Магия молчания

      Мартен смотрел на экран своего телефона, и внутри у него всё сжималось от волнения, предвкушения и какого-то сладкого томления.       В день своего тридцатилетия Мартен проснулся рано, но Шипулин оказался ещё более ранней пташкой и уже успел сочинить поздравления:       «С днём рождения, Чемпион! Думаю, что жена из тебя выйдет отличная!»       Мартен зажмурился, потряс головой, сделал дыхательную гимнастику и снова прочитал сообщение. Текст не изменился.       Да, он надеялся на это, ждал этого, готовился, но… Всё равно боялся, что что-то опять пойдёт не так.       Собственную глупую шутку десятилетней давности он почти не вспоминал. Ну глупо же донельзя, банально и абсолютно нереально. Он и ляпнул-то это в надежде подтолкнуть Антона к совершенно определённым выводам, да не срослось.       — Если не женюсь до тридцати, то выйду замуж!  — запальчиво выкрикнул Мартен, хлебнув горького пива, и внимательно уставился на Шипулина.       Антон чуть не захлебнулся пивом и долго откашливался, разглядывая смущённого француза.       — За кого? — наконец отдышавшись, сипло спросил он.       — За тебя! — глупо хихикая, ответил Мартен и спрятался за свою кружку. Антон ещё раз кашлянул.       — А если я буду занят? — Шипулин, очевидно, уверился в том, что Фуркад глупо шутит и разулыбался. Мартен подавил плеснувшую в сердце тоску и улыбнулся тоже.       — В монастырь уйду, что мне останется! — и натужно рассмеялся. Антон подхватил. Разговор перешёл на другое.       Больше они на эту тему не говорили. И как-то так повелось, что вообще старались не затрагивать тему личной жизни, несмотря на близкую дружбу. Фуркад знал, что у Антона есть какая-то девушка, даже мельком видел её на этапах и Играх, но спрашивать не хотел. Несмотря на то, что после того глупого разговора он для себя твёрдо решил, что Антон недостижим, знать наверняка, что у него кто-то есть, было больно. А про свою личную жизнь он молчал ввиду её несуразности. Детская влюблённость в Элен давно прошла, оставив по себе крепкие дружеские отношения и честь стать крёстным её детям. Попытка завести отношения с мужчиной вылилась в испорченные отношения с братом и давним другом. Не случайные же интрижки обсуждать!       О том разговоре Антон вспомнил сам. Они, как обычно, подгадали один из летних сборов в одно время и в одном месте, как раз после дня рождения Антона. Это была их маленькая традиция, встречаться накануне сбора и отмечать очередной прожитый год, позволяя себе скромное послабление режима. Тренеры смотрели на это сквозь пальцы, тем более, что совместный сбор всегда проходил очень плодотворно, а небольшие слабости двух именитых биатлонистов… Ну что, они же тоже люди. Лишь бы не вредило карьере.       — Ну и как оно там? После тридцати? — улыбаясь, спросил Мартен, разглядывая Шипулина сквозь бокал, наполненный холодным пивом. Ответная улыбка Антона показалась оскалом злого тролля, и Фуркад поспешил посмотреть на друга нормально, поверх бокала.       Антон улыбался тепло и немного грустно.       — На меня разом обрушилась мудрость всего мира! Теперь я знаю все тайны биатлона и выиграю следующий сезон в одну калитку! — Шипулин старался говорить зловеще, но под конец своей речи не выдержал и заржал в голос. Мартен к нему присоединился.       Всего полбокала пива спустя в голове приятно зашумело. Почему-то это всегда было так, и Фуркад никогда не мог сказать, что тому причиной — алкоголь, который он так редко себе позволял, или общество Антона, по которому успевал ужасно соскучиться. Или и то, и другое.       — Тебе уже тридцать, а ты всё ещё не женился на своей неземной красоте, — Мартен так задумался о странных тоскливых искрах в глазах Шипулина, что потерял всякую осторожность и задал волнующий вопрос вслух. — Чего ждёшь, уведут ведь.       — Тебя жду, всего год остался, — Шипулин подхватил бокал и откинулся на спинку стула, вглядываясь в панораму за окном.       — Что?       — Что?       Они уставились друг на друга с одинаковым изумлением. Кажется, оба не сразу поняли, что и тот, и другой, говорили вслух.       — Ээээ… — Мартен пытался найти в звенящей пустоте сознания хоть одно осмысленное слово, и не мог. Сердце отчаянно стучало, руки подрагивали, а в голове по-прежнему было пусто, как на северном полюсе. Что это Антон сейчас сказал?       — Ну не могу же я позволить тебе стать монахом! — Антон криво улыбнулся и сделал большой глоток. — Ты же сам сказал — если я буду занят, тебе придётся уйти в монастырь. Это станет огромной трагедией не только для всего мирового биатлона, но и для тысяч женщин на планете. Приходится жертвовать собой.       В голове так ничего и не появилось. Мартен хлопал глазами, смотря на абсолютно серьёзного Антона, и пытался понять, что это. Шутка? Издёвка? Или за все эти годы он ни разу не разглядел самого важного?       — То есть, — Мартен с трудом подбирал слова под насмешливым взглядом Шипулина. — Если я сейчас женюсь, то ты тоже женишься на своей… как её?       — Возможно, — Антон пожал плечами. — А возможно и нет. А что? Ты собрался жениться? Есть на ком?       Фуркад тоже пожал плечами и отвёл взгляд. Кажется, ответь он, что свадьба назначена на послезавтра, Шипулин лишь улыбнётся и поздравит. Так значит, шутка? Просто не хочет связывать себя обязательствами, или просто не хочет говорить об этом с Мартеном, или… Да много может быть вариантов, на самом деле. И самый приятный из них — что Антон просто сказал правду и действительно ждёт его — находится на самом последнем месте среди всех вероятных и невероятных.       То ли пива в этот раз оказалось много, то ли оно было крепче обычного, то ли стресс сказался, но Фуркад совершенно неожиданно для себя напился. Это не было заметно, пока они сидели, но первая же попытка встать обернулась полным провалом. Мартен упал обратно на стул и изумлённо уставился на свои ноги, которые мало того, что отказывались его держать, так ещё и странным образом увеличились в количестве.       — Их четыре! Прикинь, Антон — у меня четыре ноги! Как думаешь, я смогу на четырёх бегать?       — Сможешь. Ты всё сможешь, — в голосе Антона Мартену почудилась такая нежность, что он зажмурился. И даже готов был разрыдаться от счастья, когда Шипулин подхватил его под руку и прижал к себе, чтобы помочь дойти до номера.       Позже Мартен так ни разу и не смог вспомнить, как они до этого самого номера добрались. В памяти осталось только ощущение тепла, света и какой-то безграничной радости. Ему даже не с чем было сравнить эти ощущения, не с победами же. Победы это драйв, адреналин, соперничество, а тут… Ну разве что с детскими воспоминаниями о том, как сидел у мамы на коленях и она качала его, тихонько напевая незамысловатую, но очень добрую песенку. Будто правильно, будто на месте.       У дверей номера произошла заминка. Мартен никак не мог найти в карманах ключ-карту, и Антон, в конце концов, не выдержал, и сам стал хлопать по карманам Фуркада в поисках проклятого ключа. Ну или благословенного, как посмотреть. Потому что прикосновения прожигали сквозь ткань и Антон был так близко, как никогда раньше. Какой-то частью сознания Мартен понимал, что нельзя показать, насколько его возбуждают эти прикосновения, насколько он хочет их повторения, продолжения, углубления. Но, когда Антон обнаружил карту в заднем кармане джинсов и запустил туда пальцы, Мартен не выдержал и застонал. Шипулин так и замер, с ладонью на заднице Фуркада, в тесном плену ткани и чужого жара.       Мартен вдруг почувствовал себя абсолютно трезвым и широко открыл глаза. В тёмном коридоре, освещаемом лишь ночными слабыми лампами, взгляд Шипулина показался ему растерянным, мятущимся и… Счастливым? Влюблённым? Страстным? Он так и не смог понять. Но не нашёл ничего лучше, чем прижаться губами к его губам.       Одна рука Шипулина сжалась на плече Фуркада, вторая царапнула ягодицу сквозь ткань. И Антон ответил на поцелуй. Это было похоже на глоток раскалённой лавы. Не то чтобы Фуркад когда-нибудь пробовал лаву, но был уверен — это оно и есть. Сжигающее дотла, распыляющее на микроны, возрождающее из пепла.       Не веря себе и своим чувствам, Мартен ухватился за рубашку Антона, смял её в руках, вцепился, как тот утопающий в соломинку, и продолжал, продолжал целовать. Антон всё ещё отвечал. И не просто отвечал, а переходил в наступление. Его пальцы выскользнули из тесного кармана, огладили ягодицу, сжались на ткани и перебрались выше — изучать узкую спину, посылать электрические разряды по позвоночнику. Его язык выиграл схватку и теперь изучал рот Мартена, а вторая рука, так и вцепившись в плечо, притягивала к себе.       Вдалеке раздался стук закрывающейся двери, и оба вздрогнули, отстраняясь друг от друга. Мартен вгляделся в шалые, затуманенные глаза Антона, и стремительно достал карту из заднего кармана. Кожа под ним всё ещё горела от прикосновений Антона.       