Линзы

Рейх никогда не любил прикосновения к себе. Нацист всегда был резким и дёрганным, эмоциональным и переменчивым. Он мог просто подпрыгнуть на месте и круто развернуться на каблуках сапог от одного касания, а мог быть очень непостоянным в своих чувствах с печального и задумчивого вида меняясь на агрессивно-раздражённое за полсекунды. Особенно немцу не нравились прикосновения к плечам и спине. Он всегда при этом вздрагивал как ошпаренный и отпихивал дотронувшегося до него человека на порядочные два-три метра. Но почему-то именно перед Союзом Рейх вёл себя как можно спокойнее и именно Союзу Рейх позволял даже гладить себя по голове, а сейчас довольно мурлыкал лёжа у того на коленях. Коммунист сидел в кресле в гостиной у себя дома, а немец удобно сложил руки у того на коленях и положил голову сверху. Пока Павел поставил локоть на подлокотник и подпёр этой же рукой отвёрнутую в сторону голову с пустым и смотрящим в сторону взглядом, Маттиас подставлялся под ладонь русского, что мягко поглаживала его по макушке и почёсывала по затылку и чуть ниже, ближе к шее. Издавая тихое мурлыканье и иногда сопя, нацист слегка жмурился от удовольствия. Союз же спокойно закуривал. Он держал трубку в руке, которой подпирал голову, положив подбородок на тыльную сторону ладони, и, при надобности, разворачивал запястье, чтобы вдохнуть дым любимого турецкого табака. На Рейха коммунист слабо обращал внимание и лишь изредка поглядывал на того убеждаясь, что тому нравится, и отмечая, что немец сейчас подозрительно похож на большого довольного кота. Павел при этом каждый раз встречался с его внимательным взглядом, но подолгу не засматривался видя, что партнёр пытается найти что-то в глазах у русского. Это было малоприятно и слегка раздражало хоть оба и оставались невозмутимыми. - У тебя неестественный цвет глаз, - замечает Маттиас и Союз даже слабо пренебрежительно усмехается мол, только сейчас заметил? Но в остальном коммунист спокоен, и даже не поворачивается к нацисту и не бросает на того косого взгляда. - Это связано с тем, что ты постоянно так холодно смотришь? - в этот раз уже спрашивает Рейх и ответа не удостаивается, что его порядком обижает и заставляет угрюмо надуться, скинув руку русского со своей головы. Вот только Павел легко и быстро забирается ладонью под сложенные руки и начинает почёсывать партнёра под подбородком из-за чего тот практически сразу издаёт громкое довольно мурчание и расслабленно свешивает руки на пол приподнимая голову и подставляясь под его пальцы. - D-du... от этой темы не отвертишься... - Я знаю. Но пока ты не в силах даже встать, - спокойно комментирует коммунист едва слышную и дрожащую угрозу нациста, начатую на немецком и продолженную на русском. Он затягивается в очередной раз, а потом долго выдыхает и после, когда заканчивает, следит за дымом, что поднимается к потолку. Взгляд от голубоватой дымки турецкого табака возвращается к Рейху снова и видя, что тот совсем уже обомлел, Союз убирает руку последний раз погладив немца по голове. Маттиас отталкивается от его коленей и выпрямляется только спустя несколько десятков секунд при этом всё ещё выглядя слишком расслабленным и заторможенным. - Не смей так делать больше! - возмущённо вскрикивает он, вставая и скрещивая руки на груди, но коммунист практически никак не реагирует снова. Нацист обиженно фыркает будучи обделённым вниманием - такое отношение к его персоне было уж совсем неприемлемым! - и обходит кресло, подходя к тому боку, в сторону которого была отвёрнута голова Союза. Взяв за подбородок партнёра, он слегка приподнимает лицо коммуниста и затягивает того в поцелуй. Не успевший выдохнуть дым после очередной затяжки Павел намерено выдыхает его в рот Маттиаса из-за чего тот чуть ли не закашливается ведь турецкий табак всегда обладает лёгкой, колящей и слегка резкой горечью. Но немец сдерживается и отстраняется только спустя лишний десяток секунд, а потом выпрямляется, слегка запрокидывает голову вверх и с сипом выпускает дым из своего рта задышав нервно. - Д-дурень... Коммунист снова слабо усмехается и снова больше никак не реагирует смотря мимо Рейха, а тот обиженно жмурится как котик и опять скрещивает руки на груди. Для уговора Союза у него была ещё одна тактика, от которой русский практически никогда не мог отвертеться и сдавался именно на ней. Это может сработать и сейчас. Нацист снова обходит кресло, а потом усаживается рядом с тем при этом легко уместившись и коммунист даже вопросительно поднял бровь, метнув на него холодный взгляд. Немец широко улыбнулся, а после обнял партнёра за шею и уткнулся тому в щёку носом. - Ну Пааааааааша! - протягивает он слащаво и ласково и обнимая крепче любовника. - Ну расскажи, что скрывааааааешь! Ты ведь можешь мне доверять, Союююз! Союз очень слабо реагирует на это лишь едва заметно хмурясь и, видимо, старается сдерживаться, чтобы не разозлиться на нациста. Павел никогда не любил, когда Рейх начинал что-либо клянчить и выпрашивать - его это раздражало и быстро выводило из себя хоть он и держался всегда по долгу. - Я никому не доверяю, ты это знаешь, - сухо отвечает коммунист отвернув голову из-за чего немец уткнулся ему в затылок засопев и зафыркав. Русскому это откровенно не понравилось и он даже слабо поёжился с непривычки заставив Маттиаса победно усмехнутся. - Если ты не прекратишь, то я дам тебе по лицу, - спокойно выдаёт он, слабо показав в голосе малую злость. - Вот