And all the gods in all the worlds began colliding

      Тебе никогда не хватало слов, чтобы описать, насколько иначе выглядит мир под покровом ночи.       Ты снова в холле жилого комплекса, где живёт Том. Из-за отсутствия солнечного света тени от предметов падают иначе, и неестественно яркий свет ламп вызывает у тебя смутное ощущение, словно все вокруг пропитано усталостью.       Ты невольно вспоминаешь то время, когда ты только переехал, время, когда твой английский был куда хуже, чем ты надеялся он будет. Время, когда ты пытался найти слово, обозначающее это колоссальное различие, вызванное, казалось бы, такой мелочью.       Ты перерывал словари, энциклопедии и интернет, но чем больше ты тратил на это времени, чем глубже ты тонул в море прилагательных, наречий и слов, определить часть речи которых ты был не в состоянии, тем сильнее складывалось ощущение, что ты не можешь подобрать слова даже для того, чтобы найти то самое слово.       Английский язык до сих пор кажется тебе странным, цикличным и насыщенным смыслом именно там, где он не должен быть. Перегруженный и в то же время слишком скудный.       Несомненно красивый в своем собственном, уникальном стиле. Специфичный. Непосильный для тех, кто пытается его освоить, но в то же время совершенно понятный и обоснованный, как только ты позволишь себе погрузиться в него с головой.       Оттенки и полутона значений смешиваются со словно вывернутыми наизнанку частями речи. Грамматика — непроходимый лес, непоследовательная и противоречивая, но такая выразительная, когда это нужно, такая ёмкая.       Ты был искренне удивлён, когда поймал себя на том, что этот язык проник даже в твои мысли и сны.       Тебя отделяют от Тома всего два лестничных пролета, но твоя голова уже набита метафорами. ********       День прошел для тебя словно в тумане. Ты в одиночестве бродил по улицам вокруг его дома, зарывшись носом в воротник его толстовки. Шестнадцать часов. Именно столько Пол попросил ему дать. «Транспорт будет в течение шестнадцати часов, Босс. Я присылаю транспорт на двоих?».       Связь была просто отвратительная, и твой голос, наверное, был едва слышен из-за помех. «Нет». *******       Он снова занимает собой все твои мысли. Он занимает собой твои мысли весь чертов день. Ты выделил целый месяц своей жизни и уделил его одному человеку, а он сделал это, застрял в твоих мыслях словно в паутине.       Тебе хочется вернуться, постучать в дверь и спросить его, заполонил ли ты все его мысли так же, как он — твои. Тебе хочется знать, что он делает весь этот день, когда тебя уже нет рядом. Кто он, когда он не рядом с тобой?       Ты чувствуешь, как желание вернуться, взлететь по ступеням и поцеловать его, целовать его до тех пор, пока он не забудет обо всем на свете кроме тебя, целовать его до тех пор, пока он не перестанет чувствовать все остальное, до тех пор, пока он не забудет даже свое имя, но продолжит шептать твое, ощущая, что весь его мир — это ты, становится невыносимым, но ты подавляешь его в который раз за день и продолжаешь идти вперёд.       А ведь это будет так просто. Всего два лестничных пролета, стук в дверь. Том безусловно будет рад.       Ты безуспешно пытаешься оправдать себя перед собой же. Толстовка Тома пахнет его мылом, и ты сам пахнешь его мылом, и мысль о том, что очень скоро и ты, и толстовка потеряете этот тонкий запах, заставляет тебя чувствовать себя до отвратительного плохо. Неудивительно, что ты хочешь оттянуть этот момент.       Два часа до того, как за тобой наконец приедут. Ты быстрым шагом выходишь на главную улицу, отрезая все пути к отступлению. **** Аллегория:       Давным-давно, в пещере, скованные цепями сидели семь миллиардов людей.       