Приходящее

В дверь раздается даже не стук — глухой и громкий удар, от которого Токоями вздрагивает и поднимает голову. Светящиеся штрихи на часах показывают восемь вечера, и в голове проносится короткое, но удивленное «рано»: обычно штрихи складываются в десять, когда Токоями уже собирается в патруль, надевает костюм и проверяет, вскипел ли чайник. Который он, кстати, ставит не для себя. Время беззвучно сдвигает цифры на электронных часах, ноль сменяется единицей, и Токоями как молнией бьет осознание того, что они исправны. Что сейчас действительно восемь вечера — одна двойка вместо двух и только-только синеющее небо. А значит что-то случилось. Книгу приходится отложить — большая и старая, в тяжелом готическом переплете, она смотрится нелепо на маленьком кофейном столике, но Токоями плевать. Он встает с дивана, включает в коридоре свет и знает, кто стоит по ту сторону двери еще до того, как поворачивает ручку. Бакуго выглядит как обычно: взъерошенные волосы, чем-то недовольный, уставший взгляд и перекинутая через плечо сумка с костюмом. Нет ни смертельных ран, ни оторванных рук, ни прожженных до костей ног — ничего, что могло бы стать причиной столь раннего визита. Но Токоями слишком хорошо разбирается в тьме, чтобы не заметить в чужих глазах что-то странное. Нетерпеливое. Голодное. Будь ему шестнадцать, он бы даже испугался. Но ему двадцать пять, и эти девять лет кажутся целой жизнью, ломавшей и строившей его заново. Поэтому Токоями распахивает дверь шире и отходит в сторону, чтобы Бакуго не задел его плечом. Но Бакуго задевает. Резко и грубо — так, что Токоями отшатывается, вцепившись в дверную ручку. Темная тень внутри открывает глаза и поднимает голову, словно проснувшаяся змея. Она готова размотаться из своего клубка, напасть, защитить, и Токоями усилием воли заставляет ее успокоиться. Уверяет, что все хорошо и что Бакуго просто не в духе: обычно он так не поступает, проскальзывая в квартиру уверенно и ловко, как к себе домой. Темная тень недоверчиво щурится, — Токоями чувствует это всем телом — но наружу не вылезает. Она сворачивается обратно в комок, делая вид, что расслабилась, — вот только скользнувшее по нервам напряжение выдает ее с головой. Токоями вздыхает, закрывает дверь, щелкая замком, и первым нарушает тишину. — Что-то случилось? Бакуго бросает сумку прямо на пол, красноречиво показывает средний палец и удаляется на кухню. — Ладно. Не то чтобы Токоями сильно интересует случившееся: Бакуго вообще может завестись по любому пустяку. Выйти из себя из-за опустившего рейтинга, из-за слабого злодея, «с которым мог справиться даже сраный школьник», из-за вечного и продолжающегося соперничества с Мидорией… Характер Бакуго и вещи, его раздражающие, — это как искра, упавшая в бензин: стоит им соприкоснуться, как все взлетает на воздух. Но Токоями чувствует, что что-то не так. Бакуго не кричит, не матерится, не пропускает между пальцев взрывы и не желает кому-нибудь сдохнуть — не делает ничего привычного, хоть и слегка поутихшего с возрастом. Он молчит, ставит чайник так, что вода выплескивается из носика, и выглядит напряженной, раскаленной до предела струной. Тронь его, и от города останется лишь пепелище. Когда Бакуго поворачивается, чтобы достать из шкафчика кружку, Токоями видит в его глазах разочарование, тягость и что-то еще, неуловимо плескающее на дне. Что-то знакомое и далекое одновременно. Холодную ярость. Чтобы довести его до такого, надо сильно постараться. Токоями решает, что с вопросами лучше повременить, и возвращается в гостиную. Забирается с ногами на диван, открывает отложенную книгу и только через несколько минут понимает, что не может вспомнить ни единой прочитанной строчки: глаза скользят по иероглифам, но не воспринимают их от слова совсем. Слоги кажутся набором палочек и закорючек, не несущим никакого смысла. У Токоями мысли разбредаются в разные стороны: крутятся, вертятся, но неизменно возвращаются к одному и тому же. К Бакуго, гремящему на кухне посудой. Черт возьми, как давно у них все это началось? Полгода назад? Или год? Токоями точно не помнит, но зато помнит свое удивление, когда Бакуго впервые завалился к нему в квартиру. Наглый и бесцеремонный, он сказал, что хочет переночевать, потому что до дома ему «переться дохрена и больше», а Токоями живет совсем рядом