Толкнув Шипулина в темноту своего номера, Фуркад не дал ему опомниться, снова прижимаясь к губам. Антон обречённо вздохнул, но обнял в ответ и на поцелуй ответил тоже. И Мартен, наконец, позволил себе сорваться. Куда-то полетели футболки, и его, и Антона, следом отправились брюки. Мартен наслаждался каждым прикосновением. Дышал, ласкал, узнавал, впитывал, запоминал, врастал, любил. Просто был. Жил. В кои-то веки.       Он не очень понял, как они оказались на кровати полностью обнажённые, но факт есть факт. Он лежал на Антоне, Антон лежал под ним.       — Хочу, не могу. Так давно, — это были первые слова Мартена после того, как их губы соприкоснулись. Он даже удивился звучанию собственного голоса. Да и должен ли он звучать?       Антон тяжело сглотнул. Мартен зачарованно следил за тем, как перекатывается кадык и, не удержавшись, присосался к выпирающему холмику. Антон коротко застонал.       — Бери.       От этого короткого, хриплого, такого откровенного «бери» с Мартеном случилось что-то странное. С одной стороны в голове окончательно прояснилось, он совершенно чётко понимал — где он, с кем он и что именно происходит. С другой — он так же ясно понимал, что происходить этого всего просто не может. Это странный, глупый, нелепый сон, который снится ему под влиянием алкоголя и долгожданной встречи.       А раз это просто сон, значит можно всё. Всё то, что годы копилось, мечталось, снилось. Снилось смутно, зыбко, не так как сейчас — ярко, чётко, правдоподобно. Можно провести языком по шее, прикусить сосок, задохнуться от реальности ответного стона и вернуться к губам, медленно, почти мучительно, посасывая нижнюю губу, в то время как руки изучают так давно желанное тело. Можно всё. Потому что Антон сказал «бери». Хотя раньше даже во сне он не был таким податливым, горячим, таким «его», Мартена. Не стонал в губы, не отвечал на поцелуи, не гладил спину и не царапал ягодицы, вжимая в себя возбуждённый член.       Всё оказалось во много раз круче, чем снилось и мечталось. Антон отвечал страстно и голодно, сжимал руками спину и ногами — бёдра, стонал, отвечал, извивался. Когда Мартен, несколько удивившись тому, что во сне может не быть смазки, коснулся смоченным слюной пальцем вожделенного входа, Шипулин на мгновение напрягся, но тут же расслабился. Закусив губу, он широко раскрытыми глазами смотрел в глаза Мартену, не позволяя отвести взгляд. Фуркаду чудилось в этом что-то очень интимное, личное, выходящее за рамки обычного секса. Гораздо более личное и интимное, чем-то, что делали его пальцы. А пальцы очень медленно, очень аккуратно погружались в тесноту и упругость девственного входа. Он был уверен, что девственного — видел это в казавшихся чёрными глазах.       Когда сразу два пальца погрузились в Антона полностью, Мартен нащупал бугорок простаты и слегка согнул пальцы, надавливая. Антон глухо застонал, но так и не позволил отвести взгляд. Мартен почувствовал, как по виску скатывается капля пота и мельком удивился, что это слишком реально для сна, но Антон снова застонал, сжимая в себе пальцы Мартена, и мысль потерялась. Сил держаться больше не было.       Аккуратно вытащив пальцы, Мартен устроился между широко разведённых ног Антона, приставил головку ко входу и вопросительно приподнял брови. Почему-то мысль о том, что можно разговаривать, казалось ему кощунственной. Тишина, нарушаемая лишь стонами, шорохами, тяжёлым дыханием, казалась единственно правильной. Такой же глубоко интимной, как неотрывный взгляд глаза в глаза, как сжавшиеся на его плечах пальцы.       Антон медленно, разрешающе прикрыл глаза. Этой ночью вообще всё было очень медленно. Медленные поцелуи, медленная подготовка, медленное проникновение. Как будто специально для того, чтоб то, что с ними происходит, не имело ничего общего со страстью, похотью, низменными инстинктами. И оно не имело.       Протиснувшись до конца Мартен остановился и нежно провёл языком по закушенной губе Антона, заставляя его расслабиться, разжать зубы, нормально вздохнуть. Антон благодарно улыбнулся кончиками губ и легонько качнул бёдрами, разрешая, приглашая. Тяжело сглотнув, Мартен начал двигаться, по-прежнему не позволяя себе ни отвести взгляд, ни ускорить темп. Позже он будет с удивлением вспоминать адскую смесь чувств, плескавшуюся в глазах Антона — удовольствие, нежность, надежда и при этом — тоска, отчаянье, боль. Но это позже. А пока он впервые в жизни занимался любовью. И был от этого невыносимо счастлив.              