Цветочная колыбель

      — Я не понимаю, почему люди дарят цветы тому, кого любят. Это же как-то нечестно по отношению к цветам получается, правда?       В ответ — обжигающее молчание.       — Ну вот сама подумай: растёшь ты, растёшь, и в самом расцвете сил тебя срывают и складывают в букет к сотням других таких же цветочков. И вам всем суждено увянуть, потому что корней нет, максимум в вазочке несколько дней получится постоять — и то, если хозяин за букетом следить будет. А некоторые букеты сразу выкидывают или бьют ими дарителя. Мне даже его так не жалко, как цветы. Синяки заживут, а вот сломанный стебель…       Тишина.       — Люди говорят, что цветы хрупкие и быстро умирают, поэтому когда даришь цветы — ты как будто даришь момент этой мимолётности. Будь у меня собственный цветочный магазин, я бы ни за что букеты не продавал! Только корзиночки с посаженными в землю цветами. Это же и долговечнее, и практичнее будет! И вообще, это несправедливо, что цветы страдают из-за чьей-то любви! Они должны расти, цвести, жить должны! Должны пустить корни в твёрдой почве, не бояться, что увянут не сегодня-завтра, это нечестно, понимаешь? Они тоже хотят жи… Кха-кха!       Молчаливая собеседница прикрыла фиолетовые глаза, слушая, как болтливый Эн с его не закрывающимся ни на мгновение ртом выхаркивает лепестки из лёгких. Она ведь понимает, что речь Эн вёл вовсе не о цветах.       Им обоим просто не повезло, но наверное, это не так плохо, если они оба сейчас лежат на крыше дома и смотрят на звёзды, держась за руки. Потому что страдать они привыкли лишь вместе. Терпеть боль привыкли вместе. Через трудности проходили вместе.       И всё равно оставались друзьями.              Весь мир в этот момент — размером с крышу. Его границы заканчивались вместе с перилами, их очертила высота обрыва длиной в несколько этажей и лестничных пролётов. Этот кусочек мира такой маленький по сравнению с городом вокруг, такой тихий. Пока где-то рычали автомобили, шумели ночные трассы, включался и выключался свет в кухнях, где люди под сигарету обсуждали свои житейские проблемы и вечные вопросы софистики, пока на небе загорались звёзды (быть может, в тысячах световых лет отсюда уже давно погасшие — только их свет до сих пор достигал Земли), пока где-то кто-то плакал в подушку от того, что жутко вымотался на работе или в школе, пока случались пожары, падали метеориты, взрывались сверхновые и гуляли до утра пьяные люди — они вдвоём просто лежали на крыше и смотрели бесцельно вверх, ища ответа на свой вечный, непонятный остальным вопрос: «Как продолжать дышать?»       Они всегда были разными. Эн — вечно радостный, общительный, скромный любитель всего милого, в особенности цветов в симпатичных глиняных горшках с наклейками и золотистых ретриверов с их «нежными ртами». Он готов прийти на помощь в любой момент, стоит только попросить; терпит нападки людей на себя, но не может терпеть, когда обижают его близких. Это тот самый человек, что при всей своей мягкости умудряется быть твёрдой опорой и сохранять позитив до последнего. Солнце, одним словом. Его глаза — плавленое золото с вкраплениями охры, волосы настолько светло-платиновые, что похожи на сияние первого снега или переливы перламутрового сиропа. Невероятно невинная красота и такой же по-детски безоблачный характер. Все считали парня глуповатым, но Узи знала — он просто наивный. Ребёнок в теле подростка, самый светлый в свои шестнадцать.       А она — тёмная энергия, ревущая, словно море, сокрушительная, злопамятная, обидчивая и ненасытная. Тихие обиды на жизнь, таящиеся в её душе, всегда мешали найти общий язык с одноклассниками, сделав девушку изгоем. Впрочем, она не страдала, потому что лучше быть гордым одиночкой, чем унижаться, находясь среди не понимающего твоих ценностей коллектива. Гордость в глазах — фиалковых с фиолетовым отливом — отлично подходила под её образ отстранённой от всего житейского готки. Брелок с черепком, крашеные в фиолетовый волосы, массивные сапоги зимой и летом, чёрные заколки и помада цвета угля — на постоянке; колготки в сетку, серьги с пентаграммой и сигареты — куда реже. Идеальное сочетание для того, кому плевать на чихающих от запаха дыма соседей по парте и мнение бабушек у подъезда, воображающих, что человека можно судить только по одежде. Пусть судят, если хотят: самый главный и близкий друг, единственный адекват среди сотен тысяч осуждающих, Эн, никогда так не сделает, потому что знает её настоящую.       