Параллели

Время плавно катится к ночи. Небо укрыто свинцовыми тучами, а из их серых клубов на землю вёдрами льётся дождь, из-за чего в подземельях ещё более сыро и мрачно, чем обычно. От каменных стен исходит прохлада, и юный слизеринец, находящийся в кабинете зельеварения в столь поздний час, поплотнее укутывается в свою тёмно-изумрудную мантию, бархат которой лоснится, как змеиная кожа. Драко по указу профессора Снейпа наводит порядок в кабинете декана: тщательно протирает колбы, сметает пыль и расставляет пузырьки с ингредиентами и готовыми зельями в правильном порядке. Он на пару мгновений останавливает взгляд на флаконе с красивой ярко-малиновой жидкостью, которая маняще сверкает в полумраке подземелья, и вновь возвращается к работе. Это происходит неоднократно: приятное свечение зелья не раз привлекает внимание юноши, под конец уборки он даже берёт флакон в бледные руки и любуется переливами света, поднеся изящную колбочку к лицу. Драко не замечает быстрого бега времени и бросает удивлённый взгляд на настенные часы, как только те нарушают гробовую тишину набатным звоном, пробивая девятый час вечера. По-хорошему, блондин должен уйти в свою комнату, но вместо этого он вальяжно садится за первую парту, поставив малиновую колбу на место. Однако его взгляд, пробегающийся по убранству кабинета, вновь и вновь останавливается на том флакончике, который немного согрел его тонкие пальцы. Жидкость в нем в зависимости от освещения переливается всеми оттенками розового и до того притягивает юношу, что он хочет не просто взять, но ещё и открыть бутыль, вдохнуть потрясающий аромат этого зелья и предаться страдальчески-приятным грёзам. Амортенция, что так сверкает на полке с зельями, для каждого человека пахнет по-своему, в зависимости от того, что нравится. Для Драко, например, она источает свежий аромат зеленых яблок, земляничного чая и акации. Среди этой феерии особенно четко чувствуется запах женственной, нежной акации, которым пропитана, наверное, каждая частичка тела одной девушки. Драко отводит взгляд от манящего зелья, смотрит на свое левое запястье, аккуратно скрытое под белоснежной манжетой, и расстегивает две маленькие пуговички. Ткань послушно раскрывается, немного опускается, когда рука принимает вертикальное положение, и тем самым оголяет аристократически-бледную кожу, на которой мятным цветом сияет женское имя. Оно изящно выведено чьей-то невидимой рукой и, как запах акации, идеально характеризует свою обладательницу - своенравную, смелую, сильную, дерзкую, непокорную, но в то же время невероятно очаровательную, нежную, утончённую гриффиндорку.

Гермиона Грейнджер.

В этом имени для Драко заключено многое, словно на Гермионе свет сошелся клином. Спонтанная, нежная, ревностная любовь. Лютая, ярая ненависть. Подарок Судьбы и ее же проклятье. Надпись появилась всего лишь три месяца назад и сначала была блеклой, серой, почти незаметной. Но время шло, и она проявлялась все четче и сводила юного аристократа с ума. Почему? Ну почему Судьба так к нему неблагосклонна? В чем он так согрешил? Почему ее выбор пал не на Асторию Гринграсс? Не на Пэнси Паркинсон, в конце концов? Почему она сделала его истинной парой какую-то грязнокровку? Раздражающую, но такую милую. Ненавистную, но горячо любимую. Драко еще не показывал это родителям. Еще не делился столь ужасающей новостью с друзьями-однокурсниками. Ещё не признался Пэнси, что она ему противна и быть с ней он физически, психически и как-нибудь иначе попросту не может. Паркинсон улыбается - Малфой отворачивается и невольно ловит себя на мысли, что у Грейнджер улыбка гораздо милее. Паркинсон целует - Малфой слабо отталкивает её и неосознанно предполагает, что у Грейнджер губы куда более мягкие и сладкие. Паркинсон прикасается - Малфой отходит и тоскливо вспоминает, что у Грейнджер руки гораздо теплее и нежнее. Малфой каждый день терзает себя мыслями о том, какими идеальными и красочными получились бы отношения гриффиндорки и слизеринца, гневно перечёркивает женское имя тонким лезвием и прожигает свежие порезы солью собственных слёз. Да, пожалуй, свет действительно клином сошелся на ней. Он закрылся ото всех, заходился в истериках, пытался избавиться от этого грязного имени на своем запястье, перелистывал десятки, сотни, тысячи книг, где упомянуты соулмейты, и выплакал, наверное, столько слез, сколько мир не видывал за всю историю своего существования. Обида, разочарование, ненависть, непонимание, отрицание, душевная и физическая боль - все переплелось и стало для Малфоя настоящим ядом, отравляющим его жизнь. Драко немного успокоился лишь две недели назад, поэтому этим вечером он без былого разочарования глазеет на красиво выведенные буквы, рядом с которыми омерзительно белеют мелкие, практически незаметные шрамы, и с какой-то болезненной нежностью проводит по надписи пальцами. Да, он