По душам

— Ну че? — Джи насмешливо скосился на Сашу, который мониторил новости, — Отчаливаешь в Манчестер? — Отчаливаю, — хмыкнул Максименко, прокручивая веб-страницу вниз и придирчиво присматриваясь на предмет наличия комментариев, — хочешь особенным образом проводить? Так я весь твой... — Да что у тебя все к сексу, — Джикия всплеснул руками, — идиот недотраханный. — Это у тебя все к сексу, — отпарировал Саша с неизменно рассеянным выражением лица, по-прежнему глядя только в монитор, — или тебе принципиально со мной об этом разговаривать? Максименко ухмыльнулся, оторвавшись от ноутбука и переставив его с колен на журнальный столик. Джикия с кровати смотрел на него с весельем и улыбался себе в бороду. — Пишут че толковое? — Толковое — это че? Саша пожал плечами и спрятал в воротнике свитшота зевок. — Это хоть одна причина, по которой ты должен заинтересовать Моуриньо, например. Или преемника Моуриньо... Джикия вольготно разлёгся на кровати, подложив под голову руки, а Саша оттолкнулся от стенки и на своём офисном стуле подкатился к балкону, чтобы плюхнуть ноги с размаху на подоконник. — Во-первых, Де Хеа может отказаться продлевать контракт... Джикия свёл к переносице свои густые брови, словно не расслышав, а потом сдавленно хрюкнул, отвернув лицо от Максименко. — Знаешь один яркий пример из этой же серии? Саша склонил голову и закатил глаза к потолку. — Знаю, кажется. Джикия самодовольно усмехнулся. — Его до сих пор от Лунева не отличает девяносто процентов обывателей! — Во-вторых, я молод, — Саша покивал, как будто благодарил невидимую толпу за овации, — ещё не критично на лавочке посидеть. — Ты с этой лавочки не слезешь, — покачал головой Джикия; он снова посерьезнел, как будто вопрос перехода Максименко в Англию действительно уже был поставлен, — что с того, что будешь тренироваться с самым... — Скандальным футболистом в мире? — засмеялся Саша, — Пенальти буду брать в семидесяти процентах случаев... если не поседею раньше. Джикия коротко и неискренне улыбнулся, словно разоленный Сашиным легкомыслием. Он выразительно сверкнул глазами, но отчитывать не решился. Максименко флегматично поджал губы. Если в глубине души он и мечтал услышать такую же живую и наивную надежду, как у него, на правдивость всех слухов, то точно не от Джикии — и даже в этом он отдавал себе отчёт, но рассчитывал, что тот проявит к нему снисхождение, пусть даже фальшивое. Джикия не счёл нужным, и тоже был прав со своей точки зрения. — Да ладно, Саш, — Гео повернулся к нему, сверля его цепким немигающим взглядом в тускловатом свете, значительная часть которого от неяркой лампы украдывалась матовым плафоном люстры, — даже если это вброс, у тебя все равно впереди вся карьера... Поиграешь ещё своё, и в сборной тоже, когда акинфеевское поколение на пенсию уйдёт, и в чемпионатах разных... Саша прервал его слабым взмахом кисти, которая приподнялась над пластмассовым подлокотником кресла, как вянущая ветка, и сразу же безвольно упала обратно. Общие фразы, с которых начал Гео, ему мог сказать кто угодно. Зато когда Джикия ёрничал в ответ на каждую статью каждой желтой газетенки, сыпал колкостями, у Саши возникало тёплое щемящее ощущение, будто Джи категорически не желает его ухода, больше того, ревнует его заранее к другим клубам... Максименко это ощущение грело, хотя разбираться в его природе не было ни малейшего желания. *** — Джикия сказал, что у неё сиськи силиконовые. — Характерно. — Характерно что? — Что это тебе Джикия сказал... — В смысле, почему я с ним это обсуждаю? Или как? — В смысле, что Джикия вообще непонятно, кого трахает, зато специали-и-ист! Максименко спешно уставился в пол, вытянул губы в трубочку, прикусил изнутри щеки, и все равно заржал. — Вон как много привлекательных — и даже уже совершеннолетних! — кандидатов. От сонных неподвижных Кутепова и Ташаева отлепился Рассказов. Его белобрысая макушка и пунцовые от духоты щеки делали его уникальным и узнаваемым с любого расстояния, как бы далеко он ни проявился. Он шёл вразвалочку, как будто боялся уронить с плеч небрежно лежащую на них кофту с высоким воротом. От этой кофты, казалось, само по себе исходило тепло, но Рассказов ее упорно поправлял, если она сползала. Он подошёл к ним, толкнул Ломовицкого локтем в предплечье, припомнив старую обиду, так, что тот поморщился и обнял себя второй рукой, лелея ушибленное место. — Че ржете? — Обсуждаем твою личную жизнь. Максименко согнулся, как будто у него подкосились ноги, и на заплетающихся отковылял к стене, чтобы опереться о неё и