Почему ты звонишь мне только когда ты пьян?

На часах три часа утра, но Кормак всё ещё сидит за барной стойкой, потупив взгляд в лакированное дерево, где смутно отражаются его очертания. Всё плывёт перед глазами, а мир замылен и затёрт до дыр, как старая фотокарточка. Но Шэй всё равно в очередной раз просит бармена повторить, не соглашаясь с тем, что его уже тянет блевать от всего этого алкоголя, который он вливает в себя. Бармен протирает стаканы, стойку, делает коктейли и с каким-то сочувствием в глазах смотрит на Кормака, подпирающего голову руками. Выглядит тамплиер действительно жалко. То ли сказывается количество выпитого, то ли Кормак осунулся из-за нескольких бессонных ночей и конченых идиотов на работе. Шэй до одури хочет курить. Он достаёт трясущимися руками из внутреннего кармана куртки помятую пачку сигарет. Он смотрит на неё и на одиноко болтающуюся сигарету внутри. Кормак болтается по жизни примерно так же, как эта проклятая сигарета. Абсолютно один и нужен только в моменты, когда надо выполнить какое-то грязненькое дельце, убить кого-то, подчистить следы, спасти чужую шкуру, рискуя своей. Как же всё этого его достало. Но другой жизни Кормак не знает. Тамплиер уже берёт сигарету в зубы и достаёт зажигалку, как вдруг бармен обращается к нему: — Мужчина, у нас не курят. Действительно, как же он может забыть, что именно в этом баре, именно в смену молоденьких и тупых мальчиков-барменов никто в зале не курит. Шэй поднимается из-за барной стойки и, шатаясь, направляется в сторону мужского туалета. С каких пор вообще туалеты стали делить на мужские и женские? Где эти времена, когда девушку лёгкого поведения можно было зажать в кабинке общего туалета и удовлетворить все свои животные потребности, которые порой так мешают жить и мыслить здраво. Нужно порой выпустить пар, но Кормак устал сбивать напряжение под кислую порнушку на ноутбуке. Шэй заходит в туалет, дверь ещё не успевает закрыться, а он чиркает колёсиком дешёвой зажигалки, купленной в ближайшем к бару супермаркете. Он затягивается сигаретой и, запрокинув голову, выпускает дым в потолок. Терпкий привкус табака, смешенного с химической дрянью, остаётся во рту, и Кормак сплёвывает в загаженную раковину, мимолётно ловят своё отражение в зеркале. А выглядит он крайне паршиво. Отражение в зеркале Говорит мне, что пора домой, Но я ещё не закончил, Потому что тебя нет рядом. Зеркало заляпано непонятной дрянью, край залеплен жвачками всевозможных расцветок, здесь есть даже кислотно-жёлтые, что так любят покупать дети из-за обилия всевозможных красителей и усилителей вкуса. Но Кормак курит, поглядывая в это зеркало. Кривое, косое и грязное зеркало вряд ли может переменить отношение к себе. Зеркало вообще может изменить слишком мало. Кормак тушит сигарету о край мокрой раковины и не удосуживается даже сбросить этот бычок на пол. Он вновь возвращается за барную стойку, чтобы повторить свой заказ. Пропивать, так сразу всё своё состояние, которое вряд ли превышает четыреста долларов. Шэй сидит на своём стуле возле бара и его почему-то торкает. Он тянется за телефоном, который должен был давно разрядиться, если бы Кормак им вообще пользовался, как подобает. Он смотрит в экран, горящий бледно голубым светом, но не видит ничего. Хотя ему не нужно что-то вообще видеть. В быстром наборе только один контакт, и тамплиер набирает этот номер. Он ни на что не надеется, даже на банальный ответ. Действительно, кто будет отвечать на звонки пьяного человека в четвёртом часу утра. Особенно если этот человек слишком часто пьян. На другом конце провода слышные короткие и прерывистые гудки, а дальше следует предложение оставить своего голосовое сообщение. И Шэй оставляет его. Никому на нужное, абсолютно бестолковое, бессмысленное и бессвязное сообщение, которое владелец номера не удосужится даже прослушать, а просто удалит, игнорируя существования Кормака. Его просто не существует для этого человека. Плевать Хэйтем Кенуэй на него хотел. Но ответ приходит незамедлительно. Мобильник в руках Шэя вибрирует и на экране высвечивается сообщение. Тамплиер с минуту вглядывается в то, что там написано, но буквы не складываются в слова, в голове вместо мозгов каша, разбавленная спиртом. Кормак уже готов бросить это бестолковое занятие, да только слова, словно