Who wants to live forever/Кто хочет жить вечно?

Он прижался к стеклу лбом, пытаясь унять жгучую головную боль, от которой на глазах практически выступали слёзы. Его тело, сильное и тренированное, подводило своего владельца в самый неподходящий момент — когда в ушах ещё не отзвучал треск погребального костра, а перед глазами ещё стояло пламя, пожирающее всё, что осталось от его учителя. Сейчас все ждут, что он будет способен переступить через себя и свою боль, отпустить всё, что тяготило его, забыть прошлое и жить только своим настоящим и будущим этого маленького мальчика из пустыни, который свернулся в углу, укрывшись пледом, и напоминал о себе ярким отсветом в Силе. Все ждут, что сегодня вечером он оставит себя наедине с горем, проживёт его и отбросит от себя, словно что-то ненужное, словно эта рана зарубцуется за несколько мгновений, проведённых в глубокой медитации. А завтра он снова возьмётся за меч (без воспоминаний о том, кто научил им фехтовать), заправит за ухо небольшой вихор от отстриженной падаванской косички (без воспоминаний о том, кто заплёл её на официальной церемонии инициации), возьмёт с собой Энакина (без воспоминаний о том, кто нашёл этого мальчика и так же взял с собой на корабль) и просто будет жить нормальной жизнью. Чушь. Жизнь джедая никогда не была нормальной. А была ли она жизнью? Неожиданный приступ кашля сотрясает всё тело, и Оби-Ван от неожиданности подаётся вперёд и глупо стукается горячим лбом о приятно холодившее кожу стекло. Энакин в углу напуган, но пытается не подавать виду: он только что, несколько часов назад, остался без человека, который спас его, а теперь застрял наедине с едва знакомым молодым мужчиной, который ведёт себя совершенно запутанно — то приказывает что-то резким властным голосом, то вдруг умолкает и подолгу смотрит куда-то вдаль. Но мальчишка видел вещи и похуже, чем странные люди, и поэтому он просто молчит и сильнее натягивает плед, не вполне уверенный, что ему стоит делать, а что — нет. Оби-Ван знает, что Энакину сейчас ещё сложнее, чем ему, но впервые в жизни отбрасывает воспитанный в нём джедайский альтруизм куда подальше и позволяет несколько долгих моментов жалости к себе. Он теперь совсем один в огромной и пустой галактике, но поверить в это трудно. Конечно, Кеноби уже давно не маленький мальчик, и он прекрасно понимал, что головокружительные и неизменно успешные миссии с Квай-Гоном не будут длиться вечно, и что и наставник, и сам он не вечны. Но кому тогда нужна жизнь, если не кажется, что она будет продолжаться долго и счастливо? Как можно воспринимать её как величайший дар, если осознаёшь, что она мимолётна и может оборваться в любой момент? Как глупо. Острая боль отдаёт в висок, и Оби-Ван до хруста в суставах сжимает кулаки, оставляя на ладонях короткие красные зарубки от впившихся в кожу ногтей. Их телепатическая связь мертва, потому что мёртв учитель, но это произошло так быстро и так неожиданно, что отдача от разрыва до сих пор мучила молодого джедая. У него не было шанса сказать об этом Йоде — магистр явно настроился на короткое обсуждение дальнейшей судьбы Энакина и решил оставить всё остальное на потом. Внезапно Кеноби осознаёт, что его знобит — в тёплых комнатах (кроме того, он буквально два часа назад увеличил температуру, чтобы татуинцу было комфортно) он ощущал ужасный холод. Крупная дрожь сотрясла всё тело, когда он снова закашлялся. Прекрасно, и кто ему теперь поможет? Уж точно не Энакин, который забился в угол, словно дикий маленький зверёк, загипнотизированный хищником и оттого боящийся совершить лишнее движение. — Иди спать. Я в порядке, — проскрежетал Оби-Ван, сопроводив не очень убедительную реплику взмахом руки, призванным подкрепить фразу воздействием Силы. Не вышло. Никакой концентрации. — Вы уверены, мастер? — едва ли не пищит маленький ученик, опасаясь ненароком разозлить Кеноби, но в то же время явно чувствующий, что что-то должно быть сделано. — Да. Спать. Как только он закрывает глаза, он видит перед собой огромный погребальный костёр и делает шаг вперёд. Он оказывается прямо посреди языков пламени, которые приятно ласкают руки, лижут одежду и, словно ручные зверьки, окружают и ластятся к ногам. Стоит оглушительный треск, маленькие тлеющие огоньки прыгают на одежду, отчего она тоже занимается и начинает гореть. Он не чувствует боли — только избавление, раскидывает руки, чувствует, как частичка погребального костра бежит по венам и поднимает взор к тёмным небесам, на которых погасли все звёзды. Я иду к вам, учитель. Запах тлеющей ткани неприятно щекочет ноздри, а едкий дым заполняет лёгкие, отчего хочется закашляться… …чтобы очнуться и обнаружить себя на полу спальни. В дверном проёме стоит испуганный Энакин, его голубые глаза широко распахнуты, в них плещется настоящий детский ужас — но, когда ученик заговаривает, его голос звучит твёрдо и почти не дрожит. — Мастер, вам плохо. Вы кричали во сне. Нужно что-то… — Ничего не