Их лица были обращены к стенам пещеры, а единственным источником света был костер, горящий за их спиной. Напротив костра был выход, а за пределами пещеры продолжалась жизнь. На стенах порой возникали тени, и узники, не зная ничего другого кроме места, в котором находились, принялись давать теням названия.       Четыре лапы и пятачок? Это свинья!       Два колеса и звонок на руле? Велосипед!       Там, за пределами пещеры, жизнь шла своим чередом, а узники, уверенные, что не существует ничего, кроме теней на стенах, общались и смеялись как ни в чем не бывало, словно это не их жизнь проходит день за днем.       Так длилось до тех пор, пока однажды один из узников не вырвался из цепей. Он повернулся к выходу из пещеры и познал истинный ужас, несчастье и отчаянное желание понять этот мир.       Он выбрался из пещеры и пережил всю жестокость истиной реальности. И с закатом он, разрываемый изнутри невыносимой правдой, уже бежал обратно.       Но когда он попытался объяснить другим узникам все то, что видел, его заклеймили сумасшедшим. В конце концов, как может существовать что-то кроме теней? ****       Ты в очередной раз спотыкаешься в темноте, но продолжаешь идти вперед, пытаясь обращать внимание со своим, теперь уже оставляющим желать лучшего зрением на бордюры прежде, чем они оказываются у тебя под ногами.       Тихое жужжание редких уличных фонарей словно перешептывания длинноногих ангелов-хранителей, которые, открыто осуждая, передают друг другу твои грехи. Ты чувствуешь, как невольно взлелеенная тобой паранойя медленно подкрадывается все ближе и ближе.       Ты зарываешься носом в толстовку Тома и делаешь пару глубоких вдохов, пытаясь найти в ней утешение. На несколько мгновений тебе кажется, что ты снова с ним, что он сейчас вновь обработает твои раны, а после ты опустишь голову ему на грудь, и он будет таким надежным, словно крепость, пока ты невольно дрожишь в его руках. А после ты наконец уснешь и отдохнешь так, как не отдыхал уже очень и очень давно.       Ты ускоряешь шаг.       Два часа до того, как приедет Пол.       Тебе стоит найти место, где можно спокойно провести это время.       По-хорошему, все было бы гораздо проще, позвони ты Полу за ночь до того, как пришло время уезжать, в ту ночь, когда Том был внутри тебя, когда ты слушал его стоны и наслаждался его телом, и после, когда ты лежал рядом с ним, переполненный любовью, нежностью и нездоровой привязанностью, но у тебя однозначно были дела поважнее. ****       Аллегория:       Давным-давно, в пещере, скованные цепями, сидели двое людей.       Их лица были обращены к стене пещеры, а единственным источником света был костер, горящий за их спиной.       Напротив костра был выход, а за пределами пещеры продолжалась жизнь. На стенах порой возникали тени, и узники, не зная ничего другого, кроме места, в котором находились, принялись давать теням названия:       Депрессия и тихая ненависть? Твоя жизнь!       Человек, которого ты ненавидишь больше всего на свете? Твой любовник!       Там, за пределами пещеры, жизнь прекрасно шла своим чередом и без них, а узники, уверенные, что не существует ничего, кроме теней на стенах, кричали друг на друга, дрались и спали друг с другом, и были уверены, что будут вместе до самой смерти.       Пока однажды оба узника не вырвались из цепей. Они повернулись к выходу из пещеры и увидели всю отвратительную правду этого мира, и вместе они вышли ей навстречу.       Но один из узников, в ужасе от того, что предстало перед ним, бежал обратно в пещеру и сам заковал себя в оковы.       Его спутник бежал за ним, звал по имени, упрашивал. — Не оставляй меня, — умолял он, — Не оставляй меня один на один с этой ужасной правдой!       Но как бы он ни просил и ни умолял, человек так и не вышел из пещеры.       В конце концов, прошипел его партнер сквозь сжатые зубы, разве может быть как-то иначе? ****       Ты проходишь пару кварталов, направляясь быстрым шагом к небольшому торговому центру.       