Проснулся он один. Долго лежал, не шевелясь, рассматривая потолок. Вспоминал. Помнилось слишком отчётливо, слишком ярко, слишком чувственно. Мартен откинул одеяло, осмотрел своё голое тело, засохшее пятно спермы на простыне, и вдруг совершенно чётко осознал, что всё действительно было. Было, а не снилось. И теперь всё должно быть по-другому.       Но всё было по-прежнему. Антон мастерски делал вид, что ничего не произошло, и ещё более мастерски уводил в сторону любые попытки поговорить напрямую. И только неуклюжая походка выдавала его первые пару дней, но и это быстро прошло. А потом закончился и их небольшой совместный сбор. Они пожали друг другу руки, пожелали удачи и разлетелись по домам.       Постепенно Мартен смирился. Он не мог понять, почему Антон делает вид, что ничего не произошло, но пробить эту стену не мог тоже, поэтому кроме смирения ему не оставалось ничего, только ждать. Время. Мартен очень на него надеялся, потому что помнил то, что сказал в самом начале вечера Антон.       — Тебя жду, всего год остался.       До начала сезона смирение давалось ему почти легко. Единственной сложностью стало то, что он больше не мог завести хоть какую-нибудь интрижку. Совершенно невозможно было представить себя с кем-то другим после того, что было. Переспать с другим стало бы даже не предательством Антона, нет. Предательством самого себя. Глупо? Может быть. Пафосно? Определённо. Но даже мысль о сексе без той искренности, интимности, глубины, которая была с Антоном, вызывала у Фуркада омерзение.       А потом начался сезон. Фуркад всегда очень остро реагировал на встречи с Шипулиным после длительной разлуки, но сейчас, когда он помнил, как может стонать Антон, когда знал вкус его поцелуев, реакция была в разы острее.       А Антон лишь сухо кивнул и прошёл мимо. Мартен разозлился. Настолько разозлился, что чуть было не схватил его за грудки, желая вытрясти ту непонятную дурь, которая заставила Шипулина сначала отдаться ему, потом сделать вид, что ничего не было, а теперь и вовсе перечеркнуть многолетнюю дружбу. Но усилием воли сдержался. В конце концов, вокруг полно людей, а у него и так репутация не самого спокойного человека во вселенной.       Этапы сменялись этапами, дни — днями, и ничего не менялось. Мартен смотрел на всё более хмурого Антона и тосковал. Сделав ещё несколько попыток хотя бы просто поговорить, Фуркад окончательно оставил Шипулина в покое и довольствовался лишь редкими встречами на стадионе. И только один раз, когда Антон поднял для него букет, Мартен разглядел в его глазах странную смесь эмоций, так похожих на те, что были той ночью — боль, тоску, отчаянье, а где-то глубоко под ними — надежду, нежность. В этот же вечер Мартен предпринял ещё одну попытку поговорить с Антоном, но наткнувшись на равнодушное молчание, плюнул окончательно. Хватит. Надоело. Это его выбор, его решение. Пусть живёт как знает. Он, в конце концов, не влюблённая дурочка, чтобы бегать за тем, кто его знать не хочет. И ничего, что это было больно. Научится он с этим жить. Девять лет вполне замечательно жил без Антона, проживёт и дальше, делов-то.       Всё изменилось 23 января. Жуткий день. Страшный день. Всё перевернувший день.       Мартен стёр палец, набирая и набирая номер Антона, но он не брал трубку. Он даже попробовал позвонить другим российским биатлонистам, которых знал, но и они отвечали только гудками. Мартен знатно психовал. Приехавшие в Пхенчан русские лишь отводили глаза и качали головой. Может быть, они были бы более откровенны, если бы Мартен мог объяснить, почему спрашивает, но он не мог.       В конце концов, после его феерического застрела в спринте, Антон сжалился и прислал смс. Короткое «У меня всё норм, поговорим после игр» наполнило душу Мартена надеждой. В это лаконичное «норм» Мартен нисколько не поверил, прекрасно зная нацеленность Антона на личное золото, но нервотрёпка последних дней отступила. Ему отчаянно хотелось, чтобы игры поскорее закончились, но они продолжались и продолжались, а перерыв до Финляндии и вовсе длился бесконечно. Но рано или поздно заканчивается всё.       