нужно. Я справлюсь, — быстро выговаривает Оби-Ван, прежде чем снова захлебнуться кашлем. Огонь погребального костра из видения словно сжирает его изнутри, но здесь, наяву, это действительно больно. — Делай как я сказал — оставь меня, — рычит молодой джедай, и Энакина словно ветром сдувает из дверного приёма. Хочется догнать и объяснить, что он не хотел обидеть или напугать, просто ему очень, очень нужно разобраться с этим самому — но ноги подкашиваются, а голова идёт кругом. Оби-Вану едва хватило сил, чтобы втянуть себя на кровать с ледяного пола и снова попытаться уснуть. Как только он закрывает глаза во второй раз, он видит перед собой размытый силуэт Падме. Оби-Ван не может увидеть её чётко из-за подступающих слёз, застилающих глаза. Он один в небольшой скромной комнате на Набу и официально отправился медитировать перед похоронами, но на самом деле он просто сидит в темноте, скрестив ноги, и пытается примирить себя с мыслью, что больше никогда не увидит человека, который практически вырастил его, всегда был рядом, давал мудрые наставления и прикрывал спину. Она вошла неслышно, сменив обычный наряд на простое траурное платье, держа в руках небольшой букет полевых цветов. — На Набу есть обычай украшать волосы усопшего цветами — считается, что это облегчит его дорогу к праотцам. Совет джедаев не позволит мне почтить память мастера Джинна по местным традициям, но я подумала, что могу сделать кое-что для тебя. Он поднимает на неё глаза и видит, что она протягивает к нему свои изящные тонкие руки, на которых виднеются мелкие царапины, полученные в ходе последней битвы за свободу планеты. — Ты позволишь мне? Оби-Ван молча кивает, и она садится рядом и начинает вплетать цветы в его косичку, которая совсем скоро будет острижена, осторожно заправляет один за ухо и продолжает творить. Закончив, она берёт его за руку и читает традиционную мантру. — Сегодня мы чтим тех, кто пал, и просим богов даровать им лёгкий путь на небеса. Пусть они не покинут нас, пока мы помним их, и защитят нас, пока мы не откажемся от их помощи. Он снова кивает, а потом притягивает Падме в объятья… …чтобы проснуться потому, что кто-то обтирает ему лоб прохладной тканью. Прикосновения смутно знакомы Оби-Вану, и, открыв глаза и сфокусировав взгляд, он действительно видит рядом, наяву, Падме. Она встревоженно качает головой: — Энакин не знал, что делать, и позвал меня. Ты знаешь, как сложно пробраться в Храм тайком? — Я хочу побыть один, — хрипит Кеноби, но она прикладывает палец к губам. — Ты очень напугал мальчика, да и меня тоже. Тебе нельзя сейчас оставаться одному. — Падме… — Мастер Джинн не одобрил бы этого, — выпаливает она, и Оби-Ван бессильно молчит, понимая, что не может ничего противопоставить правде. Она обнимает его и мягко целует в горящий лоб, и от этого что-то внутри обрывается. Кажется, что так быть не должно, что это неправильно, что всё идёт не так, как надо — но жизнь, оказывается, ужасно коротка, и вечности никогда не будет. Не значит ли это, что, возможно, именно этот момент — тот самый, что предназначен им двоим? Сквозь подступающий сон он слышит её мелодичный голос: — Ступай, Энакин. Я позабочусь о нём. Когда он закрывает глаза в третий раз, он снова стоит перед Йодой и твёрдо убеждает магистра, что обучит мальчика. А потом возвращается в свои комнаты и там видит Энакина, который практически разобрал всё, что попалось ему на глаза. Но ужасает Оби-Вана не это — татуинский мальчишка держит в руках небольшую книгу, одну из немногих вещей в личной собственности Квай-Гона. — Энакин, положи на место, — просит Кеноби, внутренне негодующий от поступка ученика, но вовремя одёргивающий себя — он ведь ещё совсем недавно в Храме. — Я сделал что-то не так? — вскакивает с места юный ученик, и Оби-Ван невольно чувствует себя несколько виноватым перед перепуганным мальчиком. — Нет. Просто… просто эта вещь принадлежала Квай-Гону. Сложно объяснить, почему именно молодому джедаю хотелось, чтобы Энакин не трогал собственность погибшего учителя. Ревность? Желание показать мальчишке, что он недостоин такой чести? — Мне жаль, Оби-Ван. Мне… мне так его не хватает, — голос юного создания дрожит, и он не находит ничего лучше, чем бережно положить книгу на стол и обхватить Кеноби маленькими ручонками. — Мне тоже, — вздыхает джедай, приглаживая соломенные вихры своего падавана… …чтобы проснуться из-за того, что кто-то настороженно сверлит его взглядом. — Вообще-то тебе положено спать, — сипит Оби-Ван, пытаясь подняться, но тут же обессиленно откидываясь на подушки. — Вообще-то уже утро, — парирует немного осмелевший Энакин, и откуда-то из-за приоткрытой двери слышится тихий смешок Падме. Кеноби хмыкает, пытаясь скрыть улыбку, и в Силе ему чудится добрый смех Квай-Гона. Кому хочется жить вечно, если вечность — это страдания, а сегодня — это любовь? Touch my tears With your lips Touch my wound With your fingertips And we can have forever And we can love forever