miracle

Мисти из крови и плоти, с волосами запутанными и взглядом наивно-открытым; у Корделии в голове не укладывается, как вообще это все возможно. По голове тяжелым ударом слова о том, что лучше бы ее оставили там, где она была. В Аду, вечно режущей лягушку, вечно оживляющей ее и снова режущей; по ощущениям все равно, что саму себя. Корделия за руки ее цепляется и каждое произнесенное слово впитать, запомнить, удержать в памяти как можно дольше. Мисти улыбается совсем так же смущенно и по-детски, как годами раньше. — Нам всем придет конец из-за него, кем бы он ни был. У нее от рук пахнет землей, а от волос свежескошенной травой, когда Корделия ее целует. И это ненормально и странно, учитывая годы в Аду, но Мисти слишком живая и настоящая. По щекам, по скулам ее гладит и говорит, что они не видели его так, как она. С ним говорил, кажется, весь Ад. А это ненормально; Корделия в объятиях ее сжимает. Майкл Лэнгдон, кем бы он ни был, вернул ей то, что она сама не смогла удержать. У Мисти волосы жестко-мягкие и взгляд напуганной лани. — Твои глаза… Слезы почему-то проступают непроизвольно, Корделия кивает несколько раз, будто в подтверждение. Сама забывает, кажется, о том, как много лет прошло с тех пор, как они виделись в последний раз. Как она, слепая и потерянная, прижимала к груди труп Мисти, хваталась за воздух, когда тот прахом рассыпался. — Это какое-то чудо, — та почти шепчет, за руки цепляется и в глаза, на глаза смотрит так, будто бы те ненастоящие, будто бы с ними что-то не так. Ты — настоящее чудо, думает Корделия, ты и твое возвращение. Если Альфа — не детские сказки, если Лэнгдон скрывает в себе нечто большее и разрушительное, то у нее хотя бы будет Мисти. Он вернул ее, а это уже дорогого стоит. Мисти повторяет, что не стоило ее возвращать. Ей самой возвращаться не стоило. Что если кого и возвращать, то кого-то сильнее, кого-то более пригодного для грядущего. Кого-то, кто не испытывает невыносимую боль, если видит смерть живого существа. Корделия все слова эти мимо ушей будто бы пропускает, от себя далеко не отпускает и всякий раз оборачивается, словно бы боится, что может потерять ее снова, на этот раз намного проще и быстрее, чем в прошлый. Мисти следует за ней подобно Эвридике, лишь с поправкой на то, что не испаряется, стоит только на нее оглянуться. Оказывается, сжимать ее в объятиях и губами касаться, намного приятнее, чем она вообще помнила. Оказывается, она вообще начала уже забывать ее. Только не понадобятся года, чтобы все это восполнить. Корделия знает; с ней всегда было так просто, так легко. Как дышать. Как оставаться наедине с самой собой. Приговор — антихрист и апокалипсис. Мисти совсем не из пугливых, несмотря на этот взгляд, несмотря на голос и интонации. Мисти собой пожертвовать готова одна из первых; проблема лишь в том, что Корделия совсем не хочет, чтобы та жертвовала собой. Они стоят на пороге конца всего, а Мисти у нее на плече засыпает, и казаться начинает, что даже этот самый конец всего не так страшен в итоге. И если они все падут, то непременно вместе. Да и разве может так случиться, что они падут, едва-едва обретя друг друга? Ковен совсем живой; дышит и развивается. А быть Верховной, оказывается, намного проще, когда тебя за руку держат, когда своей шалью укрывают и заматывают, когда улыбаются так, что кажется, будто исправить можно вообще все. Возвращение Мисти — настоящее чудо; а чудеса всегда происходят в исключительно страшные времена.