Шипулина Мартен поймал в первый же день, накануне спринта, и затащил к себе в номер, не слушая никаких отговорок. Слишком долго он ждал возможности поговорить. Но оказалось, что об Олимпиаде Шипулин не хочет говорить ещё больше, чем об их отношениях, потому что бесконечный поток вопросов Антон остановил самым простым способом — поцелуем.       Мартен задохнулся. Забылся, потерялся, провалился в Антона. Всё на свете перестало иметь значение — Игры, медали, отстранения, разлука, молчание Антона и его холодность. Всё это разом куда-то пропало и не осталось ничего. Только Антон, только его руки на талии и шее, только его губы, только его тепло.       Они целовались, наверное, целую вечность. Или, может быть, даже две вечности. Целовались, гладили друг друга, тёрлись друг об друга, глотали стоны и оставляли засосы. Но стоило Мартену попытаться стянуть с Антона свитер, как он отстранился.       — Нет, Марти. Не сегодня, — он ещё раз коснулся губами губ и встал с кровати, на которой они каким-то образом оказались.       — Почему?       — Мне завтра спринт бежать, и хотелось бы добежать куда-нибудь повыше, — Антон криво усмехнулся и прикрыл глаза ладонью. — А после тебя это будет маловероятно.       Мартен покраснел, вспомнив, как неуклюже передвигался Антон первые несколько дней после той невероятной ночи.       — Можно же… — Мартен вскочил с кровати и подошёл к Антону, вглядываясь в его глаза. Снова та безумная смесь эмоций. Снова. Почему? — Можно же наоборот.       Фуркад попробовал было снова прижаться и поцеловать, но Антон отступил на шаг.       — Нельзя, — теперь уже не только в глазах, но и в голосе можно было различить ту же тоску и надежду. Надежду и тоску. В равных пропорциях.       — Почему?!       — По кочану и по капусте! — непонятно ответил Антон, ласково щёлкнул Фуркада по носу и стремительно выскочил из его номера.       А потом всё началось сначала.       Равнодушные кивки, короткое рукопожатие, игнорирование попыток заговорить. Мартен понял, что понять загадочную русскую душу он не в состоянии, шипулинскую — тем более, но и смиряться с текущим положением вещей больше не мог. Проразмышляв всю ночь, он решительно направился к месту дислокации словацкой сборной. С Кузьминой он был знаком очень поверхностно, как и с большинством биатлонистов и биатлонисток, с кем его не связывали дружеские или приятельские отношения. Но она была сестрой Антона, которую, Мартен знал это наверняка, Антон очень любил и уважал. Про то, что у них с Настей отношения очень доверительные, Антон упоминал вскользь, но Мартен, для которого было важно всё, что касается Шипулина, запомнил. Теперь сестра его головной боли стала для Фуркада последней надеждой что-либо прояснить.       Жила Кузьмина в номере со своей семьёй, и когда на пороге возник невысокий хмурый мужчина, Мартен растерялся. Этого в плане не было. Но мужчина, окинув его внимательным взглядом, кивнул, буркнул что-то вроде «ждите» и исчез в номере, закрыв за собой дверь.       Не успел Мартен прийти в себя и понять, что же ему делать — ждать, постучать ещё раз, или пойти восвояси, как дверь открылась снова и из номера вышла одетая для прогулки Кузьмина.       — Прогуляемся? — не здороваясь спросила она, и, не дожидаясь ответа, направилась в сторону выхода.       Они отошли от отеля примерно на километр, когда Настя всё-таки нарушила молчание.       — Любишь его? — остановившись, она вгляделась Мартену в глаза, и тут же с улыбкой сама себе ответила. — Раз даже ко мне пришёл — точно любишь.       Мартен только кивнул в ответ.       — Тогда терпи. Жди и терпи, — Кузьмина снова отвернулась и продолжила путь. — Мой брат — одно сплошное недоразумение, честно тебе скажу. Легко с ним быть не может. Он очень добрый, честный, искренний, верный, но… — она тяжело вздохнула и пожала плечами. — Он очень много думает. Очень. Это его проблема.       — Что ты имеешь в виду?       — Вот ты думаешь, что раз переспали, то можно уже поговорить обо всём напрямую, решить нужны ли друг другу и дальше от этого плясать, так? — она снова пытливо уставилась на зардевшегося Мартена. Он только и смог, что кивнуть. Такой степени откровенности между братом и сестрой он как-то не ожидал, хотя шёл сюда именно за этим.       — И ты прав, Мартен! Я ему тоже самое говорю! — она досадливо стукнула себя по бедру и тяжело вздохнула. — Но не таков Антон. Он думает о тысяче вещей одновременно. За себя, за тебя, за меня, за общественность.