Оставь в покое дуб и замолчи

 — Что я знаю, кроме того, что мы в Алате и завтра праздник?  — Сегодня. В Алате празднуют ночами.  — А мы будем праздновать?  — Будем. Что-то ещё? После такого остаётся не заметить, обидеться или обнаглеть. Марсель не терпел таких вопросов с детства и предпочёл… …обидеться. Вообще-то, стоило настаивать на своём, повспоминать потрагичнее о морисках или о том же Котике, но Рокэ явно не собирался ни поддерживать светскую беседу, ни имитировать участливого или хотя бы живого слушателя. А с него станется и за пистолет схватиться, если надоест. Ну и пожалуйста. Поскольку разговора не вышло, виконт снова обратился к дубу. Благородное древо они всё ещё не проехали — оно было воистину огромным, любуйся не хочу. Да и вероятность того, что Марселю ответит дуб, в несколько раз превышала надежду достучаться до Алвы.  — О, далека грядущая дорога! А вам, почтенный, вечность здесь стоять, — с должным уважением, вкладывать которое в непослушную интонацию он научился ещё в детстве в Валмоне, продекламировал Марсель. — Мы, путники, проехали так много, нам есть, о чём сегодня рассказать… — Проклятые стихотворные рамки! Да и сочинять на ходу не всегда получается. Рассказывать надо за бокалом вина, за шадди, на худой конец, а ещё лучше — у камина, но как это всё уместить в одну строчку? — Увы, у вас камина нет и кресел, чтоб путникам устроиться в ночи, но странник даже там бывает весел…  — Оставь в покое дуб и замолчи, — не выдержал Алва, и Марсель внутренне возликовал. Но только внутренне, потому что интонацию маршала можно было недвусмысленно трактовать как «если не замолчишь, останешься до конца дней своих висеть на этом дубе, аминь».  — Но странник даже там бывает весел, где нет ни хлеба с солью, ни свечи, — трагично вздохнул Валме, чувствуя кожей, что он сейчас прошёлся по тонюсенькому лезвию. А именно — проигнорировал непосредственное смертоносное начальство. В голову ничего не прилетело, его не поразили ни громы, ни молнии, ни Ворон. Последний просто вздохнул, но так, что вздох, незадолго до этого сорвавшийся с уст самого Марселя, перестал казаться таким трагичным. — Увы, — продолжил виконт, понимая, что дуб они сейчас всё-таки покинут, — мы покидаем вас, почтенный, Алати остаётся за спиной!..  — Деревья не ответят, как и стены, — кажется, Рокэ решил прекратить играть в молчанку и искал способы утихомирить своего офицера. И находил. Офицер едва не покорился высшей воле, потом вспомнил, что обиделся, а дальше с языка само сорвалось:  — Ага, напоминает нас с тобой… Не ржать! На том свете посмеёшься, времени будет предостаточно… Марсель закусил губу, потом на всякий случай зажмурился. Ого, ещё не убит… Дуб остался за спиной, кони шли быстрее, Рокэ молчал. Идиллия. Надоело… Хоть бы отругал, в конце концов! Молчать не значит ничего не чувствовать, любые разговоры, хоть о политике, хоть о глупостях каких-нибудь, отвлекают от внутренней грызни. Марсель даже думать не хотел, можно ли творящееся в душе у Ворона определять как грызню, но что-то определённо творилось, иначе бы… иначе бы всё было по-прежнему.  — В тоске дорожной мыслями гонимый, я так хотел… — Нет, не то. — Я так стремлюсь… — Снова не туда. Да что ж такое! Заново! — В тоске дорожной мыслями гонимый…  — Ты так великолепно надоел, — подсказал Рокэ, закатив глаза. Отлично, продолжаем.  — Меня убил недуг невыносимый! — в оправдание себе возопил Марсель и тут же добавил заговорщицким шёпотом: — Ведь я перед дорогой не поел…  — И что теперь, мы дальше не поедем? — меланхолично уточнил Алва. Специально ритм держит или нет?  — Поедем, — заверил виконт, — но вон там торчит трактир… Мы мимо, я надеюсь, не проедем? В запасах остаётся только сыр! Вообще-то, помимо сыра, он успел захватить немного хлебцев, вяленого мяса и какой-то зелени, вроде бы съедобной, но Ворону об этом говорить не обязательно.  — В трактире можно выспаться и выпить, — Марсель перешёл в наступление. — Тогда я по дороге не умру, не лягу наземь, уподобясь глыбе, не стану хладным трупом поутру… — Получалось так печально, что он едва не прослезился, но это всё напускное, а вот кушать правда хочется. — Прошу прощенья я за эту дерзость, — действительно, пора заканчивать спектакль, — но очень уж хотелось говорить. Мы правда завернём вон в эту местность?  — Два раза «эту»? Мне тебя убить? Сработало! Или не совсем, но этот издевательски-насмешливый тон уже принадлежал знакомому человеку.  — Я каюсь, всё печально, — охотно раскаялся Марсель. — Рифма — мерзость! А офицеров надобно кормить. Алва пожал плечами и свернул в правильную сторону — в сторону еды. Вообще-то, они немного спешили, виконт это помнил, но Ворон и без того всегда лошадей гонит, опоздать никак не получится. Потихонечку гордясь своим скромным достижением, Марсель догнал Рокэ уже на пороге, где суетливый хозяин откатывал от двери загораживавшую проход бочку. С вином! Мог и не откатывать, между прочим.  — За ужином спрошу я про морисков? — тьфу ты, и как теперь от этого ритма избавиться?! Он же не будет докладывать в том же тоне. — Я помню, там какая-то беда…  — Спроси, хотя до ужина неблизко. — Ах он ещё и намекает, что сначала — дело, а потом — еда? Ну ладно, ладно… Пока Марсель придумывал ответ, одновременно остроумный, не перегибающий палку и в рифму, хозяин разобрался с бочкой, выбежал на крыльцо и, радостно подкрутив усы на ходу, прокричал:  — Пожалуйста, входите, господа! Господа в недоумении застыли, переглянулись и засмеялись. Бедняга хозяин трактира ничего не понял… Но в эту минуту Марселю очень захотелось отсыпать ему побольше чаевых. За смех.