уже немного - смирился? - но по-прежнему не понимает, почему Гермиону к нему не тянет, почему карие глаза не горят обжигающей любовью и почему ее не сворачивает вдоль и поперек при виде Драко, в то время как у него переворачиваются все внутренности? Почему от этой дряни страдает только он? Когда в начале недели изящные буквы - то серые, то синеватые, то бордовые - засветились приятной бирюзой (которая, судя по книгам, означает, что соулмейт излучает счастье), Малфой специально следил за Грейнджер и норовил взглянуть на ее руку. И однажды ему это удалось: они пересеклись в коридоре по пути в гостиные своих факультетов, Драко, переполненный тревогой, бросил нечто язвительное и обидное насчёт Хагрида (как же его потом воротило от самого себя), а Гермиона, разозлённая словами однокурсника, одарила его хлёсткой пощёчиной, невольно приоткрыв запястье. На нём вместо аристократичного "Драко Малфой" сверкало дрянное "Гарри Поттер". Тогда Драко сквозь зубы процедил отвратное "поганая грязнокровка" и в тот же момент об этом пожалел: в карих глазах зажглась такая ненависть, запястье вспыхнуло таким жаром и горячим бордовым свечением, что юноше стало нечем дышать. Сейчас блондин вспоминает этот случай и горько усмехается. У Гермионы нет его благородного имени. У неё есть этот избранный. Этот очкарик, на первом курсе отвергший дружбу Драко. Наверное, Малфой был бы меньше обижен на судьбу, будь соулмейтом Грейнджер кто-нибудь другой. Хоть Уизли, осквернители крови, хоть Невилл, хоть Седрик! Да кто угодно! Но не Поттер, слишком уж тепло ей улыбающийся. Едва пробивает десять часов, дверь в кабинет с тихим скрипом открывается, и в помещение заходит декан Слизерина. Так бесшумно и быстро, что Драко едва успевает частично спрятать под манжетой яркую надпись. - Мистер Малфой? Вы еще здесь? Вы уже должны быть у себя, - холодно и строго разносится по кабинету голос профессора, и Драко чувствует себя невероятно глупо и неловко. Действительно, он уже давно должен был уйти, еще когда закончил с порученной работой. Чего он ждал? Зачем сидел здесь лишний час, если мог уже нежиться в теплой шелковой постели (вернее, уже которую ночь страдать бессонницей)? Мысли путаются, не могут выстроиться в логичный ряд, Малфой не в состоянии найти среди них хоть одну весомую причину своего пребывания здесь и решает соврать: - Я хотел перед Вами отчитаться, сэр. Аристократ нагло и искусно врет, но зельевар это замечает, как и нервные попытки юноши застегнуть пуговицы на рукаве. Мужчина вскидывает брови и задумчиво наблюдает за учеником, после чего выносит вердикт: - Вас что-то беспокоит. Дайте мне Вашу руку. Драко понимает, что его конспирация вместе с уроками окклюменции летит далеко-далеко и машет ему крылом, и тяжело вздыхает, протягивая помеченную надписью и шрамами руку. Зельевар ловким движением приподнимает ткань, тем самым полностью открывая обзор на письмена Судьбы, и едва вскидывает брови. Во рту у Малфоя сушит, хоть накануне он и не пил огневиски. Сердце бьется с немыслимой частотой, будто Снейп мог изгнать Драко из Хогвартса за выгравированное, словно эпитафия, имя. К щекам приливает стыдливый румянец, точно эти буквы Малфой выбрал и вывел сам, а не кто-то невидимый и крайне несправедливый. - Вашим родителям известно? - так же холодно, но уже менее строго уточняет профессор, на что Драко отрицательно мотает головой и вырывает свою руку из хватки мужчины, инстинктивно прижав её к груди. - Нет. И не смейте им говорить об этом, - резко отрезает слизеринец и буравит Северуса взглядом, уже удачно застегивая пуговицы. Он хмурится, затравленно смотрит на мужчину, как будто его загнали в ловушку и вот-вот убьют. Не пойми откуда появившаяся агрессия дает ему силы и не позволяет окончательно сдать позиции перед человеком, от которого сейчас, возможно, зависит судьба Предназначенной. - Это Ваше личное дело, мистер Малфой, и я не собираюсь в него вмешиваться. Профессор отходит от ученика и подходит к книжному шкафу, попутно окидывая взглядом прибранный кабинет. Драко медленно расслабляется и тихо выдыхает: ему становится чуточку легче от своеобразного акта понимания. Неосознанная агрессия плавно отходит на второй план, и юноша перестает чувствовать себя загнанным в угол зверьком. - У неё Ваше имя? - Нет, сэр. В подземелье повисает тишина, прерываемая только шорохом страниц, которые одну за другой перелистывает Северус. Он, кажется, вовсе забывает о присутствии Драко и не собирается настаивать на его уходе. Значит... Он ждет, пока Малфой обратится к нему? Едва в его голове мелькает эта мысль, Драко прокашливается, привлекая к себе внимание, и рискует нарушить повисшее под потолком молчание: - Профессор, есть ли способ избавиться... от этого? Шелест на секунду прерывается, а потом возобновляется как ни в чем не бывало. Малфой поджимает губы, на мгновение решив, что зря