Because I liked you better Than suits a man to say, It irked you, and I promised To throw the thought away. To put the world between us We parted, stiff and dry; ‘Good-bye,’ said you, ‘forget me.’ ‘I will, no fear’, said I…
A. E. Housman, ‘Because I Liked You Better’
Открытый тюбик пасты небрежно лежит на полке. Щетка плавно идет по зубам — надежда на то, что, возможно, она очистит что-то. Вода, смешанная с зубной пастой, превратившаяся в пену, безжизненно вытекала изо рта. Глаза, поднятые на свое отражение— почти такие же безжизненные. Но следом на лице расплывается яркая улыбка, такая привычная для всех. только настоящего Феликса они еще не видели. Никто. Даже Хенджин, которому он доверяет, рассказывает практически все. — Скажи, зачем мне завтра просыпаться? Отражение не отвечает. Феликс проводит пятерней по волосам, упираясь ладонями по бокам раковины. Тяжело дышит. Внизу где-то очень болезненно ноет. Он без понятия что это. Да и знать особо не хочет. Ли отходит от зеркала с раковиной, упираясь спиной в ледяную стену, выдыхая и скатываясь к бортику ванны. Он наклоняется вниз спиной, волосы начинают постепенно взмокать, пол-лица опускается в воду, после и руки. Только вот он не задерживал дыхание. Секунда, две, четыре. И он начинает барахтаться, плескать воду в разные стороны. По стенам стекают капли хлорированной воды. Он пытается ухватится за что-то, словно за соломинку. Утопающий борт, которого никто не спасет. Все промокло. Белая футболка, которая летит к чертям на пол, оставляя после себя небольшую лужу, рыжие волосы опущены вниз, по которым быстро стекают холодные капли, спортивные штаны, которые Феликс снимает по пути, кидая куда-то в корзину для белья, оставляет мокрые следы от пят. Он поворачивает ручку, открывая дверь в комнату. Уже давно ставшую «убежищем и личным адом», — с его собственных слов. Подавить возрастающие чувства к другу, к мемберу своей же группы, получается только лишь через причинение самому себе боли. Больше даже не физической, а психологической. Является ли это самовнушением? То, что он вовсе не любит его? Что это неправильно? О, да, определенно. И это тот человек, который постоянно крутится вокруг него, говоря всем, что ему плевать на их отношения с Хенджином. Что крепкие объятия ничего не значат. что поцелуи куда-то в макушку, в нос, в щеку — тоже ничего. А тот смазанный и неловкий поцелуй в уголок губ ночью, когда Хван уже глубоко спал? Феликса беспокоило тогда одно – лишь бы он спал. Не увидел и не почувствовал, как Ли относится к нему на самом деле. Феликс всегда любил Хенджина. Но тогда была дружба. А сейчас? что-то, отчего сердце постепенно разъедает. Его привычка носить хенджинову одежду никуда не делась. Не даром у того каждый день она то и дело пропадала. Позже он замечал ее на Феликсе, что-то бурно объясняющего Минхо, вроде: он вовсе не ошибся в хореографии, просто случайно споткнулся. Но Минхо было все равно, он как всегда хватает младшего за шею, взъерошивая рыжую волосню на голове. Хенджина это улыбало. Заставляло теплу разливаться по груди. Только он ничего не знал о том, что сокрыто под его, огромных размеров, толстовкой на Феликсе, и челкой, которая все время прикрывала глаза по ночам, видимо скрывая то, что другим либо не дозволено увидеть, либо они сами не пытаются понять, что происходит. Феликсу особо ничего не надо. Он просто будет тихо продолжать убивать (топить) свои неправильные мысли по ранним утрам и поздним ночам.***
Дверь слегка скрипит, когда Ли закрывает ее, проходя внутрь. Хенджин все так же спит. Феликс вот никогда не мог спать так подолгу. Для него это было невыносимо, и дело даже не в том, что надо успеть сделать «свои дела» в ванне до того, как все проснутся, а в том, что ему снилось не то, что должно было. Словно его мысли, воображения о счастливом перебрались во сны. Все вокруг белое, крупные хлопья снега, словно в флерном наваждении, падают прямо перед лицом Феликса, а через них он наблюдает за Хенджином, что смотрит высоко в небо, наслаждаясь и смеясь заливисто так. Феликс говорил, что он любит снег очень сильно, а еще он говорил, что любовь его похожа на снег, что волосы у него точно хлопья снежинок, опавших в морозный день. Только вот цвет волос у него совсем не белый, золотистый, даже медовый, чуть темнее, переливающийся на солнце. Такой теплый, будто объятия, руки, которые греют щеки. Потом, когда Хван поворачивает голову в сторону Феликса, по-привычному кратко улыбаясь — все исчезает, рассыпаясь. И вот, он в который раз лежит на той же кровати в комнате Хенджина, слегка сжимая чужую кофту в области груди, на другую руку положив его голову. Он нервно выдыхает куда-то в хенджинову макушку, обдавая теплом, чуть сдувая несколько прядинок в сторону. Феликсу хватает пока и того, что Хенджин просто рядом. позволяет прикасаться к нему, позволяет целовать, пусть и не так, как