Ты ляпнул тогда про тридцать лет зачем? Хотел его подтолкнуть? Или пошутил?       — Подтолкнуть, — промямлил Мартен. Он не то чтобы начал понимать, но где-то рядом металось осознание. Страшное и неприятное осознание.       — Вот. А он решил, что пошутил. Но оставил для себя лазейку. И для тебя — шанс. У нас в России только-только начинают к геям нормально относиться, и то… Редко. Он решил дать тебе шанс на нормальную жизнь. Встретишь девушку, полюбишь, детей нарожаешь. В общем, создашь полноценную ячейку общества.       Мартен скривился. Получается — себя, дурака, надо благодарить за всё это?       — Но тогда… Почему… После лета разве не стало всё понятно? — Мартен всё ещё смущался говорить с посторонней, по сути, женщиной о таком личном и важном. Но она явно знала об Антоне всё, и ещё чуть-чуть больше.       — Потому, — Кузьмина скривилась тоже. То ли ей было неприятно обсуждать постельные подвиги брата, то ли она не разделяла его позиции. — Во-первых, не вышел срок, который ты себе отвёл на женитьбу. Для него это важно. Во-вторых, накануне Игр он хотел сосредоточиться на Играх, а не на личном. В-третьих, допинговый скандал. Антон надеялся на лучший исход, но ждал именно того, что в итоге случилось. И не хотел, чтобы тебя это касалось, нервы твои берёг, понимаешь?       Мартен вспомнил, как не мог думать ни о чём, кроме внезапного отстранения, как набирал и набирал номер Антона, как скомкал финальную подготовку и провалил спринт… и нервно рассмеялся. Действительно, сберёг. Кузьмина понимающе на него посмотрела и сочувственно похлопала по плечу.       — Ну и в-четвёртых, но, возможно, самых первых и важных. Наш Антон жутко не уверен в себе. Он искренне считает, что после той ночи больше тебе не интересен. И даже ваша встреча в Контиолахти, на эмоциях от которой он выиграл спринт, ни в чём его не убедила. И если ты действительно хочешь с ним быть, то тебе придётся долго и упорно бороться с его неверием в твою любовь. И если ты к этому не готов, то у тебя ещё полгода на то, чтобы жениться. Всегда можно через месяц развестись.       Настя замолчала. Мартен шёл рядом с ней и вспоминал смесь надежды и тоски в глазах Антона. В его собственной душе боролись злость и нежность. Злость на идиота, который решил всё за него ещё десять лет назад, нежность к идиоту преданному и честному… Как надо любить и заботиться, чтобы, не думая о себе, позволить ему «стать нормальным»? А если бы он действительно женился?       Мартен вспомнил короткое хриплое «бери», вспомнил взгляд, который не отпускал, вспомнил вселенную, остановившуюся в тот момент. А он сам — лучше Антона? Покорно сдался, подкинув один единственный, не самый прозрачный намёк. Свёл всё к дружбе, лишь бы не терять. Не сделал ни одной попытки. После девяти лет ожидания Антон, пожалуй, вполне имел право его вовсе послать, не только поддаться своим тараканам. Хоть они и очень странные, эти его тараканы.       — Спасибо тебе! — они уже почти вернулись к отелю, и Мартен подумал, что им лучше расстаться. Неровен час, кто-то увидит. — Только последний вопрос — что значит «по качану и по капусте»?       Настя изумлённо посмотрела на него и вдруг расхохоталась:       — Любимое выражение Тохи. Это рифма такая к русскому «почему». Когда Антон не знает, что ответить, вспоминает это детское выражение, — отсмеявшись, она снова похлопала по Мартена по плечу. — Если он узнает, я скажу, что мы встретились на прогулке случайно и ты спросил у меня про качан. Держись!       Она отошла уже метров на пятьдесят, когда Фуркад опомнился и крикнул вслед:       — Удачи в борьбе за глобус!       Настя обернулась, улыбнулась и помахала в ответ:       — И тебе! Просто — удачи!              В Тюмени они всё-таки встретились по-настоящему, а не как случайные знакомые по трассе. Антон смотрел в окно, Мартен на спину Антона.       — Ты серьёзно собираешься уходить? — это было для Фуркада шокирующей неожиданностью. Очень болезненной, очень страшной.       — Пока не решил, — голос тусклый, равнодушный.       — А когда. Решишь? — Мартен нерешительно подошёл поближе, но прикоснуться так и не решился.       — Осенью, — Антон даже не пожал, а повёл плечами, будто чего-то ждал и не получил. — В сентябре, наверное.       В сентябре. В сентябре ему исполнится тридцать. Неужели Антон поставил свою карьеру, своё будущее в зависимость от него, Мартена?       — Я хочу, чтобы ты знал, — Фуркад всё-таки качнулся вперёд, прижался к напряжённой спине, погладил закаменевшие плечи. — Для меня к сентябрю ничего не изменится. Я всё решил давным давно, и в последний год только укрепился в своём решении. Теперь выбор за тобой.       Антон длинно выдохнул, расслабил плечи, и неожиданно развернулся, оказавшись близко-близко. Так близко, что, казалось, глаза Антона, в которых надежды сегодня было чуть больше, чем тоски, заполнили всё пространство.       Поцелуй, начавшийся стремительно и зло, довольно быстро перешёл в ласковые, невесомые прикосновения.       — Иди, — с трудом отстранившись, прошептал Антон. — Скоро пристрелка, тебе ещё переодеваться.       Мартен кивнул и послушно направился к двери. На пороге остановился, но оборачиваться не стал.       — Я обычно отмечаю свой день рождения с родителями и самыми близкими друзьями, но… Тридцать — такая странная дата, что её хочется провести в одиночестве, у себя в квартире.       И аккуратно прикрыл за собой дверь.       Последующие пять месяцев он старался не думать об Антоне. Просто не думать. Он сказал Антону всё, что мог сказать. И не только ему. Журналисты не раз и не два в этом межсезонье поднимали тему его личной жизни, ожидая, что Победитель и Чемпион вот-вот объявит о свадьбе с какой-нибудь красоткой. Вот, мол, и Бьорндален в дочке души не чает, и Йоханнес Бё женился, и Эмиль Свендсен объявил о скором прибавлении в семействе. Мартен улыбался и отвечал уклончиво. Что сердце его занято, а всё остальное — вопрос времени. Вот отметит свои тридцать, станет действительно взрослым (тут он неизменно смеялся), а там можно и о семье подумать.       Он очень надеялся, что Антон прочитал хоть одну статью. Ведь он сам с маниакальной настойчивостью искал все упоминания о Шипулине в сети, так неужели Антон ни разу не поинтересуется его бесконечными интервью? Надеялся и ждал.       Вечером 13 сентября он позвонил маме, напомнил, что завтра его ни для кого нет, купил бутылку вина, зашёл в аптеку, где отчаянно смущаясь и прячась за козырьком кепки, купил смазку и презервативы, и написал Антону сообщение.       «Мне уже почти совсем тридцать, а я всё ещё не женат».       С пару часов он ждал ответа, но всё-таки не выдержал и заснул. А проснувшись рано утром, первым делом потянулся к телефону.       «С днём рождения, Чемпион! Думаю, что жена из тебя выйдет отличная!»       Мартен зажмурился, потряс головой, сделал дыхательную гимнастику и снова прочитал сообщение. Текст не изменился.       Да, он надеялся на это, ждал этого, готовился, но… Всё равно боялся, что что-то опять пойдёт не так. Что опять перевесят шипулинские тараканы, что они с Настей ошиблись, и дело вовсе не в дате, не в принципах Антона, что он его просто не любит, не хочет, что… Да полно было этих «что». Но сообщение в который раз вселяло надежду.       Мартен встал, подмигнул своему отражению в зеркале, накинул домашний халат и отправился в душ. Звонок в дверь настиг его, когда он только начал чистить зубы. Мартен хотел было проигнорировать, но тут же сорвался с месте прямо с щёткой в зубах, подумав, что это может быть Антон. И это действительно оказался он.       — Ты всех так встречаешь? — удивлённо подняв брови, спросил Антон, оглядывая мокрого Фуркада, завёрнутого в узкое полотенце, с пеной от зубной пасты на губах и щёткой в руке.       Мартен широко улыбнулся и помотал головой, приглашающе отходя в сторону. Антон шагнул в полумрак прихожей, закрыл за собой дверь, перекрывая единственный источник света, и неожиданно дёрнул Мартена на себя, впиваясь в губы. Грубость ткани антоновой ветровки странно контрастировала с нежностью рук, оглаживающих спину, мятная паста придавала поцелую странный, совершенно сюрреалистический окрас, но самое главное было то, что Антон пришёл. Пришёл, и теперь Мартен его уже точно никуда не отпустит.       — Мне надо в душ, я только с самолёта, — тяжело дыша, прошептал Антон в ключицу Мартену.       — Я с тобой, — Фуркад нежно касался кончиками пальцев спутавшихся на затылке волос. Он был совершенно, невообразимо, невероятно счастлив, но отпустить Антона хоть на секунду не мог.       — Ты же только что оттуда, — Мартен кожей почувствовал, что Антон улыбается, и легко коснулся губами потного виска.       — Ты меня запачкал дорожной пылью! — капризно протянул он, подражая интонациям растиражированного образа тупой блондинки. Они оба рассмеялись.       