Up

Эрвин, прежде всего, стратег. Поэтому, когда они с Леви оказываются в пятидесяти метрах от своих лошадей, вдалеке от спасительных стен, с вышедшим из строя оборудованием наперевес, он начинает мыслить логически. На них движутся два семиметровых титана: каждый преодолевает пять метров за шаг. Но разделяющее их расстояние – сотня метров, а Эрвин с легкостью может разогнаться до двух метров за шаг. Но вот Леви, с его-то ростом, не осилит больше метра за шаг, а, значит, он ни за что не сможет добраться до своей лошади вовремя. На размышления уходят секунды, и Эрвин без колебаний претворяет единственную спасительную стратегию в жизнь. Он забрасывает Леви на плечо и срывается на бег. Леви взвизгивает как-то по-птичьи глухо и, вцепившись в плечи Эрвина, кричит: – Какого черта ты творишь?! Эрвин не отвечает, а только продолжает бежать. Каждый резкий вздох электролитом отдается в легких, кислотой растекаясь по венам. Эрвин знает – так ощущается близость смерти. Адреналин заставляет Смита не чувствовать тяжести собственного тела, и, быть может, он же делает Леви столь невесомым в его руках. Эрвин тяжелее его килограмм на тридцать, но в этом весь Леви – сухие мышцы, меткость, смертельная проворность и ничего лишнего. Одной рукой Эрвин придерживает его за спину, другой – за бедра, и не может не заметить, насколько Леви худ. На мгновение он даже успевает задаться вопросом: не голодает ли капрал? Всего десяток метров отделяет их от лошадей, когда Леви обхватывает талию Эрвина ногами для лучшей страховки. Завидя их, Ханжи и Майк бросают собственных коней, взмывая на деревья, и, выгадав время, атакуют титанов сверху. Оказавшись, наконец, в безопасности, Эрвин разжимает руки и наблюдает, как Леви по-кошачьи грациозно спрыгивает на землю. Уже седлая собственную лошадь, Эрвин слышит, как в ближайшей роще с гулким эхом падает поверженный титан. Стаи испуганных птиц взлетают с верхушек деревьев, растворяясь в белизне неба. – Ханжи! Майк! – окликает товарищей Эрвин, сигналами призывая вернуться. – Нам надо воссоединиться с повозками и пополнить газ. – Так точно, – коротко кивает Ханжи. На протяжении всей дороги Леви не отрывает взгляда от гривы своего коня, выглядя при этом слегка потрясенным, даже смущенным. – Это было самым логичным решением, – говорит Эрвин, краем глаза наблюдая за подчиненным. – Без разницы, – ворчит Леви в ответ и пришпоривает лошадь. Руки Эрвина подрагивают от фантомного веса Леви в них до конца экспедиции.