перестать истерично вздрагивать от беззвучного хохота. Он даже и не подозревал, что может так смеяться. Весь юмор Ломовицкого — вовсе не тонкий и изощренный — в его понимании преломлялся призмой их с Джикией панибратства, и Саша был склонен считать, что он-то с ним на короткой ноге и над такими шутками ему смеяться более чем дозволено, тем более, с определенным знанием дела... Постойте, а кого? Ломовицкий потрепал Колю по вихрам. Тот зарделся ещё сильнее, и щеки его — единственное, что отличало его от альбиноса — почти на глазах раскраснелись, как будто он висел вниз головой и кровь прилила к его лицу. Максименко пришёл в себя, обмахнулся пару раз ладонями, чтобы остудить себя, и снова принял вид скучающий и слегка мученический. *** — Джи, а у тебя девушка есть? Джикия выпустил из рук щиток и тот с легким стуком упал на керамическую плитку на полу в раздевалке. В приступах пижонства щитки он имел обыкновение игнорировать, и после матчей ходил с расцвеченными в жёлтый, синий и фиолетовый чувствительными голенями; сейчас, перед матчем с Уфой, он образумился и прилежно несколько раз менял положение пластиковой накладки под гетрами, чтобы не мешалась. Саша скучал на лавочке рядом, катал рядом с собой часы Джикии, которые тот снял и не успел убрать в шкаф. — А ты претендуешь? — Джикия ответил не особенно колко, но удивленно. Даже выпрямился, оставив гетры спущенными, чтобы посмотреть внимательнее на Сашу из-под своих густых чёрных бровей. — Подумал... я ведь ничего не знаю. — А должен? Саша возмущённо вскинулся. — Вроде не чужие люди... Джикия вернулся к своим щиткам. Не сразу ответил, как будто временно отодвинув это на второй план, чтобы зашнуровать бутсы, затягивая шнурки крепко, как в коньках, и завязать два почти одинаковых маленьких бантика, но все же ответил, избегая заглядывать в глаза, предпочитая суетливо выхватить из Сашиной руки свои часы и развернуться с ними к шкафу: — Я ценю, — прерывисто выдохнул он непривычно высоким голосом, — и да, у меня девушка. Максименко закатил глаза (он подумал, что в сильном волнении совершать привычные жесты легко, но ты словно к ним совсем не привязан — мелькнёт мысль, что неплохо бы улыбнуться, и улыбнёшься) и попытался вкрадчиво возразить, подловив Джикию на лжи: — Что-то не слишком часто ты ей пишешь. Гео неприятно ухмыльнулся. Вообще ухмылки у него выходили недобрыми, как если бы он только и хотел, что задеть побольнее. — Какая разница, как часто я ей пишу, если я качественно её... — Без подробностей! — возмутился Саша, но лицо у него стало в момент умиротворенным и даже, как будто бы, довольным. Он не удержался от комментария, — Дохуя серьёзные отношения. Джикия усмехнулся ещё раз, словно каждая его догадка оказалась верной. Он поёжился и засунул руки в рукава олимпийки. Свои часы он убрал, а настенные ему загораживала внушительная фигура Бокетти, который о чем-то беседовал с Петковичем посредине раздевалки. Джикия весело крикнул, чтобы тот подвинул свой зад. Саша подумал: можно было ещё про стекольщиков пошутить. Слева от него неподвижно сидел Ребров, ничем не показывая, что он способен реагировать на раздражители, и каждая его жила, каждая натянутая мышца означала, что он сконцентрирован, сосредоточен и готов выйти на поле через пять с копейками минут. — Мне куда серьёзные отношения? — буднично вполголоса продолжил Джикия, оборвав громкую шутливую перепалку, в которую оказался втянут. Все шутили, придавая шуткам даже местами преувеличенное значение, чтобы тяжелые, токсичные мысли, которые не могли не возникать в их головах, успевали опускаться ниже, в подсознание, как будто была единственная общая цель — не придавать им значения. Даже Джикия — и тот почти наверняка продолжал этот скользкий разговор, чтобы не молчать. — Не вижу пока очевидных плюсов. — Да ладно? — возразил Максименко, вполуха слушая, как Рианчо диктует переводчику по-итальянски, и ощущая себя злостным школьным хулиганом, — Ужин на столе по вечерам, рубашки глаженые, секс по средам и пятницам... Джикия поднялся на ноги. Саша пропустил момент, когда все начали вставать, расстегивать и снимать олимпийки и разминать затёкшие от долгого сидения спины. Команда столпилась у выхода из раздевалки. Гео, перед тем, как занять своё место возле Кутепова поближе к двери, наклонился к уху Максименко с озорной, как у ребёнка, улыбкой. — Максимум — потянет поболтать по душам — так тогда у меня есть отличный спартаковский вратарь, который навязчиво навязывает мне свои услуги второй месяц. Навязчиво навязывает... — покачал