Фонари угнетают. То, как они жужжат, то, как искусственный не мигающий свет ощущается на твоей коже, то, как свет ложится на толстовку Тома — все это заставляет тебя чувствовать себя уязвимо и неуютно.       Не прошло и дня с тех пор как ты ушел, а ты уже отчаянно хочешь вернуться. Ты скучаешь по возможности проснуться рядом с ним и по тому, как его острый подбородок упирается тебе в грудь, когда он лежит на твоей груди. Ты скучаешь по тому, как он сконцентрирован, когда играет на гитаре специально для тебя.       Ты испытывал желание и ты испытывал любовь, но с Томом это что-то совсем иное.       Ты скользишь пальцами по шее, касаясь засоса, который он тебе оставил, нажимаешь на него, вынуждая кожу противно заныть. Прикрыв глаза, ты вспоминаешь ощущение его дыхания на своей шее, его губы, слишком холодные по сравнению с твоей горячей кожей, то, как он втягивает губами воздух, все еще не отпуская твою кожу…       Он нужен тебе. Эта мысль бьет по тебе неожиданно сильно, вырывая из грез, и ты тут же тянешься за телефоном и начинаешь набирать его номер прежде, чем здравый смысл опередит тебя и убедит этого не делать.       Он нужен тебе, он нужен тебе, он нужен… **** Аллегория:        Давным-давно, в пещере, скованные цепями, сидели двое возлюбленных.       Их лица были обращены к правде, они смотрели на нее вместе, а единственным источником света был костер, горящий за их спиной.       Напротив костра был выход, а за пределами пещеры продолжалась жизнь всех остальных людей. Тени, отбрасываемые предметами из вне, то и дело ложились на возлюбленных и они, не зная ничего другого, кроме места, в котором находились, принялись давать им названия.       Ствол и пуля? Пистолет!       Острые лезвия и окровавленные бинты? Настоящая любовь!       Там, за пределами пещеры, жизнь шла своим чередом, а возлюбленные, уверенные, что не существует ничего, кроме того, что они знают, срывали голос, проклиная друг друга, дрались, но оба были готовы потратить свою жизнь, если это значило быть вместе.       Так длилось до тех пор, пока однажды один из возлюбленных не вырвался из цепей. Он повернулся к выходу из пещеры и узнал, что такое забота, что такое нежность и отчаянное желание познать мир. Он узнал все то, что не мог даже представить.       Он выбрался из пещеры и узнал, что такое настоящая любовь. А с закатом он уже бежал обратно, умоляя своего возлюбленного о прощении.       Но когда он попытался заботиться о своем партнере, когда он попытался показать ему, что такое нежность, его возлюбленный испуганно отшатнулся. Он не знал ничего, кроме боли от прикосновений огня.       В конце концов, спросил его возлюбленный, с глазами, обуглившимися от той правды, что он видел, разве может быть как-то иначе? ****       Том поднимает трубку после второго гудка. — Торд?       Ты наконец слышишь его голос и чувствуешь, что дышать становится легче. — Ну что, ты уже скучаешь по мне?       На той стороне трубки на какое-то время воцаряется тишина, после чего ты улавливаешь посторонние голоса и обрывки фраз. — Прости, Эдд с Мэттом хотят о чем-то поговорить. Мы только что вернулись из больницы. — Оу.       Несмотря на внешнее спокойствие, слова Тома заставляют твое сердце сжаться. — Ага. Так что дай мне пару секунд.       До тебя вновь доносятся голоса, но на этот раз слышно гораздо лучше. Тебе даже удается расслышать фразу «держись от него подальше».       Вместе с этим внутри начинает нарастать паника. Ты не можешь не думать о том, что Том действительно может поддаться уговорам и бросить трубку. Вместе с этим ты тут же начинаешь прикидывать, сколько времени займет добраться обратно до апартаментов Тома, и судорожно продумываешь самый быстрый путь. — Все, я вернулся. Чего ты хочешь?       В его голосе слышно подозрение, и ты пытаешься представить, как выглядит его лицо сейчас. Хмурится ли он, так, как делает это каждый раз, когда раздражен, или же Том расслаблен и его руки так же расслабленно сложены на груди и… — Что ты делал в больнице?       