***

Неделю спустя Леви заболевает. Ничего серьезного – по крайней мере так он шипит в лицо любому, кто осмеливается к нему приблизиться. Эрвин даже не может вспомнить, видел ли он Леви болеющим когда-либо раньше. Да и не то, чтобы было на что смотреть: болезнь несильно меняет Леви. Он лишь хмурится сильнее обычного, а его покрасневший нос раздражен и шелушится. Несмотря на это, буквально каждый в штабе избегает встречи с капралом. То ли боятся заразиться, то ли – самого Леви, то ли – всего сразу. В тот вечер Леви отсиживается у Эрвина в кабинете, помогая ему с бумагами. Смит раз за разом подливает крепкий чай в чашку капралу, надеясь, что горячее питье хоть как-то ему поможет. За работой время пролетает незаметно, и только далеко за полночь, когда от горящей на столе свечи остается лишь кучка воска, Эрвин замечает, что Леви лихорадит. Он тянется за чашкой Леви, чтобы налить еще одну порцию, и случайно задевает запястье капрала. Его кожа пылает. Эрвин решает, что чай подождет. – Леви, – зовет он. – Наклонись-ка ко мне. Леви не наклоняется, но Эрвин все равно дотягивается до его лба тыльной стороной ладони. И он был прав: Леви горит. – Ты свободен, – Эрвин забирает у него из рук бумаги. – Отдыхай, пока температура не спадет. – Да, говорю же, я в поря… – Это приказ, – обрывает на полуслове Эрвин. Леви отбрасывает в сторону ручку и раздраженно стонет: – Ладно. Он рывком поднимается на ноги, как вдруг оступается и резко зажмуривается. И только оказавшаяся под рукой спинка стула спасет его от падения. Из-за лихорадки его голова идет кругом, и Эрвин проклинает себя за то, что не заметил раньше нездоровый румянец на извечно бледных щеках. – Я в порядке, – упрямо повторяет Леви, все еще не решаясь выпустить стул из подрагивающих пальцев. Эрвин внезапно понимает, что ни за что не доверит Леви шататься по штабу в одиночку. Он встает, обходит стол и, не отводя взгляд от побелевших костяшек, поднимает Леви на руки. Он все такой же легкий, каким Эрвин его и помнит, даже со всеми этими мускулами и напряженными плечами. Быть может, это должно ощущаться странно – Леви, прижатый к его груди, – но это не так, отнюдь. Голова капрала опирается о его плечо, и Леви, обессиленный лихорадкой, даже не пытается брыкаться, но ругаться все равно не перестает: – Что ты, блять, делаешь? – ворчит он. – Помолчи, – отвечает Эрвин. Он несет Леви в сторону дивана, едва не начиная укачивать. – Я тебе не тряпичная кукла, – корчит гримасу Леви. – Я знаю, – перед диваном Эрвин опускается на одно колено и усаживает капрала на подушки. Не поднимаясь, он начинает стаскивать с Леви сапоги. – Приляг здесь. Я позову врача. Глаза Леви уже прикрыты и каждое движение Эрвина заставляет его встряхиваться ото сна. Отставив, наконец, сапоги в изножье дивана, Эрвин вновь проверяет лоб Леви, зачесывая наверх спадающие на глаза смоляные пряди. Он невольно вспоминает о дне, когда они впервые встретились. Вспоминает испачканное в грязи лицо и какую-то волчью озлобленность во взгляде. Вспоминает Леви, держащего лезвие у самой его шеи, но так и не нанесшего последний удар. – Отдыхай, – сипло повторяет Эрвин, и Леви лишь кивает в ответ.

