Там, где мы есть

Серые полотна многоэтажных домов. Запах гари, заполнивший лёгкие. Вкус собственной крови во рту. Крепкие чужие руки… нет, лапы. Свирепость дикого зверя в рвении защитить своё.

Гвен тошнит от боли, пронизывающей всё тело. Её не на шутку выворачивает от судороги зубчатой мышцы. Обильно покрытое синими пятнами тело ноет от пульсирующих спазмов. Цена героизма. Глупой надежды спасти всех. А от боли ли её тошнит? От самой себя — точно. С колоссальным трудом она встаёт на ватные ноги, ощупывает живот, ребра и конечности на наличие переломов. Всё целое. Целое, благодаря исцеляющему фактору, который не спешит спасти от головокружительной саднящей пульсации. Его прошибает озноб. Дрожь. Эдди спит — Веном вторые сутки не смыкает глаз. Он выбивает нервозную чечетку пятками, словно кто-то чужой вот-вот выпрыгнет из-за старого шкафа, и Веном снова закроет неумелую героиню в маске паука собой. Засела в голове. Девчонка. Ведь мучает. Всего его наизнанку тонким голоском выворачивает. Он вспоминает, что чувствовал Эдди к Энн — идентично его состоянию сейчас. Боится признаться, что сиганул в пропасть. Любовь — что-то дикое. Непознанное. Странное. Привязанность — нужда, выживание. Веном размышляет, карабкаясь к нужному окну по стене старого кирпичного дома. Он её по запаху. По голосу. По боли. По крови найдёт. И нашёл, забравшись на подоконник обеими ногами. Спрыгивает, садясь на неаккуратно закрытую постельным бельём кровать. Она входит, обнажённая по пояс, и вздрагивает. Веном исследует все отметины, оставленные чужими руками на теле его Гвен. Успокаивается мыслью, что всех их разорвал. В клочья. До единого. — Мистер Брок? Закрывается руками, пряча сокровенное. — Его здесь нет. Перед клинтаром нечего стесняться. Бесполый костюм, бесчувственный, с любовью к особому меню. Гвен раскрывается, берет тюбик с мазью и наносит на видимые повреждения. Однажды он прочёл в памяти Эдди, что любовь — это когда порхают бабочки внутри. Вранье. Клевета. Любовь — это могила. Открытая, с землёй вокруг, и она ждёт. Ждёт, когда Гвен добровольно в неё ляжет, и он, могильщик, зароет. Спрячет. Ото всех. Навсегда. — Спасибо, что помог. Если бы не ты, я бы… Ей трудно, и он согласно кивает, чувствуя приближение её живого, избитого тела. Гвен оказывается так близко; кладёт руки, испачканные мазью, на его плечи и робко обнимает. Он боится касаться желанной, мраморной, холодной кожи, и устраивает ладони чуть ниже талии, на поясе, закрытом тканью штанов. Мокрой пастью водит по плоскому животу, трётся гладким лбом, дышит часто, резко. Слизывает горькую, вязкую мазь. Маслянистой шкурой ластится к рукам, как уличный кот, жаждущий приюта. Добрых рук. Её рук. Тонких пальцев со сбитыми костяшками, пухлых кончиков, обкусанных от нервов ногтей. Чего нервничать? Он рядом. Он защитит. Нет, он не кот. Гвен не понимает ещё, он — пёс, идущий по пятам. Без неё завоет, как раненый. Она его наизнанку. Разворотила пустодушную сущность. Сломала. Он её по запаху, боли и крови. Найдёт. Его ломает. Веном вдыхает на полную грудь запах лекарства, запекшейся крови и влажной кожи. Трётся о костлявый участок между грудей, пачкая слюной грудную клетку. Стейси больше не дрожит, её согрело горячее дыхание. Нет стеснения, ужимок, чувства неправильности. Она гладит складку под его затылком, углубляется в выемки между хорошо развитыми мышцами. Ужасно, что она чувствует родство с инопланетным, жестоким хищником. Между ними что-то есть, оно развивается, крепчает. Из ниточки — в проволоку. Колючую, из вибраниума. Не разорвёшь, не распилишь. Веном никого не пустит ближе. Гвен осознает, что эта связь завьется петлёй на её шее, возможно, однажды. Но пока… Пока она верит, что её ждёт счастливый конец.