Get Over Him

Такаши будит его теплыми поцелуями. Бархатные прикосновения приходятся куда попало — на подрагивающие веки, на щеку, поросшую щетиной, на кончик носа. Под пелену утренней дремоты проникает смех, боком ощущается ласковый тычок: «Вставай, соня». Губы невольно растягиваются в улыбке. В комнате пыльно и жарко. Адам сбрасывает с себя одеяло и тянется за очками, морщась от бьющего в глаза солнечного света и гадкого привкуса во рту. Он пытается встать, но чувствительно наступает на горлышко одной из множества бутылок, расположившихся подле кровати. Бутылка падает и с жалобным звоном укатывается под кровать, Адам шипит сквозь зубы ругательство. На часах — полвторого дня. Он снова проспал. «Я выгляжу ужасно», думалось ему, пока он размазывал по щекам пахнущую химией пену. Затупившаяся бритва — одноразовый станок, которому был уже хороший месяц — неохотно соскребала с кожи щетину, а в животе у Адама клубилось мерзкое чувство, от которого хотелось умереть. Будто он съел одним махом пригоршню дробленого стекла. Заваривая кофе, он было потянулся к пакетику сенчи — все еще пахучей. Но осекся. Он не пьет чай. Такаши… вот он пил. А его больше нет. Адам облизнул сухие губы и поморщился — комок стекла в животе будто заворочался, закачался, пытаясь взять его изнутри на таран. По полу спальни — сплошные бутылки. Пиво, пиво, пиво, стоящая на прикроватной тумбочке бутылка еще даже не пустая. Такаши бы покачал головой, посмотрел строго, как смотрела мама: «что ж ты с собой делаешь?» Адам бы на трех языках ответил с чувством и расстановкой, что он так больше не может. Вчера в баре, где все время играла приятная живая музыка и наливали самый классный «Секс на пляже», к нему подсела девица. Плечи, как и коленки — тонкие, острые, волосы в ядерном зеленом цвете, черные стрелки от глаз чуть ли не до ушей. Лет двадцать, может больше, подумалось тогда Адаму, но на дне его бокала с коньяком ответа на этот вопрос не нашлось. Острые ноготки прошлись по его плечу, на ухо раздались мурлыкающие интонации: «Красавчик, не купишь девушке выпить?» Адам вздрогнул. Такаши бы сказал — «тебе уже хватит» или «где твои родители». Со смешком Адам влил в себя последние жгучие капли и махнул бармену: «окажи любезность, — просипел он, — налей барышне за мой счет». «Секс на пляже», прозвучало елейным голоском, после чего девица стрельнула на Адама взглядом, который сочла томным. «Как же так получилось, — щебетала девица, игриво покручивая соломинку коктейля в холеных пальчиках, — что такой симпатяга, как ты, сидит и квасит в одиночестве?» «Поэтому ты решила поквасить со мной», гаркнул Адам. Девица дернула уголками губ в явном раздражении, но быстро смягчилась. «Зна-а-аешь, — противно протянула она, — «секс на пляже» тут просто обалденный!» «Я знаю, — брякнул в ответ Адам, — моему бывшему тоже нравится». От того, как лицо девицы скривилось при слове «бывший», Адам невольно усмехнулся. «Расстались?» — «Вроде того». Бармен вовремя пододвинул к нему заново наполненный бокал, и Адам, резко почувствовавший себя опустошенно, осушил его почти залпом. «Как ты можешь это пить, — подала голос девица, — мерзость же». «Это ты мерзость», чуть было не сорвалось у Адама с языка — а может и сорвалось, но в этот самый момент на сцене снова заиграли музыканты. Его предплечье обвила тонкая ручка. «Пошли-ка на танцпол!» — чирикнула его невольная собеседница, а Адам чувствовал себя настолько мерзко, что даже не смог выдавить слово «нет». Под какую-то знакомую песню — с энергичным мотивом, но очень грустную — девица начала безыскусно вихлять тощим задом, словно обезьяна из зоопарка. Адам вспомнил, как они танцевали с Такаши: близко друг к другу, обдавая друг друга смешками и жарким алкогольным дыханием, порой путаясь в конечностях и ловя друг друга. В