Руки

И было бы что-то беззащитно-трогательное в протянутых руках, не будь они по локоть в крови. В классике жанра - избитого, избытого, забытого - мужчина всегда тянет их навстречу женщинам. Не только ради правил, помощи; восхищения ради, приглашения и защиты. У Геллерта в разномастных, разноучастных к сожалению и жалости глазах светится обещание лучшей жизни и исполнения всего сокровенного; разница в том, что в венах твоих кровь становится проклятой, едва коснешься ледяной ладони. Вкрадчивый голос ластится вокруг, не обдаёт ветром перемен - бросает в ледяной шторм ужаса, но тянет на дно желание узнать правдивы ли все сладкие речи. Куинни замёрзла с улицы, заблудилась в жизни, ей хочется домой и к Якобу, что в принципе синонимично. Размазанная тушь смотрится, должно быть, драматично, но шмыгая по-детски некрасиво красным носом, она заботится о своём внешнем виде меньше всего. Перед ней стоит монстр, и этому демону нужна её душа. Только она и осталась; околдовать в ответ сковавшую и выковавшую её любовь, презирая сердце, - распоследнее недостойное дело, но младшей Голдштейн всё равно. И страх на поверку оказывается не так ужасен. Лита же вблизи видит простого безумца - сильнейшего из равнейших, несравнейших среди отчаянных, но не отчаявшихся. Она не оттаивает пониманием к его методам ради общей цели; средства безоправдательны порой, совесть нашептала когда-то это ей. Соблазн смешать свою смуглую непохожесть кожи с его алебастровым совершенством уродства чертовски привлекателен - равно как и его едва заметная улыбка выше протянутой руки. Но Лестрейндж выбирает жадные поцелуи огня; она бы сказала свободного, да только синее пламя извивается всё той же змеиной волей хозяина - сколько не сбрасывай старую шкуру, новая не отличима. И даже её факультет не сберёг от самоубийственного выбора в духе глупых гриффиндорцев. Геллерт знает древние правила считывания судьбы в линиях жизни, смерти и любви на своих ладонях - трёх фатальных вещей каждого человека, который чего-то да стоил. Знает и не читает, рассматривая и вспоминая с большим упоением шрамы, перекроившие всё предначертанное старухой-судьбой; он никогда не любил подчиняться. Ладонь сухая и холодная, мертвенно-бледная, но слишком по-живому сильная, внимательная, ищущая. Постоянно тянутся руки к чему-то интересному - от детства осталось желание всё узнать лично, почувствовать и проверить на прочность. Что-то слабовольно склоняется в его пользу. Что-то отталкивает из последних сил. Что-то, вернее кто-то, - женщины. Рука сжимается до хруста. И было бы что-то беззащитно-трогательное в протянутых руках, если бы они не ломали чужие ненужные.