Ты почти дошел до торгового центра, так что ты меняешь руки — телефон держишь левой, а правую предусмотрительно убираешь в карман.       Том замолкает. А когда его голос раздается снова, то он звучит намного, намного тише. — Моя спина, Торд.       Ты тут же вспоминаешь это странное чувство и то, как оно накрыло тебя с головой, когда ты наконец увидел, что ты сделал. Вспоминаешь, как тряслись твои руки, когда ты снова и снова пытался смыть с ладоней его кровь. Вспоминаешь ненависть к самому себе, отчаяние, страх, невыносимое желание обладать им и отвратительную, отвратительную гордость. — Оу. ****       Аллегория:       Давным-давно, в пещере, скованные цепями, сидели двое узников.       Пока однажды один из них не вырвался из цепей. Он покинул чёртову пещеру и в одиночку столкнулся лицом к лицу с ужасающей правдой, и он смог сделать это, он смог выжить, смог выжить один на один с этой мерзкой правдой, потому что никто ему нахрен не сдался. Никто и особенно тот, второй узник.       Когда солнечный свет обжигал его глаза, он лишь закрывал их, делал глубокий вдох, а после шел вперёд, открывая мир в одиночку.       И все было бы хорошо, если бы у него были силы сделать это. Но он был слаб, и ему пришлось вернуться обратно.       Вновь оказавшись в пещере, он говорил со вторым узником, просил прощения и пытался объяснить, что никто больше не понимает, какого это — быть заточенным. Никто не видел этот мир так, как он.       За пределами пещеры было слишком, слишком одиноко.       Но как бы он не хотел, он с трудом мог объяснить то, что чувствовал. ****       К тому моменту, как ты добираешься до какой-то непримечательной забегаловки, Том уже кричит на тебя в трубку. И очень скоро обрушившийся на тебя поток из ругани, оскорблений и плохо продуманных аргументов заставляет тебя вскипеть.       Ваш разговор длится всего десять минут. Как вообще можно было забыть, насколько Том бывает невыносимым? — Ты изуродовал меня, мать твою! Знаешь, что мне врачи сказали? Знаешь, как долго это будет заживать? — Почему ты…       Попытка вставить хоть слово проваливается сразу же. Том в который раз перебивает тебя, и это выводит тебя ещё сильнее. — Из-за тебя, придурок ты конченный, я больше никогда не буду выглядеть нормально!       Его ярость, кажется, обжигает тебя даже сквозь телефон. — Ты и так никогда не выглядел нормально, милый, — злобно шипишь в ответ, и наконец-то, наконец-то, это заставляет Тома заткнуться.       Он не отвечает, так что ты, пользуясь моментом, не упускаешь возможность провернуть нож в свежей ране. — Ты ошибка природы, Том. Пора уже с этим смириться.       Ты слышишь его тяжёлое дыхание, но ответа все ещё нет. Хорошо.       К тому моменту, когда он наконец-то решает ответить хоть что-то, ты уже стоишь на пороге приглянувшегося тебе кафе. — Пошел нахер.       Это становится последней каплей. Ты искренне смеёшься в ответ и больше не даешь ему вставить ни слова. — На большее тебя уже не хватает, да? Это было жалко. Ты сам — жалок. Да ты вообще себя слышишь? Понятия не имею, зачем я решил уделить тебе свое драгоценное время. Я позвонил убедиться, что ты там как-нибудь пережил мое отсутствие, а ты в ответ плюешься ядом. Хотя чего ещё ожидать от мелкого неблагодарного уебка? Хочешь знать, почему тебя все бросили? Почему ты никому не нужен? Вот тебе ответ. Вот поэтому ты сейчас сидишь в своей квартире один. Без работы. И это не изменится, потому что ты бес-по-ле-зен. Удивительно, почему я еще продолжаю с тобой возиться.       