***

Первые два раза были необходимостью. О третьем такого сказать нельзя, но Эрвину, в принципе, все равно. Он начинает чувствовать странную зависимость от ощущения Леви в своих руках. От того, как их тела впечатываются друг в друга, когда ступни Леви отрываются от земли. И Леви объективно миниатюрный, но его рост никогда не был чем-то, за что Эрвин дискредитировал бы его – Леви неспроста называют сильнейшим солдатом человечества. Но со временем Эрвин осознает, что телосложение Леви все же играет особую роль в их взаимоотношениях. В один из их очень, очень редких выходных они решают отдохнуть, выпив в пабе. Несмотря на отгул, они все еще в своей униформе, что не остается незамеченным, но Эрвин уже слишком привык к похотливым взглядам вслед, чтобы обращать внимание. Тем более свободный вечер для них – поистине невиданная роскошь. Эрвин уже и не помнит, когда в последний раз с чистой душой напивался, а не просто делал пару спешных хлебков из фляги Пиксиса. Он прикрывает веки, когда первый глоток пива касается его языка, а пена оседает на верхней губе. Когда он вновь открывает глаза, Леви уже наполовину приканчивает свою порцию. Они устраиваются в самом темном углу паба, чтобы не привлекать лишнего внимания. Отсутствие шумной компании нисколько не тяготит. Тремя часами позднее перед ними громоздится целая батарея пустых стаканов из-под пива, и желание забиться подальше в темноту угла растет с каждой выпитой пинтой. Все это время они болтают ни о чем (особенно хорошо это получается у Леви; Эрвин лишь поддакивает согласно или протестующе качает головой), но спустя часы беседа, убаюканная хмелем, сходит на нет. Спокойствие молчания нравится Эрвину ничуть не меньше. – Я устал, – говорит Леви после нескольких минут тишины. – Пойду домой. – Думаю, мне тоже стоит, – соглашается Эрвин. Они оплачивают счет и вместе выходят в тишину ночи. Погода стоит хорошая, хоть и прохладная, в воздухе ощущается мягкая свежесть. Уже достаточно поздно, чтобы улицы были пусты, и это то, что доводит Эрвина до грани. Он смотрит на Леви, шагающего рядом, на прямую линию его плеч. Эрвин хочет взять его на руки. Вокруг все равно никого нет, так что, думает он, это никому не может навредить. Крутанувшись на месте, Эрвин подхватывает Леви на руки, ладонями придерживая за ягодицы. Леви вскрикивает от неожиданности. – Эрвин, что за херню ты… Ты пьян? – Ни капельки, – отвечает Эрвин, сам не зная, правда ли это. – Но вот ты, думаю, да. – Я не пьян, – чеканя слова, шипит Леви. – Поставь меня на землю. – Сейчас-сейчас. – Эрвин, я могу идти. – Я знаю, – просто говорит Эрвин. Он не возвращает Леви на землю. Что еще занимательнее, так это то, что Леви не ломает ему ключицу, не сыплет проклятиями и даже не пытается выпутаться из сильной хватки. Он лишь ворчит что-то себе под нос и обхватывает туловище Эрвина ногами, чтобы не мешать его широким шагам. Так они и идут вниз по улице: стук сапог Эрвина о мостовую – единственное, что прерывает тишину. – Это просто нелепо, – говорит, наконец, Леви. И хоть Эрвин не может не согласиться, он отказывается отпускать его. Есть что-то до интимности привычное в ощущении Леви в его руках. Потому Эрвин не чувствует необходимости лишать себя этого до тех самых пор, пока пару кварталов спустя Леви не начинает по-настоящему извиваться. – Эрвин, – говорит он. – Отпусти меня. И что-то в его тоне заставляет Эрвина подчиниться. В нем нет ни грубости, ни резкости – голос Леви мягок и глух, словно их разделяет толща воды. Эрвин опускает его вниз. Его рубашка и ремни от привода задрались, и Леви не двигается с места, молча приводя себя в порядок. Эрвин, стоящий рядом, тоже молчит и вглядывается в темноту пустой улицы. Быть может, он все же слегка пьян. Весь оставшийся до штаба путь они идут бок о бок. Их руки то и дело соприкасаются – кончики пальцев прошибает током.

***

– Это уже выходит из-под контроля, – говорит Леви в следующий раз. Эрвин подхватывает его на руки посреди коридора. И у него нет никакого на то оправдания: даже такого зыбкого, как в предыдущий раз. Ему просто хочется сделать это. И он делает. – Разве? – хмыкает Эрвин. Он решает не упоминать о том, что ладонь Леви прямо сейчас обнимает его за шею, или о том, как идеально капрал умещается в его руках в «позе невесты». – Так куда ты собирался? – На кухню, – отвечает Леви, напряженно оглядываясь по сторонам. – Если кто-нибудь увидит, клянусь, я убью тебя. – Время обеда, все сейчас в столовой. Дойдя до лестницы, Эрвин все же отпускает его, не рискуя испытывать удачу. – Тебя это напрягает? – спрашивает Смит. Леви замирает, словно не знает, что ответить. Словно он и подумать не мог, что Эрвин спросит о чем-то подобном. – Что за вопрос? – хмурится он в конце концов. – Конечно, меня это напрягает. Ты таскаешь меня на руках, будто я чертов ребенок. После он разворачивается на пятках и начинает спускаться, перешагивая две ступеньки за раз. Но и одного мгновения Эрвину хватает, чтобы заметить багрянец, подсветивший изнутри бледные скулы. Эрвин смотрит ему вслед и чувствует, будто что-то встало ему поперек горла.