врезаются в память, всё же отпечатываются на сетчатке глаза и доходят до остатков сознания. Почему ты звонишь мне только когда ты пьян? Кормаку бы самому хотелось знать ответ на этот вопрос. Но почему-то трезвый Шэй обычно не даёт никаких ответов пьяному Шэю, который бесконечно сыплет бестолковыми вопросами об основах мироздания и содержание алкоголя в каждой клетке его тела. Шэй сидит в забытие, сжимая телефон в руках, пока на его плечо не опускается чья-то крепкая рука. Тамплиер не знает, да и не хочет знать, сколько вообще он вот так вот сидит. И дисплей давно потух, и люди в баре постепенно начинают расходиться. Кто-то поддерживает друг друга, пытаясь устоять на ногах, а кто-то явно блюёт в туалете или на улице. Знакомый строгий голос, от которого где-то внизу живота всё сжимается в комок, сворачивается в тугой клубок и так болезненно-приятно давит, произносит: — Я забираю эти дрова с собой. Сколько? Бармен непринужденно отвечает, называя цифру, на которую Шэй сегодня напился, но сам Кормак не в состояние её даже понять. Хэйтем Кенуэй бросает несколько мятых бумажек на барную стойку и, не требуя сдачи, подхватывает пьяного тамплиера. Он тащит его к выходу, наплевав на все препирательства и слабые угрозы, которыми сыплет Кормак, потрясая кулаком. Шэй сам позвонил этому человеку, а теперь просто не хочет уходить с ним. Но Кенуэй подтаскивает Кормака к своей машине и бесцеремонно заталкивает на заднее сидение. Шэй не держится и падает головой вниз, прижимается щекой к кожаному чехлу на кресле, думая о том, что раньше тут вполне могла быть задница Хэйтема, раз сидение всё ещё хранит какое-то слабое тепло. Кенуэй поднимает Кормака, забираясь в салон. — Трогай, Джим, — бросает мужчина водителю, и машина выруливает на абсолютно пустую дорогу. Шэй пытается поднять потяжелевшие веки и взглянуть на своего «ангела-хранителя», но у него ничего не выходит. И ощущение, что меня пропускают через шестерёнки, всё сильнее, Ведь я «неспособен принимать верные решения» И «предлагаю дурацкие идеи». — Только не заблюй мне весь салон, — небрежно произносит Хэйтем, не глядя на Кормака. Он видел это зрелище порядка десятка раз. И из раза в раз абсолютно ничего не меняется. Даже бар. Шэй напивается вдрызг и начинает названивать чуть ли не до потери пульса. — Почему ты такой отстранённый? — Кормак начинает нести откровенный бред. Он жмётся к Кенуэю, как самая настоящая заправская шлюха, которую забрали с панели, и она стремится как можно быстрее получить свои бабки, доставив удовольствие папику с туго набитым зеленью кошельком. Хэйтему мерзко, но он не отстраняется. Терпит то, как Шэй лезет под пиджак, тянется к пуговицам на рубашке, нагло распуская руки. Его движения не скоординированы, он не может словить хотя бы одну пуговицу, его всего трясёт. И может оно и к лучшему. Хэйтем вновь не полезет в этот омут, не будет спать с Кормаком, который под утро предпочтёт сбежать, а не откупиться минетом. Кенуэй ловит себя на мысли, что не отказался бы от того, чтобы Шэй оказался на коленях. И его раскрасневшиеся губы сомкнулись бы на его члене. Но запах алкоголя, которым разит от Кормака за милю отрезвляет Хэйтема ровно на столько, чтобы понять, что этот человек, настойчиво пытающийся расправиться с его рубашкой, будет очень сильно жалеть о последствиях этого вечера. Хоть кто-то должен оставаться в своём уме, но как же сложно не поддаваться на эту провокацию. И даже посторонний человек за рулём автомобиля не является серьёзной отговоркой для Кенуэя и пьяного Кормака. — Успокойся и прекрати меня лапать. Я не собираюсь тобой пользоваться, — слова звучат слишком сухо. И если Шэй ещё, возможно, им поверит, то сам мужчина — нет. Хэйтем врёт сам себе. Он бы воспользовался Кормаком, его почти бессознательным состоянием и жаркой истомой, вызванной большой дозой алкоголя в крови. Он бы ловил его губы и оставлял свои отметины на шее. Но остатки совести не позволяют ему сделать это. — А ты не пользуйся, — язык у тамплиера заплетается, а мир всё ещё затуманен белёсой дымкой пьяного угара. Но он умудряется расправиться с несколькими пуговицами, и теперь его руки скользят по чужому торсу, изучая каждый дюйм тела Кенуэя. Хэйтем хватает Кормака за запястье и отстраняет от себя. — Почему ты звонишь мне только когда ты пьян?