Ты делаешь небольшую паузу, готовясь продолжать, и в этот момент в твою голову закрадывается странная мысль, подкрепленная тяжелым и сбивчивым дыханием Тома, перебивающая весь набор оскорблений в твоей голове. — Ты что, решил подрочить? — Я… — тут же откликается он, однако ты продолжаешь говорить, ощущая, как внутри вновь вскипает ярость. — Ты решил подрочить. Восхитительно! Что б ты знал, ты единственный человек на моей памяти, кто мастурбирует на осознание собственной никчемности. — Да я не!.. — Прекрати перебивать! Если ты так хочешь, чтоб я продолжил, то я продолжу. Хочешь пошлых разговоров — я тебе их устрою. Что ты хочешь от меня услышать? Хочешь, чтобы я сказал тебе, что ты был плохим? Хочешь, чтобы я поставил тебя на место?       К этому моменту ты уже стоишь посреди кафе. Официантка не обращает на тебя никакого внимания, так что ты приходишь к одному из столиков и опускаешь на кресло.       Твоя металлическая рука непроизвольно сжимается в кулак.       Какой же он ничтожный. Бесполезный мусор. Ты понимаешь, что Том не стоит ничего, тем более того времени, которое ты на него тратишь, но ты уже слишком одержим им, чтобы остановиться.       Ты хочешь видеть, как он падает ещё ниже. Ты хочешь знать, трогает ли он себя сейчас и ненавидит ли он себя сейчас так, как ты хочешь, чтобы он себя ненавидел. Ты хочешь быть уверен, что он видит себя так, как должен видеть, как ты его видишь.       Тебе хочется видеть, как ты на него влияешь. Ты хочешь видеть его в отчаянии. Хочешь видеть, как он тебя хочет.       Мысли о нем и о том, что ему нужно, чтобы ты опустил его ещё ниже, заставляют тебя возбудиться.       Ты хочешь знать, что ты ему нужен, и тебе плевать, каким способом ты собираешься это выяснить.       Ты уверен, что он прекрасно слышит твое тихое, утробное рычание. — Скажи мне, что тебе нужно. Как ты хочешь, чтобы я тебя наказал? — Торд… — начинает он, но его и без того дрожащий голос обрывается. На этот раз без твоей помощи.       Ты слушаешь его сбивчивое, тяжёлое дыхание, и эти знакомые звуки заставляют тебя чувствовать тоску, но чувство удовлетворения и превосходства побеждает. — Скажи мне, что ты был плохим мальчиком.       Том все ещё молчит, и ты уже решаешь повториться, как слышишь его тихий-тихий шепот. — Я был плохим мальчиком. ****       Аллегория:       Давным-давно, в пещере, скованные цепями, сидели двое людей.       Пока однажды один из узников не вырвался из цепей. Он освободился и избил второго человека, и он кричал, кричал и кричал на него до тех пор, пока не обнаружил, что второй человек мертв             Мертв                   Мертв А узник все избивал его до тех пор, пока не рухнул на землю, придавленный осознанием собственного одиночества. **** — Только посмотри на себя, — ты довольно усмехаешься в трубку. — Насколько мерзким нужно быть, чтобы тебя возбуждало подобное?       Ты слышишь, как в ответ раздается тяжёлый выдох, что-то среднее между хриплым стоном и тяжёлым вздохом, и этот звук, такой живой, помогает представить Тома сейчас.       Ты не можешь не думать о том, как привлекательно выглядит его кожа в тех местах, где ты оставил темные, явно болезненные синяки и укусы, теперь уже покрытые засохшей кровью. — Если бы я был рядом, я бы заставил тебя увидеть, насколько ты жалок. Я бы заставил тебя стоять у зеркала в ванной и смотреть на себя, пока ты мастурбируешь. Я бы заставил тебя увидеть то, как я тебя вижу.       Убедившись, что официантка все еще не обращает на тебя никакого внимания, ты осторожно скользишь ладонью по ноге до тех пор, пока твои пальцы не касаются образовавшегося стояка. — Ты ведь уже возбужден, да, Том? Только представь: ты, весь красный от происходящего, трогаешь себя и прижимаешься ко мне, потому что сам ты стоять уже не можешь. Должно быть, это будет больно, потому что твоя спина все еще не зажила. Что на ней вырезано? Скажи мне, что там вырезано, моя маленькая шлюшка. — «Торд» Там вырезано «Торд»…       Том протяжно стонет в трубку и ты, не в силах сдержаться, запускаешь руку под ремень и обхватываешь пальцами пульсирующий член. — Кому ты принадлежишь? — Тебе, — тихо отвечает он. Ты слышишь его сбивчивое рваное дыхание, то, как жадно он хватает ртом воздух и… Он твой. Он твой. Он твойОнтвойонтвой… — Пожалуйста, Торд! — Пожалуйста «что»? Ты часто видел его таким, так что тебе не составляет труда представить блестящие дорожки пота на его коже и то, как двигается его кадык, когда Том пытается сглотнуть, чтобы слюна тонкой струйкой не стекала по подбородку. — Пожалуйста, позволь мне кончить. — Мерзость, — шипишь в трубку, а в ответ слышишь лишь жалобный стон. — Как мерзко, что тебя это возбуждает.       