В душевой кабине им было тесновато, но Мартен не позволил Антону остаться одному. Он слишком долго ждал. Прижав Шипулина к стенке, он направил на него воду и взял в руки мочалку. Они снова ни о чём не говорили, как в тот, первый, раз. Только взгляды, только прикосновения, только чувства. Когда Мартен опустился перед Антоном на колени и, поглаживая кончиками пальцев внутреннюю часть бёдер, поднял глаза, встречаясь с горящим взглядом Шипулина, стон вырвался у них как-то одновременно. Фуркад не был спецом в области минетов, но прекрасно знал, что именно должно нравиться мужчине. И был готов всё своё понимание претворить в практику. Антон отчаянно старался не вцепляться ему в волосы, но держаться в мокрой стеклянной душевой было просто не за что. В этот раз Антон не закусывал губу, позволяя себе стонать в голос, и Мартен был этому несказанно рад. Серые глаза больше не казались чёрными, а за надеждой и нежностью не прятались тоска и отчаянье. Путь в десять лет завершится здесь, сегодня, но ещё не сейчас.       Вовремя поймав момент, когда Антон готов был кончить, Мартен легонько сжал корень члена, невесомо поцеловал головку и встал, выключая воду. Шипулин смотрел расфокусировано и, кажется, не очень понимал, что происходит. Говорить по-прежнему не хотелось. Сейчас Мартену вдруг подумалось, что в их молчании, в понимании друг друга без слов, есть что-то не просто интимное и искреннее, но что-то сакральное. Магическое. Что-то, что соединит их раз и навсегда. Он был суеверен, как почти любой спортсмен, и вдруг стало страшно, что любое слово, лишний звук, разобьют магию момента и всё пойдёт не так.       Легко поцеловав Антона в губы, Мартен взял его за руку и повёл в спальню. Увидев на тумбочке бутылку смазки и упаковку презервативов, Антон попытался было что-то сказать, но Мартен стремительно запечатал его рот поцелуем. Он ждал слишком долго и больше не может ждать ни секунды. Он ждал слишком долго, и теперь не позволит Антону всё испортить. Он просто ждал. И Антон просто пришёл.       То ли Шипулин понял, то ли проникся, то ли тоже думал что-то такое же. Мартен не знал, да ему, в сущности, было пока всё равно. Он упал на кровать, роняя на себя Антона, и никак не мог насытиться прикосновениями, поцелуями, запахом, вкусом. Когда пальцы Антона оказались в его промежности, он не заметил, но так же, как Антон год назад, закусил губу и поймал глазами серый взгляд. Взгляд, в котором больше не было боли, тоски, отчаянья. Взгляд, в котором хотелось утонуть.       Всё происходящее казалось зеркальным отражением их прошлой ночи. Нежность, тишина, медлительность, взгляд глаза в глаза. Но теперь темнота не окружала их, и тени не превращали улыбку в оскал. Теперь в окна ярко светило солнце, и оба знали, что происходящее — лишь рассвет после самой тёмной ночи. Начало нового.       Антон медленно вошёл в расслабленного ласками Фуркада и замер, целуя всё, до чего мог дотянуться. Мартен захлёбывался от переполнявшего чувства правильности, идеальности, чёткости совпадения. Хотелось кричать, но из горла вырывались только редкие стоны. Антон оторвался от его губ и вопросительно заглянул в глаза. Мартен медленно разрешающе прикрыл глаза. Повторяя, закругляя, зацикливая их взаимное проникновение. Всё было так же, и всё было не так. Украденная ночь, казавшаяся сном, превратилась в подаренное утро, начинавшее новую жизнь. Сакральный ритуал завершён. Теперь всё будет так, как надо.              — О чём ты думаешь? — Мартен лениво водил кончиками пальцев по груди Антона. Он был абсолютно, совершенно, непередаваемо счастлив. Впереди был целый свободный день. В холодильнике ждали своего часа курица и бутылка хорошего, выдержанного вина. Антон был рядом, и больше он его совершенно точно никуда не отпустит.       — О том, что, наверное, я идиот. Что ждать твоего тридцатилетия было глупостью. — Мартен поднял голову и всмотрелся в нахмуренные брови и опущенные уголки губ.       — Идиот, — Мартен нежно коснулся губами сначала одной изогнутой брови, потом другой. — Идиот, однозначно. Но если бы ты не ждал, если бы не молчал, я бы никогда не узнал, что ты умеешь так любить. Что я умею так любить. Зато теперь тебе точно никуда не деться! Ведь если я уйду в монастырь, это станет трагедией для всего мирового биатлона и тысячи женщин на планете!