груди болезненно что-то сжалось. «Как тебя звать?», донеслось до его слуха громче, чем хотелось бы. Адам поднял взгляд и увидел, как девица сократила дистанцию до крайне некомфортной и теперь как бы случайно пыталась до него докоснуться. «Не твое собачье дело», завертелось на языке. «Адам», вырвалось вместо этого. Девица запрокинула голову в каком-то только ей понятном па и засмеялась. «А меня зовут Ив! Судьба, не иначе — Адам и Ив!» Адам резко ощутил желание забраться под камень и там умереть. Эта стерва была либо неотступной, либо тупой как бревно. Или даже и то, и другое. «Тут жарко!» — пискнула девица, картинно обмахиваясь ладонью. «Может, пойдем тогда?» Адам не мог поверить, что он это говорит — за его речь вдруг стала отвечать та часть его мозга, которую он не контролировал. Девица аж встрепенулась. «Это слепому видно, что тебе хочется секса». Девица залилась густой краской, но каким-то образом умудрилась принять выражение гордого орла, только что придушившего лемминга. Спустя пару бокалов «на дорожку» и около получаса петляния по малознакомой дороге она набросилась на него прямо в лифте. Ее губы были до отвращения мокрыми, а язык ощущался не иначе, как гадкий слизень. Адама было затошнило, но тут в голове зазвучало: «я так сильно хочу тебя поцеловать», и в один момент костлявые дамские лапки превратились в чуть загрубевшие, широкие и теплые ладони, так нетерпеливо лезущие к Адаму под футболку. Грохнула входная дверь, щелкнул замок, несколько шагов — меньше, чем надо, — и Адам обрушился под чужим весом на чужую, пахнущую лавандой и химией, тщательно взбитую постель. А в его голове вместо мерзкого писка девицы, у которой от выпитого явно не слушались руки и из-за этого она бурно жаловалась на замок бюстгалтера, звучал утробный голос, изнывающий от желания и умоляющий Адама взять его. «Такаши, мать твою», вырвалось у него на выдохе, а девица уже вовсю тянула руки к его члену, игнорируя реальность вокруг себя. Тугая, равномерная влага ощущалась мерзко, неправильно — настолько, что внутри Адама каждая клеточка будто бы поднялась на протест. Девица извивалась под ним, взвизгивая и заставляя Адама думать о мелких свинках, и от этого ему было еще хуже. Длинные ногти вгрызались в его плечи больнее, чем следовало, а от вида подпрыгивающих белых грудей начинало укачивать. «Это неправильно, все должно быть не так, почему я трахаюсь с какой-то швалью из клуба вместо тебя, Такаши? Потому что я херов депрессующий уебан, пока ты где-то там, в своем. Гребаном. Космосе!» Ярость этой мысли выразилась в почти животном рыке, с которым Адам в последние движение кончил — механически, безынтересно и так, словно из него в таком мерзком метафорическом смысле утекла последняя радость. Все, что осталось — пустота и несколько капель коньяка на донышке. Он сразу же начал одеваться, а на нытье девицы резко ответил: «Отъебись от меня». Из квартиры она выталкивала его с еще более свинячьими визгами. А потом, когда именно, то уже и не помнилось, Адам сидел с бутылкой пива где-то в каком-то парке на жутко холодной сырой траве и тупо смотрел на звезды. Где-то там среди звезд потерялась его душа, имя которой — Такаши Широгане. Пиво горчило и холодным потоком омывало его внутреннюю пустоту, основание безымянного пальца на левой руке вдруг зазудело, а в глазах защипало. «Мне нужно смириться с тем, что его нет», прошептал Адам, и от этих слов вдруг стало так больно, словно кто-то пронзил его насквозь. Он не помнил, как попал домой. Он помнил, как лежал на своей скомканной кровати, допивая уже четвертую бутылку, читал новости о том, как планета загибается от того, как ее загадили люди, и думал, что если мир завтра сгорит, то ему будет все равно. А потом он уснул — тяжелым, черным сном, из которого некому было будить поцелуями.