Ты будешь моей любимой, милая

Вэл почувствовала, что что-то не так ещё до того, как полностью открыла входную дверь. Прозябшая в слишком тонком пальто, с влажными от мерзкой мороси волосами, уставшей рукой от тяжёлого пакета с продуктами, она зашла в квартиру, не встреченная по-привычному ластившимся котом. В воздухе витало что-то пряное и слишком на её вкус душное, а между рёбер поселилось назойливое чувство, знакомое и беспокойное. Небрежно скинув пальто и промокшие сапоги, она заметила огненно-рыжий лист, прилипший к подошве. В монотонной окружающей обстановке его яркость смотрелась вычурной, неподходящей своей живостью остальной серости. Относя пакет на кухню и ставя на плиту старомодный чайник, она пыталась прислушаться, уловить хоть что-то, что бы подтвердило её чувство постороннего присутствия, но в тишине звучали лишь её глухие шаги, шуршание полиэтилена и кратко прозвеневший металл. Она не собиралась спрашивать глупое «кто здесь». Если кто-то и правда был, она знала, кто. Ступая в мрак гостиной, чувство между её рёбер, почти что шестое чувство, кольнуло с новой силой. Вытянутая фигура у окна осталась неподвижной, наблюдая. Слабый ореол вокруг неё, — жёлто-электрический свет уличных фонарей, — создавал какой-то особый антураж, едва ли не религиозный трепет этому пришествию. Лицо Вэл, оставшееся невозмутимым, отчётливо контрастировало с выворачивающим наизнанку зудом — радостью присутствия и одновременно с этим укором, что она так от этого зависела. — Тебе бы не помешало больше одежды, — сказала она с напускным бесстрастием и включила свет, прежде чем опуститься на потрёпанный диван, отказываясь смотреть на женщину. В ответ та мягко рассмеялась, всё так же сидя на подоконнике, одетая лишь в тёмное бельё и белую просторную рубашку, закатанную до локтей и полностью расстёгнутую, открывая едва прогретому воздуху неестественно бледную кожу. Вэл могла по памяти воссоздать этот отравляющий её образ, так, будто женщина выжгла себя у неё на роговице, чтобы та даже во сне не могла забыть о ней. Нагие длинные ноги, впалый живот и плоское место между грудей. Одна рука женщины покоилась в разнородной длинной шерсти кота, что смирно мурчал у той на угловатых коленях, другая — держала сигарету. Вэл захотелось упрекнуть ту, что из-за неё ей приходится теперь в два раза чаще покупать пачки. — Даже не посмотришь на меня, милая? — Ишет приоткрыла губы, тонко выпуская дым и сладко спрашивая, так, будто соскучилась. Вэл знала правду. Она могла видеть боковым зрением, как женщина затушила даже близко не законченную сигарету о подоконник, — чудо, как каждый раз у Вэл это не вызывало нервный тик, — и мягко переложила кота с коленей, вызывая у того недовольное урчание. Каждое действие той получалось необычайно плавным и утончённым, обманчиво нежным, точно невесомый ручей, не поддающийся гравитации и любым другим людским законам. Когда та бесшумно соскользнула на пол, Вэл так и осталась сидеть, глупо моргая перед собой. Ей хотелось встать и уйти, она знала, что так будет лучше для неё самой, но также прекрасно знала и то, что каждая клетка её тела сейчас принадлежала Ишет. И Ишет не собиралась оставаться сегодня без своего. — Совсем нечего мне сказать? — женщина наигранно растягивала слова, пытаясь казаться расстроенной. Не дождавшись ответа, та закатила глаза и медленно подошла к книжным полкам и, казалось, была совсем не заинтересована сидящей. Взяв в руки по очереди несколько книг, будто оценивая их на ощупь, она напевала себе что-то неразборчивое под нос. Рубашка женщины была помятой и доходила до середины бедра. Вэл было интересно, от кого она у неё на этот раз. Раздражение зудом поселилось на подушечках пальцев, поэтому вместо этого она спросила другое: — Разве ты пришла за этим? Приглушённая мелодия тут же оборвалась, а Ишет обернулась, растягивая губы в приторной улыбке. Неожиданно наступившая тишина заставила Вэл инстинктивно съёжиться. — Я уже начала думать, что ты решила сегодня со мной не разговаривать. Обижаешься, что