***

После 57-й экспедиции они с Леви надолго засиживаются в кабинете Эрвина. Леви вызвался собственноручно заполнить похоронные извещения о смерти своих подчиненных, и у Эрвина не было причин отказать ему. В этот вечер они пьют виски вместо чая, безмолвные и угрюмые. Даже Леви не произносит ни слова, хотя обычно болтовня – именно то, что помогает ему прийти в себя после очередной экспедиции. Он говорит и говорит до тех пор, пока не начинает запинаться, тяжело дыша, а потом сидит, уставший и нахохленный, пока Эрвин не выгоняет его. В этот вечер Леви молчит. Эрвину не сложно заметить темные круги под его глазами, серость вытянувшегося лица. Закончив с похоронками, Леви рассовывает их по форменным конвертам и встает из-за стола. Он и сам, кажется, не замечает, как мнется белоснежная бумага в его мертвой хватке. – Не делай эту ношу тяжелее, чем она есть, – говорит Эрвин, впервые за вечер разрушая давящую тишину. Леви не отвечает. Лишь костяшки белеют от напряжения. – Их смерть не была напрасной, Леви. Они отдали свою жизнь за то, во что верили. – Не смей, – говорит Леви глухо. – Не смей заикаться даже обо всей этой херне про «общее высшее благо». Не со мной. Испещренная морщинами бумага похрустывает в пальцах капитана. Для Эрвина это знак. Он молча поднимается, подходит к Леви и мягко тянет за угол одного из испорченных конвертов. Сперва Леви сопротивляется, но после очередного аккуратного движения сдается и разжимает пальцы. Эрвину кажется, что он на физическом уровне ощущает его скорбь. И это так странно: то, как горе Леви заставляет его чувствовать себя виноватым, заставляет его сожалеть. – Леви… – Замолчи, – перебивает его Леви. – Просто замолчи и возьми меня на руки. Эрвин едва ли не просит его повторить, но все-таки сдерживается. Он не поднимал Леви на руки с того самого случая в коридоре, хоть он и сам не уверен – почему. Эрвин правда раздумывал над этим: порою, когда они оставались наедине, Леви смотрел на него так, словно ожидал этого. Словно он был к этому готов. Но Эрвин почему-то ничего не делал. Быть может, именно этого он и ждал. Ждал, когда Леви сам попросит об этом. Эрвин не глядя откладывает конверты на край стола. В этот раз Леви сам тянется навстречу: руки обнимают за шею, ноги обвивают талию. Челюсть капитана идеально вписывается между плечом и шеей Эрвина – будто, два кусочка паззла встают на место. Эрвин не двигается, и они просто замирают посреди комнаты. Леви не произносит ни слова, Эрвин тоже. Он просто держит его. Спустя десять минут руки Эрвина начинают неметь, но он упрямо отказывается отпускать Леви. Так они и стоят, пока капитан сам не просит его об этом. Шепотом. К тому моменту Эрвин уже не уверен, сколько времени прошло. Быть может, вечность.

***

После этого он нередко подхватывает Леви на руки. Они пробуют разные позы, но его любимой все равно остается та, где Леви обнимает его шею и мягко поглаживает затылок. Теперь Эрвин может делать это в любой момент, когда никого нет рядом – таково их безмолвное соглашение. Также они не говорят о том вечере после 57-й экспедиции. Иногда Леви все еще вскрикивает от неожиданности, стоит только Эрвину подбросить его в воздух. – Это, блять, не очень-то и удобно, – ворчит Леви в метре от земли, но никогда не просит отпустить его.