Том сдавленно вскрикивает, на этот раз кончая без твоего разрешения. Ты ничего не говоришь. Вместо этого ты прислушиваешься, пытаясь уловить его тихое рваное дыхание. — Прости, — прерывисто бормочет он, все еще не в силах дышать нормально. — Не удержался. — Ну еще бы, — твой голос полон насмешки. Он ждет несколько мучительно долгих моментов прежде, чем наконец бросает трубку. **** Аллегория: Я ненавижу тебя. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу! Не смей оставлять меня одного снова! Не смей, иначе я убью тебя прежде, чем ты сможешь это сделать! ****       Официантка вспоминает о твоем существовании, только когда ты заметно успокаиваешься. Остановившись у твоего стола, она безразличным голосом интересуется, что ты выбрал, и ты, слишком отвлеченный на свои мысли, выбираешь первое, что приходит на ум — картофельные оладьи с сыром, и отмахиваешься от нее.       Это напоминает тебе те времена, когда вы все учились в колледже. Вы часто заваливались в какое-нибудь уютное кафе, Эдд брал картофельные оладьи, и вы вчетвером сидели за домашкой всю ночь на пролет, пусть даже это было совсем не обязательно.       Официантка, окинув тебя взглядом, не дожидается просьбы и наливает тебе в чашку кофе с фразой «ты выглядишь так, словно тебе это сейчас нужно, милый», а ты пытаешься не морщиться, чувствуя во рту горький привкус.       Вскоре перед тобой оказывается еда, но есть ты начинаешь скорее на автомате. Ты не сразу вспоминаешь, когда ты в последний раз ел, а вспомнив, осознаешь, насколько тебя разбаловал месяц жизни с Томом и его регулярная готовка. Теперь провести целый день без еды даже кажется странным. Но едва ли надолго. Ты усмехаешься.       Еще одна мелочь, к которой придется привыкать заново. ****       Ты не можешь думать о колледже без улыбки. Это были прекрасные времена, когда существование Тома еще оставляло тебя равнодушным, а самым главным в жизни были прилежная учеба и развлечения.       Эдд был приятной компанией, а Мэтт, несмотря на свою недалекость, был весьма забавным. Ты общался с ними, всячески игнорируя существование Тома и спуская все свободное время на учебу. Ты уходил в нее с головой, без сожалений тратя все свободное время на то, чтобы корпеть за учебниками, ведь чем больше дел, тем меньше времени думать, и…       Но колледж есть колледж. Ты бухал, позволял втягивать себя в опасные и бессмысленные приключения, забивал все свободное время тестами и учебой-учебой-учебой, то и дело подшучивал на Мэттом и без лишних вопросов шел с Эддом посреди ночи в забегаловку неподалеку, чтобы он открыл для тебя существование картофельных оладьев, которые прекрасно сочетались с кучей домашки по математике.       Изо дня в день ты запихивал чувство тревоги и неправильности происходящего все дальше и дальше, пока в один не обратил чуть больше внимание на Тома. А после ты уже не мог не замечать его тревожный вид и то, как он вздрагивает каждый раз, когда натыкается на новости по телевизору. Вздрагивает так же, как и ты.       Но в те дни ты еще имел привычку подпевать радио и волновался о своем образовании, пусть и не так сильно, как стоило бы. В те дни ты еще ни о чем особо не задумывался.       Возможно, тогда все действительно было проще. *****       В том, чтобы сидеть посреди ночи в богом забытой забегаловке, было что-то до странного успокаивающее.       