и мог бы «по-дружески» — то, с каким оскалом это было сказано, тоже долго не забудется — пустить его к себе. Не сказать, что Токоями сильно обрадовался такому предложению, но отказывать Бакуго было себе дороже. Пришлось впустить. Впрочем, все сложилось хоть и странно, но вполне спокойно: сначала Бакуго возникал на пороге раз в неделю, потом раз в три дня, а через несколько месяцев стал появляться почти каждый вечер. Он приходил ровно в десять, сталкивался в дверях с Токоями, который собирался в патруль, приветствовал его кривой усмешкой и, бросив сумку на пол, скрывался на кухне. Гремел посудой, вскипевшим чайником и дверцами шкафчиков. Уходил Бакуго утром. Завязывал шнурки на кроссовках в тот момент, когда Токоями возвращался с работы, вешал на плечо сумку и выскакивал из квартиры, изредка буркнув «утра» или «пока». Они виделись по несколько минут в день, почти не разговаривали, и обоих это устраивало. Через какое-то время Токоями даже привык к немытой посуде в раковине, к слабому запаху одеколона и пледу, хранящему чужое тепло. Бакуго никогда не оставлял своих вещей, но негласно присвоил себе большую черную кружку, в которой каждый вечер заваривал чай. Иногда Токоями догадывался: дело не только в том, что он живет близко к офису, в котором работает Бакуго. Тому нужны были тишина, спокойствие, отсутствие прессы и фанатов под окнами. Место, где он мог бы отдохнуть и помолчать, даже если кто-то сидел бы под боком. И Токоями сидел, если Бакуго приходил раньше обычного. Это нельзя назвать ни крепкой дружбой, ни отношениями, ни обменом. Это просто привычка. Что-то приходящее, как поезда на станции, которые прибывают и отбывают по расписанию. Токоями проводит рукой по голове, будто пытается выкинуть из нее странные мысли, и отрывает взгляд от книги — Бакуго смотрит на него, развалившись в соседнем кресле. Смотрит внимательно и изучающе, словно собирается прожечь в нем дырку или подпалить перья. Забавно, что он в самом деле может сделать и то, и то, если захочет. Токоями не знает, почему не заметил вошедшего в гостиную Бакуго, но зато замечает изменения в его взгляде: ярости в них больше нет. Есть только смертельная усталость, давно знакомое раздражение и твердость. Кажется, эта квартира действительно его успокаивает: искра гаснет до того, как касается бензина. И на мгновение Токоями становится интересно, в одной ли квартире дело. — Эй, птицеголовый. — Могу я попросить не называть меня так? Бакуго пожимает плечами, вбивает что-то в телефон и небрежно кидает — Токоями ловит его, непонимающе смотря на экран. Вкладка браузера, сайт новостей, заголовок, статья — он пролистывает все это меньше, чем за минуту, и поднимает глаза. — Они серьезно? Бакуго молчит, громко хлюпая чаем. «Один из лучших героев — может ли он вправду быть тем, кто способен поднять руку на свою возлюбленную?» — читает Токоями еще раз. На прикрепленных фотографиях — красивая девушка с синяком на скуле и заплаканными глазами. В которых нет ни капли тоски или боли, — только надменный, самодовольный холод. Токоями помнит ее. Помнит, что она работает моделью, что Бакуго встречался с ней около трех-четырех месяцев и что неделю назад они расстались. Отношения у них были так себе и больше напоминали собственнические, чем романтические. По крайней мере, так казалось самому Токоями, который изредка слышал обрывки телефонных разговоров и видел, как после этого телефон летел прямиком в стену. Наверное, расставались они со скандалом и битой посудой. Но одно было известно наверняка: инициатором выступил Бакуго, которого в конец задолбали выяснения отношений, постоянные ссоры и ругань после работы. Токоями знает все это, потому что тогда, неделю назад, у него самого выдался дерьмовый день, — когда Бакуго, взъерошенный и злой, ввалился к нему в квартиру, на столе уже стояла на треть опустошенная бутылка виски. Что было после того, как она закончилась, Токоями старается не вспоминать. Не потому, что не хочет, а потому, что сам не до конца уверен, что ему все это не привиделось в пьяном бреду. Хотя следы от чужих зубов на шее пришлось прикрывать еще несколько дней. Однако новость все равно выглядит дико: какой идиот вообще в это поверит? Бакуго, конечно, вспыльчив и груб, у него сложный характер, но он ни за что в жизни не поднял бы руку на девушку. Это