скриптонит — это любовь.
я опять на районе потерял себя в одном из дворов. ты опять мне трезвонишь, чтобы знать, что я жив и здоров.
артем травмы свои не признает, убежден, что жить вечно будет, потому что эй, братишка, я бессмертен. он с температурой матч легко отыграет и даже если ногу сломает — все равно ему. доиграет, а после без сил, где-то в раздевалке, где-то у медиков на руках, но не перед болельщиками. слабоумие и отвага. а денис злится и переживает. телефон из рук не выпускает и сидит в ожидании новостей и звонков. ждет, что артем дзюба отыграл матч с температурой. артем дзюба получил травму. артем дзюба при смерти, но приехал на базу. артем дзюба ебнулся окончательно и вот вам научные доказательства. черышев в питере его ждет и чай заваривает, на травах каких-то, успокоиться чтобы. дверь открывается тихо совсем, не слышно из-за чайника бурлящего и злости. артем о косяк дверной опирается и улыбается. так устало и счастливо. денис ему ничего не говорит, только ближе подходит, а после его — в объятия утягивают. руки петли, руки прямо как узлы, руки на замок. — прости, что валюсь с ног. — обещай, что ты больше ебланить не будешь. — ебланить? вишенка, откуда понабрался таких слов? — обещай. — обещаю. денис щурится недовольно, снизу вверх смотря, а тема его в нос целует и в сторону спальни тянет, шепча, что стоять немного больно. на подушки мягкие падает и ближе притягивает, в макушку черышева целует, слыша в ответ бурчание не русское.руки в пепле, губы об твои губы, глаза в потолок. я снова пообещал все, что смог, ведь это любовь.
дзюба эти травмы получает, как перчатки меняет. стоит только на пару минут отвернуться, как люди в белых халатах рядом и сияющее лицо, которое отвечает, что все хорошо, пф, подумаешь, хуже было. испанцу кажется, что артем у врачей так часто, что ему скоро выдадут карточку постоянного клиента и скидку сделают. это злит опять. — ты обещал. черышев говорит устало, напротив сидящего артема стоит и на боль внимания не обращает, про травму свою собственную забывая. морщится, чай этот на травах литрами, наверное, пьет, а артем обнимает его, носом в живот утыкаясь, шепчет, что долбоеб, долбоеб, долбоеб, признаю. а денис, кажется, злится перестает, пальцами проводит по чужим волосам и глаза прикрывает. — за что ты мне? — за все грехи твои, вишенка.все нервы к нулю. среди кресел, столов и полок, посуды в пол, я тебя ловлю. ты снова прощаешь все, руки говорят я л ю б л ю.
их расстояние разделяет, но это никогда не мешает раздаче пиздюлей. артем в такие моменты молчит и слушает, как на том конце провода смешивается русский с испанским, давая понять, что денис — сильно злится. есть у него оказывается такое качество. в такие минуты лучше не лезть. — ты понял меня? — на русском да, на испанском — не очень. повторишь? и не язвить. черышев вызов сбрасывает, давая понять, что кто-то из них долбоеб, а кто-то — слишком много заботится. обычно хватает двадцать минут, чтобы одуматься, перезвонить и сказать, что да, переборщил, прости и я постараюсь без травм, я ведь обещал тебе, черри. — прилетай, пожалуйста, у меня твой чай закончился. и тепло. в питере холодно, а денис теплый и всегда эту частичку тепла привозит с собой. артем мерзнет, одеяла не спасают, как и свитера всякие, только тепло человеческое. он встречает его в аэропорту, обнимает крепко и не отпускает добрые минут десять. денис ему в плечо совсем тихо шепчет, что замерз и голодный, а еще соскучился до жути.я опять с самолета в самолет, в поезда ты опять в переезде пять часов не устав.
он в машине по сторонам не смотрит, город красивый не рассматривает, как в первый раз, так и в сто, может быть, пятый. денис взгляд свой теплый с профиля артема не сводит, все запомнить пытается. морщинку каждую, улыбку мимолетную и то, как двухметровый медведь популярной песне подпевает. — почему ты питер не хочешь посмотреть? он же красивый. — вся красота питера сидит напротив меня. дзюбе ответить нечего, он улыбается и на дениса смотрит, что все также в окно не смотрит. тянется и целует медленно, игнорируя, что зеленый давно и водители злые сигналят. я думал, что любить еще больше тебя невозможно. квартира теплом не встречает, заставляет поежится, на кухню пройти и чайник поставить. артем все еще радуется, как ребенок, что денис тут квартиру начал снимать, потому что чаще и чаще в питер прилетает из-за долбоеба любимого, а долбоеб любимый со спины обнимает и подбородок устраивает на макушке.я с дороги в дом, ты туда же, все в привычных цветах. ты опять оторвешь, не удержав я л ю б л ю.
— ты правда меня красивым считаешь? — ты получал сегодня сотрясение? — я серьезно. в кровати уже не так холодно, артем на бок ложится, наблюдая, как денис телефон откладывает, к нему поворачивается и улыбается слабо. на его лице огни разноцветные пляшут, потому что у ребенка, что под два метра ростом, новогоднее настроение. они уже елку искусственную поставили в спальне и гирлянды по окнам развесили. на улице ноябрь только, а денис по снегу соскучился, если честным быть. — ты меня злишь, бесишь и выводишь. иногда дурной и невыносим, но я считаю тебя самым красивым экспонатом и достопримечательностью этого города на болоте. я считаю тебя невероятным и люблю. он над артемом нависает, смотрит своими голубыми глазами в такие же и понимает, что так увяз, что словами не передать и не вытащить. артем на себя тянет, в губы шепчет, что нет, это ты невероятный, я люблю тебя тоже. утром денис вновь чай заваривает и толстовку забывает в спальне, но не возвращается, чтобы артема не будить. лучше померзнуть и чая горячего дождаться. только сам артем спать один уже не может, без тепла, которое черышев ему отдает, поэтому босыми пятками шлепает по полу, кутаясь в плед, а после дениса обнимает. под футболку тонкую руками забирается и подбородок вновь на макушке устраивая, тихо говоря, что снег идет. чайник остыл давно, снег продолжал медленно падать, а в маленькой квартире все кричало лишь об одном, что это — любовь.еще одной темной ночью каждый твой вдох и каждый твой выдох — кричит об одном. еще одним холодным утром, руки без слов кричат об одном — это любовь.