Неправильный, не натуральный свет все еще создавал атмосферу невыносимой усталости, а подрагивающие тени принимали странные формы, но ты делаешь глоток весьма посредственного кофе и чувствуешь себя относительно спокойно.       Ты скучаешь по тому кофе, который варил тебе Том, по этому слишком сладкому кофе со сливками и тому, как ты обнимал Тома за талию и прижимал к себе, по тому, как ты, опустив голову ему на плечо, спорил на тему того, сколько же сахара нужно класть в кофе       Пол позвонил вновь, на этот раз чтобы узнать твое местоположение, и сообщил, что машина приедет ровно в пять.       Ты благодаришь официантку и оставляешь ей хорошие чаевые, а после встаешь и направляешься к выходу, оставляя за собой кафе и его слишком странные, тоскливые тени, а заодно и все свои гнетущие мысли.       Засунув руки в карманы толстовки, ты тяжело выдыхаешь и готовишься к тому, чтобы возвести огромную стену между тобой и всеми эмоциями внутри. По возвращению на базу ты будешь тем самым лидером, которым тебя так хотят видеть. ***** Аллегория:       Давным-давно, в пещере, скованный цепями, сидел человек.       Его лицо было обращено к стене пещеры, а единственным источником света был костер, горящий за его спиной. Напротив костра был выход, а за пределами пещеры продолжалась жизнь. На стенах порой возникали тени, и узник, не зная ничего другого, кроме места, в котором находился, принялся давать теням названия.       Ствол и пуля? Пистолет!       Человек, которого ты ненавидишь больше всего на свете? Твой любовник!       Там, за пределами пещеры, жизнь шла своим чередом, а узник, уверенный, что не существует ничего, кроме теней на стенах, дышал, говорил и смеялся, день за днем бессмысленно тратя свою жизнь.       Так длилось до тех пор, пока однажды узник не вырвался из цепей. Он повернулся к выходу из пещеры и увидел этот мир таким, каков он есть.       Он выбрался из пещеры и столкнулся лицом к лицу с реальностью. И с закатом он, рыдая, бежал обратно.       Ему было больно, солнце жгло его глаза, но все же это была правда. Правда, отрицать которую было слишком глупо. Правда, столкнувшись с которой, узник не понимал, как он мог жить в незнании до этого?        И он решил исправить это. Исправить мир. Исправить все, пусть даже это убьет его. Он заполнил пещеру соломой и сжег ее до тла, чтобы ему больше не к чему было возвращаться. Он был готов потушить солнце на небе, чтобы оно никогда больше не жгло его глаз. *****       Два часа спустя ты наконец на базе.       Твой кабинет, как и спальня, все еще является образцом идеального порядка. С момента твоего отъезда он ожидаемо ни капли не изменился.       Патрик все время следует за тобой по пятам на почтительном расстоянии и тихим голосом ставит в известность всех изменений, произошедших за месяц твоего неожиданного отсутствия. Потеря робота оказалась не такой уж значительной помехой, как ты боялся. Да и к тому же ты слишком хорошо помнил все расчеты и чертежи, чтобы ты позволил этой небольшой промашке перерасти в проблему.       Когда Патрик наконец уходит, предварительно отдав тебе честь и признавшись, что рад твоему возвращению, ты выдыхаешь с облегчением.       Осознание того, что ты скучал по этому, приходит к тебе немного позже. Сила, почтение, непоколебимая вера твоих сторонников в правильность вашего дела — все это заставляет тебя чувствовать себя королем. Здесь, в окружении своей армии, ты чувствуешь, что у тебя получится поставить этот мир на колени и уничтожить каждый острый угол этой реальности, так что ничто больше не причинит тебе вреда. Ничто больше не причинит вреда Тому. ***** Аллегория:       Давным-давно, в пещере, скованные цепями, сидели семь миллиардов людей.       