Дальше падать некуда.
Джек на дне Марианской впадины, и тяжесть всего что над ним уже убила его. Осталось только покинуть тело.
Это не так трудно...
Джозеф смог.
Его бедный Джозеф... Единственный, кто знал его настоящим и все равно продолжал любить. Единственный, кого по-настоящему любил он...
Джозеф, который безропотно принимал и свидания украдкой, и месяцы тягостного молчания, когда он был на фронте, и измены ради конспирации и предательство. Джозеф, который всегда казался ему таким хрупким и нежным, но оказавшийся намного сильнее его. Джозеф, который его простил...
Не об одной забраной жизни, кроме этой, Джек никогда не жалел, о своей не станет тем более.
Когда он узнал о своей ориентации думал, что нельзя испытывать к себе больше ненависти и отвращения.
Ему было пятнадцать. В его охране появился новый агент. Совсем молодой и невероятно красивый. Кажется, ему было двадцать три... Высокий и стройный, светловолосый и голубоглазый... Стив. Он улыбался ему украдкой так тепло, что сердце заходилось. А потом он начал чудиться ему везде, где было только можно, и тогда, когда было нельзя... Было безумно стыдно смотреть ему в глаза после того как скулил в кулак его имя, стоя под душем. И он перестал смотреть, вечно сбегал от него... Пока Стива не перевели в охрану сестры.
О-о-о, как он полюбил Милхолу в тот год... Постоянно навещал, часами сидел у ее постели, пока она спала, и смотрел. Только не на сестру... На спину и задницу стоявшего у двери Стива. Временами ему чудилось, будто Милхола открывает глаза и смотрит на него осуждающе, но когда поворачивался, она все еще спала.
И в такие моменты от себя было по-настоящему, до рвоты, отвратительно. Тогда он начал курить. От этого было легче.
Оказалось можно.
Сейчас он совершенно точно был на пике: идиот, проебавший самого лучшего человека в мире ради того, чтобы пару дней побыть карманным... Даже не королём — принцем-регентом. Сволочь, предавшая всех, кого только могла. Слабохарактерный властолюбивый придурок, который побоялся просто сбежать с любимым человеком так далеко, как только возможно... В этот раз он не пытался облегчить ненависть дымом. Лишь надеждой на то, что Джозеф принял бы его со всеми грехами и недостатками.
Что ж... Скоро он это узнает.
Привычная холодная тяжесть пистолета в ладони успокаивает.
Время растягивается и трещит по швам, а под закрытыми веками тянется полотно их жизни, которое никогда не будет соткано:
Квартира Джозефа. Родное лицо освещено беспокойством и прикроватной лампой. Руки и нижняя губа мелко дрожат. Он судорожно кивает и решительно встаёт. Это больше, чем признание в любви, больше, чем супружеская клятва. Сердце сжимается от благодарности вперемешку с нежностью. Джозеф растерянно оглядывается — не знает что следует делать — выдаёт отсутствие военной закалки, и губ Джека касается ласковая улыбка, которую он бережет только для него.
Двух широких шагов хватает, чтобы крепко прижать любимого к себе. Широкая квадратная ладонь с необыкновенным теплом скользит по вьющимся русым волосам. Джозеф доверчиво льнёт к тяжело вздымающийся под тканью груди, тычется холодным носом в шею. Джек чуть сжимает в увенчанных перстнями пальцах короткие волосы на затылке, глубоко вдыхает родной запах и отпускает.
— Собери самое необходимое, — мягко подсказывает он, и Джозеф повинуется.
Вертолёт уже так далеко, что его не слышно. Черное пятнышко, сделавшееся совсем крохотным, растворяется в черноте на западе откуда они прилетели, а впереди, на востоке, занимается рассвет. Вокруг так тихо... Он и забыл, что на свете бывает так тихо... Может, он просто оглох от вертолетного гула? Не похоже. Иначе не слышал бы дыхания Джозефа. Но все вокруг будто застыло, приветствуя их — королей собственной судьбы. Ни ветерка, ни трели сверчка, ни лягушачьего кваканья, ни птичьих песен. Величественная пустота, от которой будто разряжается воздух и лёгкие рвёт от предвкушения вершины, а голова кружится от того как она близко и вместе с тем далеко.