хочется, и сам делает в ответ то же самое. Феликс, в чьем сердце поселилась и чернота, эгоизм, ревность, желание того, чтобы Хенджин принадлежал только ему; боль от причинения ее самому себе; вода, нет, самый настоящий океан в сердце; и любовь, что уничтожала все тело, ломала кости, не давала нормально дышать, думать, принимать разумные действия. Что правильно для Феликса? Для него сейчас безрассудные действия куда разумнее. Он считает их более подходящими для своей сущности. Тому, кем он стал; а кем был уже и не помнит. Потому что все изменилось, перевернулось с ног на голову, а исправить никто не может. Починить разрушенный дом внутри Феликса некому. Да и Хенджину по силе ли такое? «Скорее всего нет», — отвечает он своему подсознанию. Феликс рассказал однажды. Описал того, к кому сердце трепетно и с любовью относится. Хенджин не понял. В утешение он сказал ему попытаться признаться, что: вдруг он чувствует тоже самое, и что риск — это всегда интересно. Риска в жизни Феликса было предостаточно. Никто не предостерегал его.***
В один из дней он все же попытался покончить со всем. Уже было залез на перила балкона, но его вовремя заметил Джисон, проходивший мимо кухни. Быстро среагировав, он ухватил того за капюшон, обвил другой рукой вокруг истощенной талии, и со всей имеющейся силой оттащил назад, приземляясь вместе с ним на бетонную поверхность. Феликс рыдал навзрыд, барахтался в крепких руках Джисона, словно тряпичная кукла, тянулся куда-то вдаль, захлебываясь в своих же слезах, говоря какие-то невнятные слова, мыча и кусая свои руки, которые без того были все в порезах. Джисон смог успокоить его не сразу. Стиснув зубы и прикрыв глаза, нежно приложил ладонь ко лбу Феликса, опуская на глаза. — Представь то, что тебе нравится, — звучал теплый, слегка хрипловатый и дрожащий голос Хана. И Феликс представил снег. Это остановило его, пусть и не до конца. Тот вечер Ли провел вместе с Джисоном, не отходя от него ни на шаг. На диване Феликс удобно устраивался между джисоновых ног. Хан кормил его орехами со своих рук, а Феликс хрустел, переключая каналы, наконец найдя нужный, с мультиками. И всегда бы так. С джисоном было комфортно, хорошо и, казалось бы, все забывается, что вся боль отходит куда-то вдаль, словно и не было ее вовсе. Совершает ли Феликс ошибку тогда, когда целует в приоткрытые губы Джисона, что в то время увлеченно наблюдал за персонажем в телевизоре. Он не знает, ошибка это была или нет, но Хан отвечает, заполняя Феликса чем-то невообразимым, оставляя на губах запах орехов и привкус колы. Создавалось ощущение, будто губы Джисона могут исцелить что угодно в нем. Те прорезы на руках больше не болят, потому что по ним мокрыми поцелуями прошелся Хан. Шрам где-то на затылке больше не зудит, потому что – Джисон. И трещинки на губах тоже не кровоточат. Это был Джисон. Они вовремя останавливаются, чтобы не перейти границы. Джисон говорит, что это всего лишь для того, чтобы умерить боль. Феликс кивает. Не раз, а три, обнимая парня за шею – благодарность. Феликс всегда пах Хенджином и только им. Его одеколоном, его одеждой, едой, которую он ел с ним. Все сразу отличали этот запах. Но, в тот день Феликс сплошь пропах орехами и колой.***
Ночью феликс проснулся весь покусанный, оставленный в отметинах, словно на руке образовался браслет. Незнакомый запах от Феликса бил в ноздри так сильно, заставляя недовольно кривиться во сне. Хенджин мстит. И Феликс опять весь пахнет им. Их отношения странные, не поддающиеся объяснению. Но, может, так и надо? Нужно ли им что-то другое, какая-то глупая романтика? Или признания в чувствах? Возможно, Хенджин вовсе не любит Феликса, как парня, но испытывает влечение и заботится о нем по-своему. Феликса сейчас пока что не исправит ничто: порезы будут появляться один за другим, пока, возможно, его кто-то не поймает за этим делом. Будет ли это сам Хенджин, отбросит в сторону лезвие, истекающее феликсовой кровью, спустит его вниз, прижмет к холодной ванне, включая душ, усадит к себе на колени лицом к лицу и прислонится лбом ко лбу, после даря горький поцелуй. Феликсу, если честно, признаваясь самому себе, ничего другого и не нужно было. Всего лишь чувствовать его рядом, губы на своих. Хенджин не излечивал, а делал раны только больше. Может быть, только он понимает его всего, изучает заново, проходясь руками по всему телу, забираясь зелеными острыми шипами под кожу, опутывая вокруг сердца и разрастаясь ало-красными розами внутри. Феликсу больно. Это Хенджин, значит, терпеть можно вечность. Хенджин будет с ним всегда. Они — половина от разного. Главная составляющая боли. Можно было бы сказать, что без Хенджина не будет и Феликса. Однако, вечность терпеть не привыкла. Поэтому, возвращаясь на диван, Феликс находит любовь в орехах и коле. И мягкой сердечной улыбке Джисона. Боль и вечность прощаются. Остается только тепло и смех.