спросил об этом, и поднимается из-за парты. - Ни одно заклинание, ни одно зелье, никакая магия, даже самая темная, не способна избавить человека от того, что ему предначертано. Слизеринец, собравшийся было уходить, вздрагивает не то от голоса, который уже не надеялся услышать, не то от самих слов. Сердце юноши плюхается в бездну , и наступает опустошение. Малфой застывает, словно статуя. Последняя надежда испаряется маревом и оставляет после себя горечь обреченности. Выходит, он так или иначе обязан быть с Грейнджер? Но ведь она даже не смотрит на него, вечно таскается с этим Гарри Поттером! Драко опускает голову, что не укрывается от проницательного взгляда Северуса, как и мысли блондина о его собственной обреченности. - Однако существует средство, благодаря которому можно уменьшить Ваши душевные муки. Уже через семь минут кабинет зельеварения наполняется горьковатым ароматом полыни, который смешивается с едва уловимым запахом сырости, и белесым дымом, исходящим с поверхности небольшой темно-изумрудной чашки, объятой ладонями Драко. Варево походит на светлую чайную жидкость, в которой уныло плавают ягоды рябины, веточки и листочки мяты и земляники. Малфой, вдоволь насмотревшись на ничем не примечательный отвар, делает глоток и тут же морщится: этот травяной напиток на вкус такой же горький, как и на запах. От снадобья неприятно вяжет и непривычно жжет горло, словно Драко разом съел несколько перцев чили. - Принимать отвар в течение недели. При необходимости повторить. Он ослабит притяжение, а также уберет вторичные симптомы, вроде жжения, зуда, беспочвенного озноба и жара, - тоном опытного врачевателя произносит Северус и неотрывно смотрит на подопечного. Мужчина смолкает, позволяя Драко переработать полученную информацию. Малфой дивится тому, как точно профессор описывает симптомы, и отпивает еще немного отвара. От этого и последующих глотков остается приятное послевкусие, а от факела в горле не остается ни следа. - Профессор Снейп, моя родственная душа не со мной. И без неё я не буду чувствовать себя... целым, верно? - В этом есть доля правды, мистер Малфой. Целым, как Вы выразились, Вы действительно не будете, но чтобы жить, вовсе необязательно быть с Предназначенной. Малфой поджимает губы и бесшумно вздыхает, рассматривая листочки в своей чашке и с периодичностью в тридцать секунд понемножку отпивает травяной чай, так что через несколько минут ёмкость полностью освобождается от целебного напитка. Северус всё ещё копается в ветхих книгах и не отрывается от этого занятия, даже когда юноша с тихим звоном ставит чашку на парту. - Профессор, откуда Вы знаете? - Я неоднократно сталкивался с этим. Северус всё же прекращает листать издания и внимательно, проницательно смотрит на своего подопечного, который с такой надеждой и тревогой глазеет на него, что сомнений не остаётся - он достоин узнать всю правду. От этой мысли самому зельевару становится неловко: тайна, так яро им хранимая ещё со школьных времён, вот-вот раскроется перед каким-то мальчишкой. И тем не менее он решительно приподнимает рукав мантии и показывает Драко руку, где помимо метки Пожирателя Смерти красуются чёрные буквы имени соулмейта. Лили Эванс. - Мать Гарри Поттера. Драко сжато выдыхает, осознавая, во-первых, что соулмейт профессора Снейпа мёртв, а во-вторых, что Северус прекрасно понимает боль юного слизеринца. Поэтому в нём окрепло чувство доверия к преподавателю, который столь неожиданно открылся перед ним. Мать Гарри Поттера была предназначена Северусу, но, раз рождён Гарри, отравляющий жизнь Драко, ей был предназначен кто-то другой. Малфой беззлобно, тоскливо усмехается: сколько всё-таки судеб порушили эти Поттеры. - Если Вас будет беспокоить что-то ещё, Вы знаете, где меня найти. А теперь отправляйтесь к себе, мистер Малфой. Драко решает больше не нервировать декана своим присутствием и, собрав вещи, действительно покидает кабинет зельеварения. Идя по пустым, холодным коридорам, он размышляет над тем, какой несправедливой бывает судьба и какими забавными, интересными бывают параллели, соединяющие, казалось бы, совсем разных людей. Однако эти размышления приносят ему гораздо меньше боли, чем до этого, словно Северус и его травяной напиток вырвали из сердца Драко те ядовитые занозы, которые гнили в нём вот уже три месяца. И пусть ноющий скрежет ещё тихонько звучит чуть ниже ключицы, Драко знает: он сможет прожить счастливую жизнь, даже если будет оказывать анонимную помощь и поддержку Гермионе и держаться от неё на таком расстоянии, чтобы она его не замечала и была счастлива, а он сам мог наблюдать за ней и любоваться её очаровательной улыбкой. От осознания этого факта Драко становится легче, и он впервые за долгие месяцы искренне, безмятежно улыбается луне, которая ласково оглаживает его бледные, просоленные щёки, пробиваясь сквозь стёкла хогвартских окон.