головой Джикия. Максименко легонько хлопнул его по заднице, желая удачи, и вместе с жидкой кучкой резервистов поплёлся к скамейке, натягивая длинные рукава на холодные пальцы, которые снова у костяшек стали, как мраморные. *** Нет, никто, конечно, всерьёз не думал, что Рианчо останется главным тренером. Саша нет-нет да гуглил его имя, чтобы почитать, какие ещё перлы выдал он журналистам. Не то, чтобы его в команде не любили, все относились по-доброму, но это была доброта, какую испытываешь к существу уровнем ниже: кошке, которая вроде и дура, но что с неё взять, ребёнку, который с озорным смехом убегает от разукрашенных обоев... Рианчо никто серьезно не воспринимал. Саша прочитал, как кто-то называет его грустным клоуном и среди спартаковской молодежки это прижилось. Джикия услышал разочек — пообещал надавать по ушам, но, конечно, в шутку; Глушаков, может, и должен был проявить капитанскую твердость и пресечь беспорядки, но он был слишком озабочен собственной судьбой... В самом неестественном они стали находить поводы для хохм. Слухи про их нового главного тренера до них долетали до последних, и каждому кандидату они усердно перемывали кости, ничуть не смущаясь, словно совсем не было шанса, что в скором времени придётся перестраиваться и искусственно взращивать в себе уважение и пиетет... про Карпина хорошо сказал тихий молчаливый Игнатов: «У Карпина бегать будем, как сволочи! Вы посмотрите на Ионова — ему на самом деле девятнадцать...». Он ещё добавил что-то про «бей-беги», но никто уже не слушал, довольствуясь незамысловатой шуткой, чтобы посмеяться. Насчёт Жардима они заключили, что это категорически не тот человек, и нужен человек жестче. Про Черчесова — даже говорить не стали: «совсем он, что ли, без самоуважения?». Оказалось, с самоуважением. Когда сказали про назначение Кононова, они, не сговариваясь, переглянулись, и у Ломовицкого на лице было написано, что он этот вызов принял: «удачи, мол, пусть пробует». Саше было уже лениво формулировать свою позицию на этот счёт. Джикия новость принял оптимистично и даже разговорился, когда они ехали с базы домой, а Саша в полудреме смотрел на него из-под тяжелых век и гнал подальше все свои скептические идеи. Джикия вообще был оптимист. Быстро, как спичка, загорался, полыхал ярким огнём и быстро сгорал. Когда стартовал национальный перерыв и Максименко оказался не у дел, он вообще впал в меланхоличное сонное состояние вроде летаргии. Улетел в Ростов, — да он куда угодно бы улетел, лишь бы подальше от серой Москвы с её неуверенными заморозками попеременно со слякотью. Ставить стенку между собой и коммуникацией он не стал, бездумно обновлял Инстаграм по несколько раз за час, сворачивал посты, где были длинные и путаные интервью Чалова, забросив длинные ноги на подлокотник кресла и страдая от неспособности устроиться удобнее — второй подлокотник давил на согнутый позвоночник там, где середина спины. Ломовицкий по поводу Чалова пожимал плечами, они не контактировали за всю жизнь ни секундой больше, чем того требовали игры по молодежке. Рассказов хмурил свои бесцветные брови. Ему был неприятен конфликт, пусть в перспективе, по природе своей. А Джикия предложил ему со снисхождением: — Хочешь, чтобы я сказал, что он гондон? Максименко открыл рот, чтобы возразить. Это он недолюбливал Чалова, это была его слабость, за которую он на себя злился, Федя был ни при чем... он, нечувствительный к окружающим, может, даже и не догадывался! — Он не гондон! — Хорошо, он не гондон. Передам ему. Максименко снова вспомнил, что Чалова вызвали в сборную, а его — нет, и снова помрачнел. *** Джикия клялся, что телефон использует только в рамках необходимости, и поэтому Саше было до удивления приятно, когда ему пришло от него сообщение. «Чалов дерганый и нервный» Максименко захлестнуло волной необъяснимого барского великодушия, словно он в эту секунду был единовластным королем ситуации. Будучи совершенно серьёзным, он отправил в ответ: «Поддержи его» Потом Джикия пропал на полтора часа, отвлеченный чем-то или кем-то, а Саша нехотя вышел под накрапывающий дождик, опаздывая на встречу со старыми друзьями, ещё из академии Понедельника, и ответ прочитал уже поздно вечером. «Есть у меня уже один, тоже дёрганый и нервный» «Я не мать Тереза и не воспитатель вам» Саша вытянул губы трубочкой, чтобы не улыбаться. «Я не дерганый» «и не нервный» Десять минут он провёл в душе, а когда вышел, отстучал ещё три коротких сообщения. «Спокойной ночи» «Погоди, давно хотел спросить» «Тебе норм с таким носом целоваться?»