даже звучит нелепо. Токоями просматривает текст еще раз — «когда я сказала, что хочу расстаться, он стал кричать на меня», «я так испугалась» — и фыркает. Все понятно. Глупая детская месть столкнулась с журналистами, которым не о чем было писать, — и вот результат. Скандальная, но полностью фальшивая статья на малопопулярном сайте, из-за которой могут пострадать репутация Бакуго и сама девчонка. Герои не дураки и не раскрывают свои отношения, а злодеев хоть и стало меньше, но это не значит, что они исчезли совсем. Остается только надеяться, что этот бред удалят раньше, чем он доберется до широкой общественности. Токоями аккуратно кладет телефон на кофейный столик и не знает, что сказать. — Плохо. Если я могу чем-то помочь… — Нахрен мне не упала твоя помощь, — обрывает его Бакуго слишком спокойно и беззлобно. Как будто не он двадцать минут назад напоминал тикающую бомбу. — Не надо меня тут жалеть и поддерживать. Токоями хмурится, потирая клюв у самого основания. — Тогда чего ты от меня хочешь? На секунду повисает молчание. Бакуго ставит кружку на стол и поднимает взгляд. — Тебя хочу. — Что, прости? — Я что, блять, заикаюсь? Я сказал, что хочу тебя. Ты сам же меня об этом спросил. Просто, бессовестно и твердо — у Бакуго всегда так. Скажет, что думает, и живи с этим, как хочешь. А у Токоями от этих слов мир в глазах переворачивается. Как перевернулся еще тогда, неделю назад, когда Бакуго, горячий и пьяный, вдавил его в диван. Когда навис сверху и запутался пальцами в перьях. Когда Токоями, такой же пьяный и расслабленный, позволил стянуть с себя футболку. А потом мир просто рухнул. Превратился в круговерть ощущений, жара и чужих прикосновений. В укусы, засосы на шее и грубый торопливый секс. Бакуго брал его, целуя плечи, ключицы, живот, и Токоями отвечал, запрокидывал голову и цеплялся пальцами за чужую спину. Но теперь они сидят трезвые, и Токоями понятия не имеет, что ему делать. В голове крутится настойчивая идея сбежать и сделать вид, что этого разговора не было: завтра Бакуго наверняка сам пожалеет о сказанном. Он сейчас на эмоциях, хоть и выглядит странно спокойным. — Мне нужно собираться в патруль, — коротко бросает Токоями и, поднявшись с дивана, направляется в сторону выхода. Но Бакуго оказывается быстрее. Рывком встает с кресла, в два шага преодолевает расстояние до двери и хлопает ей так, что картины на стене опасно вздрагивают. Токоями вздрагивает вместе с ними и не успевает ничего понять: Бакуго нависает над ним уже через секунду, уперев ладони по обе стороны от его головы. Дышит жаром, как чертов дракон, и смотрит так, что хочется снова сказать: «Я сдаюсь». За спиной — стена, впереди — Бакуго, и Токоями больше некуда бежать. Темная тень появляется сама собой. Змеей выкручивается из кокона, возникает над головой, раскрывая пасть, и рычит: — Ты… — Завались! — рявкает Бакуго, перебивая. — Я не с тобой разговариваю. — Темная тень, все в порядке, — Токоями и сам удивляется спокойствию в своем голосе. Как будто ничего особенного здесь не происходит. Как будто все действительно в порядке. — Уходи, мы просто разговариваем. — Если он тебя сожрет, — хмурится та, — я не виноват. И исчезает. Токоями закрывает глаза на вдохе и открывает на выдохе. — Не делай того, о чем потом пожалеешь. Бакуго щурится, словно кот, и наклоняется ближе. Запускает пальцы в перья на затылке, усмехается и прижимается лбом ко лбу Токоями. От него не веет ни опасностью, ни злостью — только усталостью и желанием забыть обо всем, что творится за стенами этой квартиры. — Я не знаю, блять, как ты это делаешь, — хрипло шепчет Бакуго, — но ты меня успокаиваешь. Думал, закину к тебе вещи и убью нахрен и журналюг, и эту идиотку. — А теперь не хочешь? — Хочу, но могу отложить до завтра. И от него это звучит как признание — уж если не в любви, то в чем-то, на нее похожем. Токоями вздыхает. Разбираться в себе и своих чувствах ему уже давно не хочется. Он качает головой и подается вперед, давая разрешение. Бакуго скалится, как довольный хищник, ведет кончиком носа вниз, к основанию шеи, и кусает тонкую кожу. Забирается руками под футболку, прижимает к стене и протискивает колено между чужих ног. Токоями думает, что сегодня в патруль вместо него придется выйти кому-нибудь другому. Ведь иногда приходящее остается, не желая больше уходить.