Они знают друг друга настолько хорошо, что не скрывают даже то, что должны знать в первую очередь совершенно другие люди. Знают о том, что их убивает, и ищут способ это предотвратить, пока им ещё дано время сделать нормальный вдох.       Эн сплюнул кровавые капли на поверхность крыши, утерев губы рукавом школьной формы. Плевать, что останутся пятна, ему не впервые приходить домой в таком виде. Кровь на вкус отдаёт не то алюминием, не то медью — нет смысла разбираться, если очень больно душевно и физически.       — Узи, извини, — наконец прохрипел он, нервно усмехнувшись, а затем резко замолчал, будто не решаясь договорить.       — За что извинить? — равнодушно отозвалась девушка. Он находился в фазе перманентной вины, и каждый раз выдумывал новые причины и оправдания. Ей в ответ раздалось:       — За что, что позвал тебя сюда и начал говорить какую-то чушь про цветы. Это было нетактично.       — А ты извини меня, астматик хренов! — фыркнула Узи, вытягивая из кармана рюкзака пачку сигарет. Её черный юмор был непонятен Эну, поэтому девушке осталось только по привычке добавить пояснение. — Я закурю.       — Конечно…       — Это был не вопрос.       — Почему ты начала курить?       — Хочу выкурить из себя разросшуюся внутри печаль. — Узи чиркнула зажигалкой, прикуривая, и негромко закашлялась. Предчувствуя нравоучительные речи своего одноклассника, перебила ещё не начавшего говорить парня. — Не говори, что угроблю лёгкие. Они и так уже едва дышат из-за этой дряни внутри. Сиги хотя бы бросить можно, если получится добиться увядания цветов. А вот нашу проблему бросить не получится.       Опять повисла тишина. Дым проник в лёгкие, вытаскивая вместе с собой полукопчёные лепестки из самых глубин. Узи прокашлялась, вытягивая изо рта бутоны непонятного растения — из-за вредной привычки цветы в её лёгких вяли, продолжая пускать корни в грудной клетке прямо сквозь рёбра, поэтому сигареты не спасали, а лишь создавали иллюзию спокойствия. Они позволяли девушке поверить, что хоть какая-то часть ситуации находится под её контролем, но никак не лечили ни тело, ни душу.       От ханахаки невозможно убежать или спрятаться, и Эн понимал это, как никто другой, потому что сам ощущал царапающие внутренности цветы и корни. И самое обидное в этом понимании было то, что впервые в жизни друзья не могли помочь друг другу преодолеть такую серьёзную проблему, потому что она зависела от совершенно иных чувств.       — Ты не собираешься ему признаваться? — внезапно поинтересовался Эн, укладываясь на бок и сложив ладони под щёку заместо подушки. На холодном покрытии крыши было жёстко, неудобно и прохладно, но это было последним, что волновало школьников. Узи закашлялась то ли от неожиданности, то ли от очередного приступа, а может, и вовсе от едкого дыма, вылетевшего бледными полупрозрачными клубами из её ноздрей и рта. Повернув голову в сторону подростка, девушка с непониманием уставилась на лежащего рядом парня, пытаясь прочитать по эмоциям, серьёзно он это или просто прикалывается. Лицо Эн, скрытое в тени сумеречного вечера, было сложно разглядеть. Лишь тлеющий огонёк зажжённой сигареты, что держала в руке девушка, зловеще отражался и поблёскивал в его золотистых радужках.       — Не собираюсь. — Узи поджала губы. — Никогда. Никогда-никогда ему не скажу, что эта хрень происходит из-за него.       — Вдруг это взаимно, и он сможет тебя спасти?       — Не сможет. Он уже занят. — Узи свернулась на крыше клубочком, словно прохлада сумрака пробрала её только сейчас. Эн разглядывал её, вспоминая, что у Тэда, того, из-за которого его подруга страдает, есть девушка — та самая, популярная и противная школьная звезда по имени Лиззи. Они с Тэдом смотрелись неплохо, примерно как Барби и Кен: оба популярные, сияющие, яркие, с блондинистыми волосами и кучей поклонников. Два сапога пара — дуэт, в который его бедная Узи никак не впишется, всегда будучи лишней. Мысль о том, что она может умереть из-за невзаимности чувств, просто невыносима.       — А ты не планировал сделать то же самое? — послышалось со стороны Узи. Теперь вздрогнул Эн.       — Признаваться ей в любви смерти подобно. — отвёл взгляд он на носки своих туфель. На самом кончике обуви красовалось незамеченное ранее алое пятнышко крови.       — А не признаться — буквально умереть! — возразила Узи. Ей становилось очень неуютно от того, что её собственный язык иногда извергал такие страшные вещи. Кричать на Эн за его нерешительность она не могла, потому что сама была не лучше, но, пожалуй, единственное, что их отличало — любовь Эн была учителем. Ви, учитель физкультуры. Потрясающая фигура, спортивный характер и нечеловеческие нагрузки на учеников всех классов. Узи её ненавидела за выматывающие тренировки и отношение Ви к собственным подопечным, поэтому была крайне удивлена, что Эн неровно дышит в сторону этой знойной (и бесконечно раздражающей) красотки.       Однако, любовь слепа и глуха, в розовых очках мы порой не замечаем очевидных вещей. Кому, как не Узи, это понимать.       И Узи, и Эн были готовы пожертвовать собой ради счастья того, кого любили. Наверное, потому понимали друг друга лучше, чем все остальные люди в этом огромном, хрупко-стеклянном, затянутым стебельками и соцветиями мире. Именно это чувство единства заставляло Узи тянуть ладони к однокласснику каждый раз, когда ей хотелось ощутить поддержку, а Эн именно из-за этого ощущения был готов опередить её и заключить чужую ладонь в замок прежде, чем девушка даже осознает это желание.       Синхронизация и взаимопонимание, принятие, поддержка — вот из чего состояло их общение. Если Эн скажет, что хочет притащить подругу на крышу, чтобы посмотреть на звёзды, она пойдёт без лишних вопросов, разве что поворчав насчёт дебилизма этой идеи в своей извечной привычке видеть минусы прежде всего остального. Если Узи внезапно достанет пачку сигарет, Эн не будет против их запаха, разве что пожурит немного за вред от курения. Но, наверное, их мелкие придирки друг к другу только делали их взаимоотношения крепче, практически возводя в уровень сакрально-неприкосновенного.       Потерять такую дружбу было для обоих главным страхом.       Поэтому прозвучавшего в порыве ветра едва различимого «Слушай, а давай поцелуемся?» оказалось достаточно, чтобы от сказанного в шоке остались оба.       — Чего?.. — Узи округлила густо-фиалковые глаза в недоумении, чувствуя, как между рёбер становится щекотно из-за трепещущих, расползшихся по внутренней стороне грудной клетки удушающих лоз. Эн смотрел на неё такими же круглыми глазами, пугливо вжав голову в плечи, словно только что осознал суть предложения, вылетевшего из его уст. — Мне не послышалось?       — Узи, ты только не злись, я же пошутил! — тут же притворился дурачком Эн, но по его мечущемуся взгляду было понятно, что он ищет пути отступления, потому что боится, что действительно сказал это вслух.       — Нифига себе у тебя шутки! Может, я согласна?       Теперь пришла очередь Эн удивляться.       — С… Серьёзно?       — Серьёзно. — Узи поджала крашеные угольно-чёрным губы, приподнимаясь над крышей. Выкуренный наполовину бычок отложила в сторону, туша собственной ладонью за неимением пепельницы и полным отсутствием страха перед ожогами. — Посмотри правде в глаза, мы никогда им не признаемся. И если не сможем поцеловать того, кого любим, то хотя бы должны поцеловать того, кого ценим.       — А разве это не будет, ну… не по-дружески как-то? — наивно начал отпираться парень, хотя сам же это предложил. Фиолетоволосая решила идти до конца. Максимально обиженным тоном выпалила:       — У некоторых по дружбе секс бывает, а ты поцеловаться боишься. Ну и помирай нецелованным тогда! — и сложила руки на груди, сгорбившись.       — Не-не, если ты не против, то!.. — Эн тоже подскочил, из-за резкой смены положения выкашляв перекрывшие дыхательные пути цветки. Порция крови и растений выплеснулась на крышу под его ногами, забрызгав собственную и чужую одежду, но школьник, расстроенно засопев, со всем мужеством вытер губы и вернул себе самообладание. — Хорошо, давай. Ты… может быть, ты будешь представлять Тэда на месте меня, и тебе полегчает.       — А ты вообразишь вместо меня Ви… — горько усмехнулась Узи, усаживаясь на пятки.       Она наклонилась вперёд, ладони соскользнули с бёдер до колен, готические серьги в ушах зазвенели молитвенными колокольчиками, напоминая о непозволительном сближении лиц. На таком интимном расстоянии друг от друга можно было разглядеть еле заметные веснушки на щеках парня и отражения галактик в глубине глаз девушки. Можно было почувствовать свежее, мятное из-за зубной пасты дыхание Эн и прожжённый насквозь никотиновым перегаром воздух из лёгких Узи. Друзья приблизились практически вплотную друг к другу, чувствуя себя по-разному, но втайне ловя кульбиты и перевороты сердца совершенно одинаково.       Пульс участился. Растения в лёгких начали активнее пускать корни в плоть, забирая всё больше жизненно необходимого пространства. Замаринованные в груди страхи, волнения, трепет и дохлые бабочки, которых сожрали сомнения и страдания от постоянной боли, начали подавать признаки жизни, словно под действием кратковременной высоковольтной вспышки дефибриллятора. Перед очередным явно скоро планируемым приступом кашля Эн, словно перед смертью, вспоминает о своём домашнем гербарии где-то в верхнем ящике рабочего стола — тетрадь, в которой он заворожённо раскладывает лепесток за лепестком, наблюдая за тем, как они разрастаются изнутри с невероятной скоростью, захватывая неприлично много места, отвоёвывая территорию у кислорода с завидным упорством.       Неприлично.       Они соприкоснулись лбами чуть раньше, чем губами. Узи прикрыла веки, обрамлённые короткими и пушистыми тёмными ресницами, которые почти переплелись со светлыми ресницами Эн. Дыхание, пропитанное дымом и запахом цветения, впилось под кожу иглой шприца, залилось в мозг через ноздри, топя подростков друг в друге. Соприкосновение губ получилось слишком мягким и невесомым, неясным, стеснительным и смазанным. Узи взяла инициативу на себя, в то время как Эн, поначалу смущённо заёрзав от охватившего его непривычного чувства спокойствия, просто поддался этому ощущению, доверчиво подставляясь под чужие поцелуи.       Чёрные пятна помады расцвели бутонами на губах, смазываясь, оставляли свои следы на покрывшейся румянцем и прохладными мурашками коже. Поцелуй углубился, несмотря на лёгкую щекотку в горле из-за очередных лепестков, ищущих выхода во вспыхнувшем пожаре нежности. Узи, держась на четвереньках, сумела освободить ещё одну руку, подтягивая нерешительного Эн к себе, невесомо ощупывая тонкими пальцами каждый позвонок в чужом шейном отделе. Её рука плавно перетекла на воротник белой рубашки, и где-то примерно на этом моменте девушка потеряла равновесие, заваливаясь в распахнутые объятия Эн с неловким покашливанием. Когда она подняла голову, встречаясь взглядом с другом, у неё изо рта смешно торчали окровавленные лепестки японской айвы. Той самой, чьим рассадником и главным цветником был парень.       Растерявшийся Эн почувствовал привкус чего-то ещё, кроме никотина и мяты, на своём языке. Прокоптившийся насквозь, вытолкнутый под давлением дыхания, из его рта вывалился кусочек растения, что расцветало внутри Узи.       Кажется, во время поцелуя они случайно обменялись парой цветов, принадлежащих друг другу.       Девушка подтянула к глазам лепесток из своего рта, рассматривая его вблизи, и вдруг поражённо вздрогнула.       — Это же… Это же мой любимый цветок… — она непонимающе вернула взгляд на вытянувшееся от испуга лицо парня. — Мой, а не Ви!       Напряжённая пауза невысказанной тяжестью повисла в воздухе.       — Я… — Эн, заливаясь краской и чувствуя дрожь в конечностях, понял, что наконец-то правда всплыла.       При ханахаки человека заполняют цветы того растения, которое нравится объекту его влюблённости. И чёрт, Эн соврал бы, сказав, что не знал о том, как сильно Узи любит японскую айву и её кроваво-красные соцветия.       — Я правда пытался сказать, но, Узи, — начиная привычные оправдания, Эн виновато вжал голову в плечи и свёл белёсые брови к переносице, — ты же любишь другого! Я не хотел, чтобы ты проводила жизнь с тем, кто тобой не лю…       Девушка, перебив его резким движением руки, выхватила с битумного покрытия тот стебелёк, что принадлежал увядающим садам в её лёгких, и вытянула пальцы с зажатым в них растением перед лицом недоумевающего одноклассника.       — Это — душистый горошек, Эн. Твой любимый. Неужели не узнаёшь?       Широко распахнутыми глазами Эн вгляделся в знакомый, сильно изувеченный сигаретным дымом силуэт. Почерневший, скрюченный, тонкий и ломкий стебелёк с небольшим соцветием на конце — это растение едва угадывалось в том вянущем огрызке, что парень видел перед собой. Но это и правда душистый горошек, тот, что ему так нравится…       — Почему? — только и хватило сил задать вопрос.       Словно ревущая во время сброса с гидроэлектростанции вода, немногословная обычно девушка яростно выпалила в ответ всё, что варилось в её мыслях вот уже почти два месяца.       — Это к тебе вопрос, почему. — подбородок Узи задрожал. — Почему, зная, что любишь меня, ты соврал о том, что тебе нравится Ви? Конечно, я подумала, что против неё, такой сногсшибательной, спортивной и яркой, у меня нет ни единого, чёрт подери, шанса! И когда эти симптомы всплыли, что мне оставалось делать, чтобы не разрушить нашу дружбу своими дурацкими чувствами? Притвориться, что я люблю этого типично привлекательного самца по имени Тэд!       С каждым её словом нутро неприятно царапало чувство настоящей, в этот раз не надуманной вины за перенесённую школьницей боль. А она всё говорила и говорила, пока не закончила свою возмущённую речь, практически сминая в ладони и без того не сопротивляющийся деформациям стебелёк растения:       — Я ненавижу эти цветы из-за того, что они напоминают мне о тебе каждый день, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю!       — И ты пыталась выкурить их, потому что…       — Да, Эн. — Узи тяжело дышала, почти плача. И хотя всё вышеперечисленное звучало с укором и обвинениями, её слова не были пропитаны ненавистью, скорее состраданием. — Я не хотела признавать этого. Ты не должен был знать, что стал причиной стольких страданий. Прости меня.              Её руки опустились, из ладоней выпал сгоревший дымчатый стебель душистого горошка, приземлившись рядом с нежным лепесточком японской айвы. Оба человека молчали, приводя в порядок мысли, дыхание и частый сердечный ритм. Практически спустя несколько месяцев мучений Узи, наконец, призналась в любви, пусть при таких немного печальных и абсурдных обстоятельствах. Оставалось лишь ответить на её признание крепким и чётким «да», чтобы прекратить этот цветущий ад и перейти к выращиванию садов в горшках с наклейками, а не в собственных внутренностях.       — Это я должен просить прощения. Прости меня, если сможешь найти силы на это. — Эн опустил свою светлую голову, прося почти вполголоса, чтобы весь мир вокруг, внезапно обретший краски и звуки, потускнел на мгновение, и эти слова достигли лишь сердца Узи. — Я сказал, что люблю Ви… Потому что струсил, когда подошёл признаться в любви к тебе.              — Ты знаешь, что ты идиот? — со всхлипом, счастливым и громким, уточнила Узи, стирая с щеки скатившуюся по ней солёную каплю. Как бы она ни старалась скрыть свою ранимую сторону, эмоции хоронить под ворохом лепестков бесполезно.       — Знаю. Мы оба такие, правда? — усмехнулся Эн, чувствуя себя самым настоящим идиотом. Они могли избежать всей этой боли и терзаний, если бы были откровенны друг с другом и признались сразу. И самое дурацкое — он начал всё это из-за своей собственной трусости. Мысленно парень сделал пометку: никогда больше не бояться говорить Узи, как сильно он её любит. Для профилактики.       Щекотка в лёгких отступала, рёбра уже не трещали от ввинчивающихся между ними корней, листья не шуршали в груди, едва уловимый запах растений унесло вдаль лёгким порывом ветра, словно плохое воспоминание.       На маленькой-маленькой крыше сидели двое влюблённых и смотрели друг на друга.