Бытовой вопрос

— Какая ж хуйня! — негромко говорит Петя с кухни. Раздаётся грохот, кажется, упала пластиковая миска. Я лежу на диване и ем чипсы. На экране застыл в прыжке герой очередного фильма-катастрофы, лицо у него тупое: рот скошен, глаза прикрыты. Меня это веселит всё время, которое я на него гляжу. Через пару секунд дожевываю и спрашиваю у Пети: — Чего там? — Ничего, — тут же отзывается мой рыжий, и голос его звенит праведным гневом, — просто у нас за каким-то хуем ни одного ножа острого нет. И хлеба нет тоже. Бутеров не будет. У тебя два выходных было, чего не занялся? Я поднимаю голову и встречаюсь взглядами с взъерошенным Петей в проёме двери. Говорю: — У меня все два дня вебинары были вообще-то без перерывов. Будто не знаешь! Наращиваю обороты: — Хотя можешь и не знать, да, когда это ты моими делами интересуешься. Петя пытается вставить хоть слово, но кто ж ему даст-то. Пятница, вечер, конец недели. Накопилось. — Я и работаю, и, как прихожу, дом на мне весь, и готовлю, так ты, блин, ещё и «спасибо» за это всё скажешь не всегда, а всё претензии какие-то! Я тебе что, домохозяйка? Бабу себе нашёл, что ли? Какого вообще хрена, Петь?! Свалю от тебя к чёртовой бабушке, посмотрим, как ты с этими ножами управляться будешь! — Лёш, — произносит рыжий и подходит ко мне. Я встаю с дивана, подскакиваю к нему и тычу пальцем в правую сиську. Накачался, падла. — А секс у нас когда был по моей воле? Как тебе приспичит, так обихаживай его, блять, пташка гаремная Алексей, а когда я хочу? А? Что ты говоришь? «Голова болит», вот что ты мне обычно отвечаешь, с-сука! Ещё побольнее пальцем тыкнуть, пусть знает, как мне неприятно. Рыжий смотрит на меня сверху вниз с каменным лицом. Зенками своими таращится, прозрачно-серыми. А зрачки большие. У меня чувство, будто он в меня сейчас лазером пульнёт. — Каждый раз я прихожу домой, — тихо начинает Петя, неотрывно глядя на меня, и я сглатываю и отступаю, — и ты ворчишь. Он вздыхает и проходит мимо меня к дивану. Садится и, не поворачиваясь, продолжает: — Тебе не нравится, что я учусь слишком много, не нравится, что я не работаю, что не помогаю. Я прекрасно понимаю, Лёш. Ты нас обоих тянешь. Черт, нет. По сценарию он на меня орать сейчас должен. Так ведь все происходит. Ну, обычно. Я вывожу Петю из себя, мы кричим друг на друга. Я громко, он матом. Миримся, целуемся, живём дальше. А это что? Что я сказал не так, как обычно? — Может, пора прекратить это всё? — устало спрашивает Петя у экрана телевизора, не поворачиваясь ко мне. Мужик на экране всё ещё со скошенной рожей, и кто б знал, как я в этот момент ненавижу его за то, что он тут свидетель происходящего. — Но… — заикаюсь я и сам себя прерываю, испуганно пялясь на поникшую рыжую голову. Он же старается. Стипуху повышенную получает, халтурки ловит, меня холит и лелеет, когда домой приходит. А я тут сижу, значит. Такой весь важный. Без образования. Приношу тридцать тысяч и довольный. Горд собой, блять. Неудивительно, что Петю это достало. И меня бы достало, будь я на его месте. Ловлю в голове пару совершенно точно выражающих ситуацию фраз под что-нибудь стихотворное, но молчу. Не время. Петя все ещё сидит перед телевизором и, судя по макушке, тоже, кажется, с ненавистью смотрит на прыгающего идиота. А я стою прямо за диваном и пытаюсь собраться. — И… и что. И всё? — мой голос звучит почему-то очень спокойно. Петя от моего голоса вздрагивает, будто уже успел забыть о моем существовании. И забудет ведь. Он умный, красивый, наверняка какая-нибудь девчонка в вузе или ещё где найдётся, которая залечит ему все душевные раны. Или мальчишка, похуй. Забудет меня, вот, что главное. — Я просто, — охрипшим голосом говорит Петя. Останавливается, кашляет, говорит нормально, — просто уже не понимаю, зачем я тебе. Обуза же. Сижу на шее. Что? — Ты ведь и правда делаешь вообще всё. Зарабатываешь на нас двоих. Готовишь. Убираешься. А я цепляюсь, блять, за ножи. Лёш, мне очень с тобой хорошо, но ты ведь лучшего заслуживаешь. Что?.. — Встретишь тёлку нормальную. Всё тебе будет. Учиться сможешь нормально, жить, в конце концов, а не упахиваться на двух работах. Кота заведёшь, наконец, о котором мечтаешь. Я же всё понимаю, Лёш. И замолкает. И голову повесил совсем. Мне это молчание сейчас, как тот нож недоточенный по горлу. Я обхожу диван, дёргаю Петю за плечо. Поднимайся, мол. — Ну что? — поднимает он голову. У меня слёзы начинают течь, совершенно бесконтрольно, когда я его лицо вижу. — Чего ты ревешь? Поднимается и все-таки обнимает. Я вцепляюсь в него до боли в пальцах, притискиваю к себе и утыкаюсь в сгиб плеча лицом. — Не надо. — Что не надо? — Расставаться не надо, — бурчу я ему в шею, потом поднимаю чуть голову поверх его плеча, кладу подбородок выше, чтобы говорить было удобнее, — я постараюсь не ворчать больше, прости меня, пожалуйста. Не уходи… Теперь голос дрожит у меня, но мне плевать, если честно. Смотрю в потолок. А Петя жмёт меня к себе и молчит. Что мешает ему сейчас взять и ответить, что, мол, нет, надоело? У нас люстра такая дурацкая, почему я не замечал раньше… Петя молча разжимает объятия, садится обратно на диван и меня за собой тянет. Я падаю рядом, поворачиваюсь и пытаюсь у него в лице будто найти что-то, бегаю взглядом по одному и тому же маршруту: глаза-губы-глаза-брови. А он наклоняется и всё так же молча меня целует, приложив тёплую ладонь к моей щеке. Гладит большим пальцем. Губы тёплые, ласковые. Я сейчас лопну от чёртовой нежности и вины. Обнимаю его, приникаю ближе. Прерывает поцелуй, утыкается мне лбом в лоб и смотрит, взгляд с одного глаза на другой переводит. Говорит: — Пока не прогонишь, не уйду. Договорились. Я смотрю на него и опять целую, чуть ли не задыхаясь. Отстраняемся друг от друга через минуты две. Дышим. Глаза в глаза. — Не хочу я фильм этот досматривать, — обыденным тоном говорит Петя, отстраняется, дотягивается до пульта и выключает телевизор, — главный герой тупой какой-то. Я смотрю на потухший экран и улыбаюсь. Так и не допрыгнул чувак. Но мне его, честное слово, не жаль.