***
— Монсеньор, сзади! Клаус-Максимилиан Придд развернулся, движением головы отбрасывая с лица волосы, и вскинул руку, парируя предательский удар со спины. Торопливые шаги, звон шпаги: оруженосец прикрывает его, произносит резко и зло: — Больше не повторится, монсеньор. "Не сомневаюсь", — хочет сказать Клаус, но отвлечься от боя сейчас смерти подобно. Их окружают, действительно окружают, он никогда ещё не попадал в настолько скверное положение, но, будь оно все проклято, все в жизни бывает первый раз. Он парирует удар, привычно выискивает брешь в защите противника, — какой же он полководец, если не сможет защитить себя, какой из него воитель, если не выдержит спиной к спине против стаи ызаргов, решивших, что всемером на одного смогут одолеть его? Открылся, и открылся глупо! Удар! Кровавый фонтанчик из-под поднятой в ударе руки. Этот больше ни к кому не подкрадется со спины. Вообще больше никуда не пойдет — это затруднительно осуществить, когда в жилах не остается крови. — Арсен! Жив? — Да, монсеньор! — Приятно слышать. Развернуться, парируя очередной удар, увидеть мельком светлый затылок оруженосца, прямую, в меру напряженную спину: он хорошо держится, воин и потомок воинов, только бы и дальше смог так же... Клаус вскидывает голову и улыбается коротко и свирепо: он не Рокэ Алва, он не собирается походить на Рокэ Алву, но сейчас сходство поразило бы любого, кто смог бы заметить. На них смотрят, но смотрят уже не свои. Сослуживцы в Торке любили его, но любили с некоторой настороженностью: видели, как младший брат герцога Придда, легендарного полковника Заразы, бросился на бешеного волка, напавшего на гражданских, и, сразив его, остался невредим. Что ж, ещё немного, и он повторит этот подвиг. Сколько их осталось, и сколько — врагов? — Монсеньор! Клаус гибким движением кисти сбрасывает с клинка кровь, алые капли разлетаются веером, оседая на недвижных телах. — Лэйэ Ундэ, — шепчет он. — Лэйэ Абвэниэ. Их снова пытаются взять, — странно, что никому не пришло в голову набросить на оставшихся в живых сети или расстрелять издали. Что ж, они поплатятся за недостаток сообразительности. Кровью и жизнью. Рассудок заволакивает знакомая белая пелена. Нельзя, ещё нельзя, но белый огонь, ревущий в его крови... — Монсеньор!.. Клаус-Максимиллиан, граф Гирке, выпрямляется, изящным движением вскидывая точеный подбородок. Небрежно, словно цветок из бутоньерки, выдергивает шпагу из тела последнего погибшего от его руки. Улыбается — одними губами, как и положено ледяной твари из дома Придд. Что ж, он понимает их намерения. Он даже, действительно, понимает... Арсен стоит на коленях, утопая в смешанной с кровью раскисшей земле. На него все-таки накинули петлю, и не одну, а несколько, и теперь, скованный в плечах и локтях, с веревкой вокруг шеи, он смотрит снизу вверх на своего эра. — Генерал фок Гирке, — произносит кто-то из окружающей их безликой толпы. Клаус стоит, глядя прямо в лицо этому человеку, в руках у него ещё звенит обнаженная шпага, горячая от чужой крови. — Мы предлагаем вам прекратить кровопролитие. Он понимает их намерения. И понимает, чем все закончится. — Не ожидал от офицеров Кесарии Дриксен столь... специфических методов разрешения конфликта, — роняет он, отступая на шаг, но лишь для того, чтобы положить руку на плечо Арсена. Офицер Кесарии Дриксен лишь сухо усмехается. — Времена требуют подобных методов, граф фок Гирке. Клаус вновь улыбается, и вновь — одними губами. — В таком случае, времена настали действительно тяжелые. Как же мне надлежит поступить? — Как уже было сказано, прекратить кровопролитие. В противном случае... мне не хотелось бы говорить об этом. — Ах. Какая досада. Но я не только граф фок Гирке. Я — сын и брат герцогов Придд. Не могу не поинтересоваться, каковы перспективы? — Перспективы... — усмехается дрикс, — самые прозаические, господин генерал. Сдавшись, вы избегнете бессмысленного кровопролития. В противном случае... — ... вашему отряду грозит поредеть ещё на несколько человек, — бросает Клаус. И плечо Арсена исчезает из-под его руки, лишь ткань мундира успевает чиркнуть по коже перчатки. Ему не нужно оборачиваться, чтобы знать, что произошло: юношу выдернули за шею и плечи, и ничто не помешает дриксам удушить его, связанного, повергнутого