Sonitus

Всю жизнь, что он помнил. Все те мгновения, которые оставили яркими красками асимметричные пятна-кляксы на подкорке его сознания. Всё время жизнь бурлила и шумела. Никогда не затихая. С самого детства, как только родная мать тихонько и безболезненно отправилась на покой к праотцам, его жизнюшка наполнилась гулом вечно бодрствующих подворотен, шуршащим звуком проезжающих мимо и мимо ненужных машин и никогда не затихающими криками пьяных мужиков и испуганных девиц, коих эти головорезы зажимали в уже упомянутых подворотнях. Он - уличный мальчишка, ныне не имеющий имени. Таков закон: не называй имени, если хочешь проснуться завтра утром, при этом не задыхаясь от хлюпающей в горле собственной крови. Печально, наверное, представлять, какими методами его пришлось уяснить. К тому же и потеря своего имени не особо радовала. Человек безымянный - человек пропащий, никому не нужный. Иногда кажется, что не только людям или близким, которых вроде бы и не осталось вовсе, но даже Богу до него дела нет. Вот только в Бога не верил никто, кто понюхал запах грязи, купаясь в ней лицом. Потому мальчугана это не расстраивало и не заботило, - еду нужно было доставать, не нарываясь при этом на тяжелые кулаки желательно. Приходилось выживать. Дешево, сердито и часто. Почти каждый день приходилось из кожи вон лезть, чтобы в ночь прийти без урчащих звуков голодного желудка и без скребущей осознанности, что придется спать под чистым небом. В такие моменты особо ценились теплые и сухие ночи, когда не нужно было прятаться под несчетным количеством полупустых выброшенных коробок, чтобы укрыться от холодного противного и мерзкого дождя. В эти теплые ночи небо было шикарным: черная-черная тень охватив всю вышину, призывно манила к себе, будто уговаривая отдаться ее рукам; она созревала подобно яблоку, с каждым часом, приближающимся к полуночи, становясь все гуще, все темнее, скрывая в своем существе все тени; в то время, когда внутренние часы оглашали двенадцать, тьма покрывалась белесыми капельками - звездами, лишь их светом пронизывая мир и спасая от полной темноты. Поистине прекрасное зрелище. Под ее бережным прикрытием можно было не бояться того, что зачастую пугало днем, спокойно творя свой завтрашний день своими же руками. Не раз его ловили. Пытались, по крайней мере. В тот день, плавно превратившийся в вечер, а потом и в ночь, он первый раз причинил вред человеческому организму, лишив кого-то здоровья. Не сказать, что слушать гневные крики в свой адрес и вопли боли, приправленные второсортным или третьесортным матом, понравилось. Но тот человек сам попался, когда решил напасть со спины и забрать награбленное. Подумать только, что делает проклятый голод с людьми. Звери. Но он сам таким не был и никого не бил и не калечил за еду, только мирно воровал по мере нужды. Как бы это противоречиво не звучало. Вообще родной город был похож на зоопарк, потому что много всяких зверюшек можно было встретить на провонявших улицах. Что днем, что ночью. Они шастали каждый в своем направлении, не обращая внимания на бесячие неоновые вывески; не замечая других сограждан или просящих милостыни бездомных. Иногда эти "зверьки" были добро украшены слоями грима и побрякушек, иногда они мелькали в салонах изящных машин, но суть от этого нисколько не изменялась. Это злило всегда и, похоже, будет злить до скончания дней хотя бы по той причине, что его самого можно отнести к рядам тех бездомных, что просят милостыню, протирая дырки в спинах каждый день о кирпичные стены. За исключением только того, что он не просил милостыню. Он же не верит в Бога. Еще его город приезжим напоминает одну большую и красивую рекламную вывеску, мелькающую всеми цветами радуги и не только ими. На деле же все было куда менее привлекательно, потому что город был простой свалкой мусора различных родов и сословий. Грязной курилкой. Канавой. Дым и смог, казалось, не рассеивался над высокими крышами никогда, постоянно затрудняя свободное дыхание даже у живого человека. Единственное время, когда воздух становился чистым - это первые пять минут после дождя. Тогда он отдавал вкусом озона, безжалостно размазав противную вонь своей мокротой. Дышать становилось легко. Создавалось ощущение, будто стоит оттолкнуться от земли хорошенько и взлетишь. Высоко, далеко. Так далеко, что не увидишь этого треклятого города с его подворотнями и пьяными обитателями. Только под дождем шум пропадал. Чертов несмолкающий шум наконец давился потоками влаги, оставляя вместо себя тишину. Хорошо и тихо. Наверняка так себя ощущает ребенок морозным зимним вечером, сидя в большом, для него, кресле около камина под боком у матери, вцепившись мелкими ручонками в складки ее юбки и сонно слушая очередную добрую сказку. Паршиво вспоминать, что это лишь несбыточная мечта, прошедшая с несуществующим детством, но дождь от этого хуже не становится, и тогда наконец-то можно глубоко втянуть носом свежий воздух и расправить плечи до ломоты в костях. Это приятное покалывающее ощущение, то самое, которого не испытывает ни одна городская зверушка. Ощущение полной свободы. Ведь он никто, он никому не принадлежит и никем, кроме крыс, неизвестен. Только под дневным дождем приходит это осознание полной личной свободы и от этого поет даже душа, которой, казалось бы, нет вовсе. Но через пять минут это ощущение снова накрывается слоем нестирающейся грязи, копотью промышленного дыма и растворяется в запахе вони. Бег мира возвращает его с небес на дно, заставляя дальше и дальше бороться за право топтать эту землю. Незамедлительно подвергая опасности, закаляя волю и проверяя на прочность хребет. Главное - не сломать его подобно той лошади из грустной книжки, что он когда-то нашел в старых коробках. А дальше был шум. Все как всегда. Много шума. Много разного, порой пугающего, шума. Знаменательный - шум-скрип нужных, затормозивших в побитой подворотне, автомобильных колес. Привычный - шум предательства новых знакомых в школе? воспитания уличной шпаны. Резкий - шум полугодового сосредоточенного боя ради будущей победы над всем злом. Красочный и яркий, живой, черт побери - шум хлопающего плаща на ветру. Необходимый - шум копошащейся жизни под ногами, когда стоишь на краю здания и смотришь вниз. Родной - шум совместной работы с другом и братом. Страшный - шум одиночества в последние секунды жизни. Шум взрыва не забивает этого.. * * * Дождь. Противный ночной дождь. Он всегда казался ему чем-то потусторонним, если шел ночью. Будто она плакала. Или небо. Или ангелы, если бы они существовали. Из-за теплых капель не видать звезд, хотя их и так закрывали тучи. Пришла тишина. Уже не слышно шума, даже дождя. И всё-таки небо плачет. А у него всё также нет его имени.