Джозеф молчит. Только сжимает его руку в своей и дышит чуть чаще обычного — ему страшно. Джек знает, потому что ему тоже страшно, но Джозеф узнать не должен. Поэтому он уверенее перехватывает спортивную сумку и ведет его за собой.
В рассвет их новой жизни.
Губ касается лёгкая, едва заметная улыбка. Рука с пистолетом на уровне солнечного сплетения.
Их дом. Не очень большой, зато уютный и на отшибе. С широким крыльцом, как всегда хотелось Джозефу, и большими окнами, как нравилось Джеку. Вокруг дома сад. Деревья и кусты надёжно скрывают их маленький рай от посторонних глаз. В их спальне, над кроватью, флаг ЛГБТ, а в корзине у порога целая гора нечитаных газет.
Утром они по очереди готовят завтраки, днем работают, вечером берут с собой ужин в кафе в начале улицы и, держась за руки, идут домой. Смотреть кино или читать, но неизменно целоваться. По выходным ездят купаться на океан или жарят барбекю. Иногда их навещают немногочисленные друзья из старой и новой жизни. Ночью они подолгу занимаются любовью, а после засыпают в объятиях друг друга.
Уединенное личное счастье, о котором принцу нельзя даже мечтать...
Упёршееся в висок ледяное дуло вырывает из фантазий. Под волосами по коже пробегают стылые искры и исчезают где-то в основании черепа, заставляя широкие плечи вздрогнуть. В иной ситуации эти ощущения могли бы быть знаками возбуждения, но в этой стали гонцами покоя.
Палец привычно мягко надавил на почти не сопротивляющийся курок...
***
Грохот выстрела отразился от каменных стен и разнесся по замку как последнее слово уходящей грозы. Тронного зала он достиг на излёте, затухающим и от того лишь более неотвратимым и страшным.
Мишель дернулась всем телом, прижала руку к груди, вторую к губам. Из глаз брызнули слезы.
Никогда раньше она не ощущала той связи что обычно бывает у близнецов, только теперь поняла, что просто не замечала.
Из груди будто кусок вырвали. Обломанные ребра больно впились в вывороченные наружу легкие, а сердце иступлённо тянулось к небольшому своему кусочку, который после всего еще принадлежал брату. С губ сорвалось задушенное, едва слышное:
— Джек...
— Трус, — выплюнул Сайлас. Ледяной взгляд отца будто брызнул на рану кислотой.
— Джек... - с сожалением выдохнул померкший Давид.
Мишель не могла даже вдохнуть, только смотрела во все глаза на человека, которого так долго считала самым добрым на этом свете. К счастью, от недостатка кислорода свет быстро начал меркнуть и она не услышала их перебранки, столь же мерзкой, как еще теплые мозги на покрывале в комнате ее близнеца.
***
Джек не понял, что это был за звук. Выстрел? Последний удар сердца?
Больше того, он даже не понимал почему все еще может что-то осознавать. Осечка? Загробная жизнь? Но разве для этого не должно быть души?
После всех событий этих шести месяцев Джек очень сомневался, что она у него есть. Да и раньше уверен не был...
Пришлось открыть глаза. Его комната, его тело. Его Джозеф. Он смотрел на него так печально и неподвижно, что Джек испугался, что ему чудится.
— Что же ты наделал? — пряча за ласку боль спросил парень.
— Джозеф? — неверным от удивления голосом спросил Джек.
Юноша замолчал, не двигаясь с места, а Джек сам не понял, как оказался подле него и заключил в объятия. Джозеф замер на мгновение, а потом весь затрясся и судорожно обхватил широкую спину любимого. Глаза горели от слёз.
— Зачем?! — громко всхлипнул Джозеф.
— Я без тебя не могу, — горло сдавило так, что он сам едва слышал, что говорил.
— Джек... — Джозеф прижался к нему ещё сильнее, будто хотел слиться с ним в единое целое, раствориться в чужой душе. — Наказание за самоубийство — неприкаянность на всю жизнь, что ты не прожил, — всхлипывая провыл Джозеф.
— Мы вместе, значит все будет хорошо, — уверенно сказал Джек.