именно, что ты мне дашь по лицу, а я тебе не дам вообще, если не расскажешь, - улыбнулся Рейх и Союз, на удивление, озлобленно зашипел оттолкнув того от себя и немец даже чуть не перевалился через подлокотник кресла в последний момент успев отставить руки назад. - Да шучу, шучу я! - Я не люблю шутки, - недовольно буркнул коммунист, глубоко вздохнув. Его всегда злил юмор и он считал это пустой тратой слов и времени. Шутки со стороны Рейха он мог иногда терпеть, но практически постоянно воспринимал негативно. - Ладно... Что ты хотел? - сдаётся Союз, переведя взгляд на нациста и слегка нахмурив брови. - А давай ты сейчас будешь отвечать честно на все мои вопросы? - улыбнулся Маттиас, снова обняв того и положив голову на плечо. Он хотел узнать, что партнёр опять скрывает от него, но увидев, как Павел хмурится слегка сильнее, поспешно и неохотно решил добавить одну поправку. - Но если ты не захочешь, то можешь не отвечать... Русскому эта затея не понравилась вообще. Почему он должен объясняться перед немцем и рассказывать свои секреты тому, если о некоторых из них даже родные не знают? Впрочем, это можно было бы оправдать тем, что Рейх умеет хранить чужие тайны и что нацист действительно волнуется за него. Ну, так уж и быть... Союз сдержанно кивнул и Маттиас, что с надеждой всю эту минуту смотрел тому в глаза, просиял как ребёнок и расплылся в довольной улыбке. За это время немец уже успел рассмотреть радужку коммуниста и она показалась ему уж совсем неестественной: серо-каряя, словно выцветшая; неживая, стеклянная и отражающая всё как потускневшее зеркало; зрачки же были очень тёмными, насыщенными и контрастировали с тусклой радужкой. Ещё нацисту показалось, что он заметил какие-то едва заметные пятна в зрачках, но пришлось утешить себя тем, что так долго пялиться в одну точку не стоит и в поле зрения пятна начнут появляться самостоятельно. - Ты носишь линзы? - прямо спрашивает немец, начиная без каких либо предисловий. По слегка искривившемуся лицу Союза он прямо видит, что тот вот-вот откажется и возмутится на то, что партнёр задаёт личные вопросы и что он имеет право не отвечать. Рейх терпеливо ждёт поджав губы и опустив взгляд просто надеется, что ему повезёт, а в следующую секунду слышит обречённый вздох и, подняв глаза, замечает едва заметный кивок. - Серьёзно? Зачем они тебе? - удивлённо сначала переспрашивает он, а потом и задаёт новый вопрос нацист. - У меня дистрофИя роговицы, - сухо и без желания говорить отвечает Павел. Чувствуя же непонимающий взгляд, он просто отмечает, что Маттиас не разбирается в патологиях и объясняет как можно более понятно для того. - Это заболевание, которое проявляется в появлении белёсых образований на роговице глаза. Появляется дистрофия или из-за цепи каких-либо болезней, или передаётся по наследству, или инфекционно. Проявится может от десяти до пятидесяти лет. В последствии, при большом количестве образований, ухудшается зрение. Различают несколько видов, но это не настолько важно. - Сними линзы, - требует Рейх, мгновенно теряя улыбку на лице, слабо хмурясь и становясь серьёзнее. - Это не вопрос, - отмечает коммунист так же безразлично. - И тем более, ты согласился на это, - настаивает немец и Союз на мгновение задумывается о том, что раз взялся, то идти надо до конца, а после слабо кивает. Русский отворачивает голову, в этот раз мягко оттолкнув от себя нациста и поднося руки к глазам. Он медленно и поочерёдно снимает линзы, а потом перекладывает их в одну ладонь и слегка сжимает, чтобы не потерять. Прикрыв глаза и только после этого повернув голову вперёд, коммунист выдыхает и Рейх мягко целует того в щёку, пытаясь успокоить. - Ну же, всё в порядке, Паш. Ты можешь мне доверять, - добродушно улыбается немец погладив по плечу Союза и тот в последний раз кивает, а после открывает глаза. Сбоку видно плохо, но нацист уже всматривается с лёгким прищуром, но когда русский резко разворачивает голову к нему и встречается взглядом, то он вздрагивает, тихо вскрикнув от удивления и лёгкого испуга. - Это зернистая дистрофия, - объясняет коммунист, слегка склоняя голову на бок. Его радужка практически чёрная, а её часть и весь зрачок заполнен мелкими белыми пятнами, которым уже буквально некуда встрять и они теснятся, залезая друг на друга. Это смотрится откровенно жутко и неестественно и Рейха передёргивает только от одного взгляда в глаза Союза ведь даже без линз они до сих пор пустые и неживые. - У меня это начало проявляться в десять лет. В детстве много болел и дистрофия поэтому проявилась после попадания в нормальные для жизни условия. Сейчас я вижу лишь цвета и без линз даже контуров не различаю. До тебя об этом знал только Британия. - П-почему ты скрывал это!? Тебе нужно лечение! - возмущённо и с беспокойством выдаёт немец, но русский на это поводит плечом без особого интереса ибо какая разница сейчас на это, если с линзами он всё видит? Павел надевает их обратно так же заторможенно, как и снимал, а после закрывает глаза и долго и глубоко затягивается, поднеся трубку ко рту, и протяжно выдыхает. - Ни сегодня, ни завтра, ни в этом месяце и ни в году. Но когда-нибудь. Когда коммунизм будет достроен и все будут жить в мире. Когда-нибудь тогда... - задумчиво выдаёт он и Рейх недовольно хмурится, но быстро мирится с этим и садится рядом с тем удобнее, кладёт голову коммунисту на плечо и закрывает глаза, а Союз приобнимает его одной рукой. - Дурень...