бабочки за аккуратный подбородок, затянула её в нежный поцелуй, освещённый лишь светом фонаря в этом чудном ночном мраке.