на землю, на глазах у собственного эра. Детей у графа Гирке не было, наверное, уже и не будет, но старший сын виконта Сэ был дорог ему ненамного меньше. Дриксы прекрасно понимали, куда и как бить. Придушенный стон за его спиной облекся, наконец, в слова. — Монсеньор, они же вас... — слово оборвалось коротким хрипом. Клаус взглянул на свою шпагу. Марагонская сталь была крепка, и сам он скорее умрет, чем сломает её об колено, сдаваясь на милость подлецов, ныне числящихся победителями. Он не мог, не имел права, не... — Можете ли вы гарантировать безопасность этого юноши, — сказал он тихо и холодно. — В случае, если ваше предложение будет принято? Дрикс медленно кивнул. Кажется, унижений ему было недостаточно, — что ж, придется повременить до плахи. Если Питер и Валентин не успеют, если маршал Юга и генерал Сэ не вступятся за родича... Клаус-Максимиллиан, коротко кивнув, перевернул шпагу острием к земле и более чем на треть вогнал её в разбитую землю. — Вы сказали. Я слышал. За его спиной медленно поднялся Арсен Савиньяк, шагнул ближе. Отчаянно зазвенела, ударившись чашей рукояти о шпагу эра, его собственная шпага. — Я, Клаус-Максимилиан Придд, граф Гирке, генерал Талига... — тихо и твердо заговорил Клаус, — вверяю свою жизнь милости одержавших надо мной победу. Слова жгли горло и губы, и он не смог удержаться от уточнения. — Не смею лгать о честности этого боя. Впрочем, в сложившихся обстоятельствах это — последнее, о чем стоит думать, не так ли? — Верно, — сказал дриксенский офицер. — Я, полковник Йоганн Миллер, принимаю вашу шпагу и вашу жизнь. За одним исключением... Свистнул аркан, плечи пронзило болью. Проклятые трусы... Рывок, и на сей раз — ни единого звука. Клаус обернулся: Арсена отбросило на несколько шагов, и назвать его живым не повернулся бы язык и у слепого. — Я не говорил ничего, что вы могли бы услышать.***
Страшнее всего были глаза Арно, черные и пустые, похожие на остывшие угли. Валентин знал, что в произошедшем нет его вины, и все равно не мог заставить себя смотреть на друга. Именно поэтому — смотрел, не давая себе отвернуться. — Арно. Нет ответа. Это были не регулярные войска. Не офицеры Кесарии Дриксен. Валентин слишком хорошо понимал, с кем столкнулись сын Арно и его брат. Ныне покойный сын Арно. Ныне покойный брат герцога Придда. Оба погибли как герои, но то, что сделали с ними после смерти, не поддавалось описанию. Даже прошедшим Излом было трудно поверить в то, что смогли совершить эти... существа, лишенные права называться не только офицерами, но и людьми вообще. Валентин надеялся, что никто не расскажет Арно Сэ, как именно распорядились враги телами генерала Придда и его оруженосца. Это была глупая надежда, но сейчас — более, чем необходимая. Слишком хорошо он помнил, как мертвенно побледнел Питер, узнавший последние известия, как показалось, что его двадцать семь — те же семнадцать, только теперь в темно-каштановых волосах все яснее угадывалась седина. "Я обещал уберечь их обоих, — шептал себе Валентин. — Я обещал уберечь их обоих, а теперь старший мертв, а младший... относительно младшего остается лишь верить, что от тоски все-таки не умирают". Верилось с трудом. Питер не упал без чувств и не слег в горячке, но как будто истончился ещё больше: ещё немного, и начнет проскальзывать сквозь предметы. Валентин оставил его на краю лагеря, на берегу реки. Дети Волн не тонут, он не станет пытаться, и... Не стоило ему видеть погребальную процессию, что на исходе прошлого часа доставила в лагерь два ящика, полных сушеных трав и сосновых ветвей. — Все мы были обмануты, — обронил Валентин. — Кесария Дриксен не имеет к этому отношения. Арно молчал. — Мы стали слишком эффективны. И слишком наивны. Фамильный перстень впился в руку до слепящей боли, но сквозь тонкую пелену Валентин услышал собственный ледяной голос. — Мы заплатили достаточно. Больше этого не повторится. Арно молчал. Валентин молча сорвал с руки перстень, сжал его в кулаке, почти комкая тяжелое золото. Опустился на морисский ковер рядом с другом. У них ещё было время — до того, как члены похоронной команды отбросят в стороны еловые ветви, и увядающая хвоя обнажит самое страшное: неживые лица родных и холодные руки, уложенные одна на другую поверх рукоятей переломленных шпаг.