***

А потом Эрвин теряет руку. Проходят недели до того, как рана окончательно перестает кровоточить, и Эрвин начинает понемногу передвигаться без ежесекундного желания умереть. Теперь правые рукава собственных рубашек и пальто напоминают ему приведений, бесцельно колышущихся под боком. Он понимает: когда-нибудь ему придется-таки пересилить себя и попросить Леви подколоть рукав. И Леви поможет, как помогал всегда. Но пока что Эрвин все еще пытается оставаться настолько самостоятельным, насколько это теперь возможно. И в целом, он спокоен – смирился. Леви же зол до сих пор: на титанов, на судьбу, на самого Эрвина. Он словно пытается пережить всю гамму эмоций вместе с Эрвином, за Эрвина. Единственное, чего ему не понять – это каково просыпаться по утрам и на секунду – одну единственную – забывать, что у тебя нет руки. А потом вспоминать. В этот вечер Леви как обычно помогает Эрвину раздеться: расстегивает его пиджак, расшнуровывает ботинки – делает все то, о чем Эрвин его никогда не просил. Леви просто делает это. – Ну и почему ты выглядишь таким мрачно-угрюмым? – спрашивает Леви. Эрвин не особо задумывается о том, как выглядит, в последнее время. Краем глаза он следит за тем, как Леви убирает его пиджак в платяной шкаф – тень капитана дрожит в пламени свечи – и раздумывает над тем, какую ложь из заготовленных полуправд выбрать на этот раз. Но дело в том, что нет смысла лгать Леви. Эрвин и не хочет ему лгать. – Думаю, потому что я так себя и чувствую. Я не могу сражаться. Я не могу вести своих людей в битву, - он отводит глаза от огня и ловит взгляд Леви. – Я даже не могу поднять тебя на руки. Леви так и замирает у шкафа: в неестественной полупозе и до странности бесшумно, будто не дышит. Он ожидал услышать ложь, и Эрвину приходится вяло улыбнуться, чтобы развеять напряжение: – На этом все. Спасибо за помощь, Леви. Он правда предпочитает справляться с рубашкой и брюками самостоятельно – с каждым разом получается все быстрее, – но он также не хочет, чтобы Леви видел неприкрытую ничем пустоту на том месте, где должна быть его рука. Эрвин знает, что Леви никогда не стал бы его жалеть. Другие - да, но только не Леви. Никогда. Но, несмотря на это, Эрвину кажется, что он уже сказал слишком многое. Леви всегда был его самым сильным оружием, и он всегда был настолько большим, чем это. – Эрвин. Он оборачивается, и Леви, вдруг, намного ближе, чем раньше. Он буквально запрыгивает на него, сцепляя руки вокруг шеи. Эрвин едва успевает подхватить его левой рукой, но все-таки подхватывает – это выходит автоматически. Пятки Леви скрещиваются у него за спиной. Они слегка покачиваются, но сохраняют равновесие. Эрвин твердо стоит на ногах, Леви прижимается крепко и близко. – Посмотри-ка, – говорит он. – Ты все еще можешь поднять меня. Тяжесть Леви в его руке ощущается чем-то знакомым и комфортным. Для Эрвина это все еще сильная нагрузка, но Леви группируется и принимает часть веса на себя, и все это, правда, больше не кажется столь невозможным, сколь Эрвин себе представлял. Он делает пару шагов назад и садится на край кровати. Леви ерзает слегка на его коленях, но, не считая этого, они остаются неподвижны. Спустя время, Эрвин не спеша опускает подбородок на плечо Леви, не прекращая обнимать того левой рукой. – Посмотри-ка, – шепотом вторит он. Эрвин делает долгое, аккуратное движение, чтобы его губы могли пройтись по шее Леви, его челюсти. Завершающий аккорд – мягкий поцелуй в уголок рта напротив – становится лишь началом, когда губы Леви дергаются, чтобы встретиться с его собственными. Ночь тиха.