я так долго не приходила? Когда женщина начала приближаться, сперва небрежно засунув книги на место, Вэл ответила на пристальный взгляд серых глаз. Любой психолог, менталист или просто проницательный человек не заметил бы в её выражении ничего необычного, никакой фальши или обмана. Обмана в лице женщины и правда не было, негласная цель и исход были известны обеим, но Вэл всё же было не по себе. Как и в любой другой раз до этого. — Я даже не заметила, как долго тебя не было. Едкий ответ в надежде уколоть. Но, о, Вэл заметила. Она считала дни и старалась не думать, что больше не увидит женщину. Старалась не думать, как сильно её это заботило и как не хватало ей их странных отношений, если это вообще подходило под категорию каких-либо отношений. Здоровых, по крайней мере. Ишет захватывала все её мысли, заставляя подчиниться ей, руша каждый аспект её жизни, лишая смысла какое-либо взаимодействие с окружающими. Это не было любовью, влюблённостью или даже привязанностью. Это была чистая одержимость, нездоровая и болезненная. И, как и любые другие зависимости, эта не могла привести к чему-либо хорошему. А итоги — такие же негласные и такие же известные. Для обеих. Вопреки всему этому, она совершенно точно не собиралась давать слабину, не внешне. Даже несмотря на жжение изнутри, говорящее о том, что игра началась, или, может, лучше говорить "акт", и тогда всё это можно принять за представление. Жжение только усиливалось с каждым шагом Ишет, которая, услышав напыщенно холодный ответ, лишь улыбнулась ещё шире, обнажая ровный ряд белых зубов, подойдя вплотную к Вэл, упираясь теперь коленями в её собственные. Это простое действие, можно сказать, платоническое касание, казалось интимным. Поэтому Вэл отодвинула ногу, почти что не отдавая отчёта, как убираешь руку от шипящего утюга. — Так нравится твоё упрямство, милая, — Ишет нарочито медленно согнула ногу, ставя колено на диван, прижимаясь им к бедру девушки, невольно задирая той непослушное платье, — никогда не надоест, — растягивая слова, она так же медленно согнула и вторую, ставя по другую сторону от сидящей, плотно зажимая в своеобразный капкан без возможности к отступлению. Не спеша опускаться на чужие колени, Ишет расслабленно положила руки на спинку дивана по бокам от головы Вэл. Небольшая грудь, едва прикрытая тонким хлопком, что не скрывал острых сосков, теперь находилась на уровне глаз девушки, но та, в свою очередь, лишь безвольно сидела, как завороженная, с неловко раскинутыми руками, со взглядом исподлобья, направленным в тонкое аристократичное лицо женщины. Она была, безусловно, красивой, даже больше положенного. Становилось жутко от того, как захватывало дух от остро выточенных черт лица женщины, от гладкой кожи без единого изъяна, но больше всего вызывали мурашки глаза, что, казалось, смотрели сквозь тебя, в самый твой центр, зарывались под рёбра и вот-вот были готовы их вырвать. Что-то сделать означало бы согласиться, означало, что ей нужно всё это, нужна Ишет. Что-то сделать — лишь приблизить начало, тем самым приблизив конец и снова наступившее одиночество. Ведь любой зверь, как только жажда утолена, не задерживается у водопоя, несмотря на то, каким желанным тот до этого казался. И Ишет не была исключением. Вэл отвернула голову, чувствуя, как пьянеет, а температура тела, кажется, достигла тридцати семи, волнами жара расходясь от солнечного сплетения. Акт первый подходил к концу. Она знала, что осталось недолго. Ишет наконец опустилась на чужие колени, мягко, почти что заботливо кладя ладонь на лицо девушки, мурлыча: — Не такая независимая, как того бы хотелось. Не так ли, милая? Вэл почувствовала, как ладонь женщины опаляет ей щёку, но не отстранилась, находя это по-странному приятным, заставляющим прикрыть глаза, почувствовать, как собственная воля покидает её. Она была уверена, что любой другой на её месте уже покрылся бы волдырями, но у неё уже выработался иммунитет. Как к яду, после продолжительного дозированного его употребления. — Почему? Вэл не была уверена, что именно хотела этим спросить. Голос, ставший теперь ниже и ещё более хриплым, чем уже был от сигарет, перестал её слушаться вовсе. В это время рука уже соскользнула с горячей щеки, остановившись у нижнего края свитера, неощутимо ухватившись за ткань.  — Ты же знаешь, всё всегда заканчивается этим. Ишет невесомо мазнула губами по скуле девушки, стягивая с той цветастый свитер через голову. Вэл не могла найти в себе сил сопротивляться — женщина уже сидела у неё на коленях, так какой теперь в этом смысл. Девушка откинула голову назад, чувствуя выступивший на затылке холодный пот. Позволяя чужим рукам протиснуться за спину и расстегнуть платье, она положила ватные ладони на невесомые бёдра женщины, неуверенная, что из этого было горячее. — Ты будешь моей любимой, — проворковала Ишет, неторопливо забираясь руками под платье, поднимая подол всё выше, наслаждаясь моментом, как кошка игрой перед трапезой. Вэл улыбнулась, сама до конца не осознавая, чему: — Ты так всем говорила? Или ты уже не помнишь за столько-то лет? Женщина над ней мягко рассмеялась, расстёгивая бюстгалтер, любуясь, как его лямки спадают с усыпанных родинками плеч девушки. Соскользнув с коленей, она прошептала не услышанное «я помню всех до единого». Когда Ишет аккуратно опрокинула Вэл на спину, стаскивая с той капрон, только усугубляющий жар, именно тогда девушка почувствовала подступающий припадок. Вэл чувствовала, как длинные пальцы очерчивали ей бёдра, обводили низ живота, поднимаясь к груди, но, разморенная, не находила сил поднять головы. Этого и не потребовалось, так как вскоре в поле её зрения появилась Ишет. Намокшие от пота корни волос были сейчас чернее, что заставляло кожу выглядеть ещё бледнее, хотя это казалось невыполнимым, а глаза приобрели внутреннее изголодавшееся свечение, пока что совсем тусклое. Либо наконец проявлялись галлюцинации — она не могла понять, нащупать грань. Вэл дышала через едва открытый рот, ощущая, как пересохшее горло неприятно скребло при каждом вздохе и выдохе. Женщина бережно поцеловала влажный висок, короткими ногтями прослеживая линию рёбер, и прошептала, не отрывая рта: — Ты же знаешь, что надо сделать, — пройдясь ещё раз руками вниз и вверх, она обещающе продолжила. — Будет легче. Каждая прочерченная пальцами дорожка отзывалась болью, которая, однако, заставляла закатить глаза. Вэл хотелось вскрикнуть, но не была уверена, что звук, сорвавшийся с её губ, не окажется стоном. Сохранить безмолвие ей помогало лишь чрезмерно пересохшее горло. Собрав в себе все свои оставшиеся силы, Вэл повернула голову к лицу Ишет и прижалась своими потрескавшимися губами ко рту женщины, так, будто могла напиться ею. Вэл дала своё согласие, разрешение и приглашение, и Ишет не надо было говорить дважды. Она немедля углубила поцелуй, проникая языком между несопротивляющимися губами. Это отнюдь не утолило жажду, но накатившая лихорадка, — акт второй, — позволила об этом забыть. Вот теперь она не могла быть уверенной, глаза женщины и правда светились лазурно-голубым или это её сознание затягивало её всё глубже. Когда Ишет без предупреждения прикусила ей губу, одной рукой сжимая талию, второй спускаясь к резинке единственной оставшейся на теле ткани, Вэл широко распахнула глаза, почувствовав, как начала падать. Она знала, что ещё не конец, но каждый раз для неё был как первый. Потому что всего этого было слишком, её тело не было создано для того, чтобы выдерживать такую силу, такое напряжение и такие температуры. Вэл перестала ощущать собственные конечности и подумала, что вот оно, вот сейчас она, должно быть, рассыплется в пепел. Давно бы пора. Она не ощущала, как её тело дрожит, как капли пота стекают по лбу, по рукам, судорожно сжимающим обивку дивана, по раскрытым бёдрам. Вместо этого она чувствовала лишь невнятные спазмы, скрытые пеленой пылающего нутра, а перед глазами стояло только одно — ярко-голубые глаза, неестественные, высасывающие, поглощающие. Она удивлялась, как не ослепла от такой