Их лица были обращены к стенам пещеры, а единственным источником света был костер, горящий за их спиной. Напротив костра был выход, а за пределами пещеры продолжалась жизнь. На стенах порой возникали тени, и узники, не зная ничего другого, кроме места, в котором находились, принялись давать теням названия.       Депрессия и тихая ненависть? Твоя жизнь!       Острые лезвия и окровавленные бинты? Настоящая любовь!       Там, за пределами пещеры, жизнь шла своим чередом, а узники, уверенные, что не существует ничего, кроме теней на стенах, общались и смеялись как ни в чем не бывало, словно это не их жизнь проходит день за днем.       Так длилось до тех пор, пока однажды один из узников не вырвался из цепей. Он повернулся к выходу из пещеры и познал истинный ужас, несчастье и отчаянное желание понять этот мир.       Он выбрался из пещеры и пережил всю жестокость истиной реальности. И с закатом он, разрываемый изнутри невыносимой правдой, уже бежал обратно. Он освободил всех узников и сжег к чертям пещеру, чтобы больше никто не был заточен, чтобы никто больше не был обманом затянут в эту реальность.       Но когда он попытался объяснить другим узникам все то, что видел, его не понял никто, кроме одного единственного человека, чьи глаза были дотла выжжены солнцем. И тот узник, которому хватило смелости освободить остальных, подумал, что, может, ему хватит сил, что, возможно, он будет в порядке до тех пор, пока тот единственный человек, который его понял, не отвернется от него. До тех пор, пока он не один на один с этим ужасным миром.       Но чем больше времени он проводил с ослепшим, черноглазым парнем, тем больше понимал, что все не может оставаться так, как есть. Что-то должно изменится.       Его партнер умирал.       «Идем со мной, — просил человек слепого. — Идем со мной туда, где солнце».       Черноглазый лишь смеялся в ответ и продолжал осушать свою бутылку с алкоголем.       «Я не могу», — отвечал он, когда узник целовал его.       В конце концов, разве может быть как-то иначе? *****       На часах четыре утра и ты, сжавшись на своей огромной кровати, слушаешь размеренные гудки в телефоне, уткнувшись носом в воротник толстовки Тома. Завтра утром ты как обычно аккуратно сложишь ее, уберешь как можно дальше в шкаф и вновь наденешь свой мундир. Завтра ты будешь Лидером, ты выйдешь к своей армии и дашь проникновенную речь о Платоне, о человечестве и об истиной природе теней. Ты вложишь всего себя в эту речь, и к твоей армии присоединится еще с десяток другой людей. Ты дашь им веру в будущее, убедишь, что ты сможешь поставить этот мир на колени, заставишь их поверить, что одной только твоей решимости хватит, чтобы все осуществить.       Но этой ночью твое сердце бьется где-то в глотке, а Том поднимает трубку за пару гудков до того, как тебя переключило бы на автоответчик. — Какого хрена тебе надо? — его голос сухой и хриплый. — Я люблю тебя, — бормочешь в ответ, пряча лицо в ладонях и совсем не думая о том, что из-за тебя он попал в больницу, что ты вырезал свое имя на нем, не думая о том, как сильно тебе нужно, чтобы он в тебе нуждался. — ...Я знаю.       Ты закрываешь глаза. *****       …Останови меня, если ты это уже слышал.       Давным-давно, в пещере, скованные цепями, сидели двое возлюбленных.       Они оба помнили те времена, когда их мир состоял из большего, чем эта пещера. Иногда они даже говорили об этом, но чаще они молча наблюдали за мелькающими тенями на стенах и старались игнорировать тихие стоны и плачь, раздающийся снаружи.       В этой пещере они были в безопасности. Но не надолго. — Скоро я уйду. Пойдем со мной, — попросил один человек другого. — Я не могу, — ответил его возлюбленный. — Но ведь там, за пределами пещеры, целый мир! Пожалуйста, Том, здесь ужасно, но я не смогу там один! Второй возлюбленный лишь сильнее замотался в цепи и отвел свои черные, обугленные солнцем глаза, не в силах взглянуть на собеседника. — Торд, я люблю тебя, но ты меня убиваешь…