яркости. Всё её тело должно было уже «ослепнуть» от яркости, перегреться как какой-нибудь негодный компьютер ещё в самый первый раз. Когда Ишет вошла в неё, успокаивающе напевая что-то на ухо, Вэл не смогла больше держаться. Мышцы всего тела на мгновение расслабились и опали, и она инстинктивно закатила глаза, уже готовая окунуться в успокаивающую тьму, но даже так её преследовало лазурное свечение, теперь мерцающее, бесконечно двоящееся, троящееся, десятерящееся и набирающее скорость в своём хаотичном непрекращающемся движении. Синхронно со свечением набирали темп и пальцы Ишет, выбивая из девушки загнанные вздохи, и тело, сверх расслабленное до этого, в следующую же секунду забилось в прогрессирующих конвульсиях. Уши заложило от нездорово быстро стучащегося сердца, и Вэл приготовилась к кульминации. Она не была уверена, как долго продолжались судороги, с головой накрытая и потерянная в избыточным чувстве, приносящем ей почти что трансовое, оргазмическое страдание. Свечение, ни на секунду не останавливаясь, иглами впивалось в петли мозга, а собственное тело казалось ей сотканной из нервных окончаний магистралью с бегущим потоком импульсов. Единственное, что не давало ей распасться на части под этим не поддающимся человеческому сознанию чем-то, был голос, тихий, но ясный. Единственная ясная вещь среди пёстрых оглушающих сыпучих песков её разума. Она услышала его в тот самый момент, когда хаос вокруг был готов затопить её. Ишет не переставала напевать неизвестные Вэл слова, так же, как и в любой другой раз до этого. Возможно, именно это и помогало ей. Испытав наиболее сильную и затяжную конвульсию, сковавшую её на, что казалось, минуту, она сперва услышала плавный голос, а вскоре остановились и мерцания, так же стремительно, как и появились. Успокаивающая темнота, казалось, никогда и не нарушалась. Вэл не спешила открывать глаза. С каждым вздохом дыхание становилось всё размереннее, возвращаясь в норму, а звук сердца вскоре перестал быть слышен даже на фоне. Ей казалось, она пролежала так с полчаса, обессиленная, разбитая на части и несобранная обратно, когда услышала полное чувства «спасибо». Открыв глаза, она увидела Ишет. Та казалась менее худой, а кожа приобрела более живой оттенок. На щеках той даже проступил холодно-розовый румянец, и едва покраснели губы, хотя до этого Вэл не обращала внимание на отсутствие какого-либо цвета в лице женщины. Глаза вернули свой привычный серый цвет и не оставили следа от жажды. Как и причины дальнейшего нахождения тут. Вэл отвернула голову к потолку, не находя в себе ни слов, ни сил на ответ. Она теперь чувствовала свои руки, ноги и даже пальцы, но в них будто не осталось ни капли энергии. Она знала, что этим всё и завершится. Ей казалось, она не протянет долго, если всё будет так продолжаться. — Ты будешь моей любимой, милая. Ишет почти любяще прикоснулась губами той ко лбу, прежде чем встать с дивана. Вэл закрыла глаза, но слышала, как та босыми ногами прошлёпала на кухню и сняла с плиты чайник, давно просвистевший. Когда тот коснулся столешницы с глухим стуком, она знала — с этой секунды она осталась одна. Её врач говорил, что галлюцинации — абсолютно нормальное явление при приступах эпилепсии. Говорил, что её галлюцинации всего лишь имеют более сложный характер и структуру. Это, однако, не мешало ей каждый раз подсознательно надеяться, что именно сегодня придёт Ишет. Не её галлюцинация, а Ишет, осязаемая и реальная. Даже если каждый раз отравлял её, давая лишь мимолётное наслаждение. Но и это наслаждение только оставляло неприятный осадок, а жизнь на фоне тех душащих минут становилась монотонной и бессмысленной.

***

Когда Вэл проснулась, было без пятнадцати четыре утра. Всё ещё нагая и продрогшая, после почти что восьмичасового сна на неудобном диване, неизменно обессиленная и с лишь ещё более пересохшим горлом, она с трудом приняла сидячее положение. Повернувшись к окну, она увидела на подоконнике сморщенную сигарету, выкуренную едва ли наполовину. Какая жалость.