Nostalgie

Человеческое тело постоянно чего-то требует (если кратко — то внимания, потому что запомнить все нужды этой оболочки Балор не то что бы не в состоянии; ему, скорее, неохота забивать голову), причем эти бесконечные неполадки, о которых кошмар весьма желал бы не знать, благополучно доходят до его сознания через девчонку. Есть, пить, спать, пошевелиться, потому что затекла спина или нога… Спасибо, что он не человек, ему таких радостей жизни не надо! К счастью, со всем этим Яна вроде бы и сама справляется, что Балора радует: сам он ей подсказать, помимо магии, смог бы только, ну, пожалуй, голод, но это, насколько он знает из чужих воспоминаний, свойственно чувствовать и осознавать всем. Но эту проблему она почему-то исправлять не торопится, и ее соседа по голове начинает одолевать вполне справедливое, с его точки зрения, раздражение: это непонятное, странное ноюще-тянущее чувство в груди, уж не неведомый ли инфаркт, которого так боялась одна из его старых жертв? — Исправь это, — требует он с дивана, на котором расположился со всем удобством существа, обитающего в бестолковой человеческой голове. Яна поднимает глаза от листочка, на котором вот уже час с лишним увлеченно чертила очередные знаки (Балор не станет ей говорить об этом, но с его помощью она справляется с магией почти даже сносно) и смотрит на свой личный кошмар. — Что? — не менее недовольно уточняет она. Он улыбается самым уголком рта, как и положено многоликому существу из самых темных и страшных снов: а ведь когда-то она была совершенной тряпкой, судя по воспоминаниям. Даже обидно, что его присутствие, столь много ей дающее, убивает это тело. Их общее тело. Пожалуй, придется приложить усилия, чтобы его спасти. — Эту… — он мгновение подыскивает слово, потому что на «неполадки» Яна очень по-детски обижается, что проблему не решит, но потребует времени и сил на «установление мира». — Болезнь. Вылечи ее. Девчонка зачем-то смотрит в ближайшую отражающую поверхность — в окно, испещренное прозрачными каплями дождя. Мир в плохую погоду становится совсем серым, скучным и однообразным, как счастливые сны. То ли дело кошмары, вот они у каждого свои: их много, они яркие, иногда даже уникальные, наблюдай и радуйся. Правда, друзья Яны не одобряют такую радость, но, пожалуй, Балор их неодобрение переживет как-нибудь. Не колышет. — Какую еще болезнь? — спрашивает она. Кошмар косится на нее из-под полузакрытых век. Она пытается над ним издеваться или на самом деле не чувствует этого? Но нет, в голове девчонки нет ни намека на насмешку, только искреннее непонимание… — Ноющая боль в груди без определенного источника, — монотонно начинает перечислять он. — Желание двигаться, не соответствующее апатии, общая подавленность… — Путающиеся мысли? — перебивает его Яна. — Заметила? Молодец, — Балор откидывается на спинку дивана и закладывает ногу за ногу. — Исправляй. Но она не вскакивает, чтобы бежать за какими-нибудь таблетками из шкафчика или хотя бы в аптеку, к врачу — только продолжает сидеть вполоборота к нему, глядя вроде бы в окно, но у кошмара возникает совершенно иррациональное чувство, что девчонка, как и он, обзавелась сотней-другой глаз, и теперь минимум полтора десятка из них смотрят на него. Причем не просто смотрят — в упор разглядывают. Дожили, называется. — Это не болезнь, Балор, — наконец говорит она. — Это называется ностальгия. Из-за дождя, наверное. Он вроде бы когда-то слышал о ностальгии — наверное, где-то в кошмарных видениях он пользовался ею, не вникая в суть этого явления, но ему, во-первых, наплевать, как это называется, а, во-вторых, мешает, поэтому лучше бы Яне все-таки избавиться от этой… чем бы она там ни была. — Это вроде вашего людского ревматизма, раз от дождя случаются приступы? — все-таки уточняет он, просто от скуки, потому что ему это бесценное знание и даром не нужно. — Нет, — Яна даже смеется коротко. Над ним смеется! — Ностальгия — это грусть. Чувство потери, когда ты хочешь вернуться в какие-то времена, которые закончились. — Так ты хочешь вернуться к мамочке? — шипит Балор, почуяв родную стихию. — Хочешь вернуть мертвых с того света и прожить ту беззаботную счастливую жизнь, которую себе навоображала? Которой никогда не знала? По этому ты… скучаешь? Ее взгляд наконец-то отлипает от однообразной серой улицы. — Я не скучаю, — удивленно возражает она. — И ностальгия эта не моя, а твоя, похоже. — Что за чушь! — почти оскорбленно фыркает он. Он легко, практически небрежно (совсем грубо это делать нельзя, если он хочет, чтобы это тело протянуло подольше) перерывает самые верхние пласты мыслей девчонки, потому что едва ли то, что она чувствует сейчас, окажется запрятано глубоко и хитро. Однако действительно: ее нехитрый умишко занимают такие унылые вещи, как последняя пачка пельменей, уже давно куда-то ушедший Бесобой, порвавшиеся по шву любимые джинсы, которые нужно зашить… Балор брезгливо стряхивает эти обрывки мыслей с кончиков пальцев. Тоски и правда не больше, чем обычно. Но чтобы он — и эта глупая «ностальгия»? Ерунда! — Твоя, — увереннее повторяет Яна. — Ты хочешь вернуться куда-то, туда, где твой дом. — Бред, — самоуверенно смеется Балор. — Какой, к бесам, дом? Ты о тех временах, когда тот Балор, от которого мне достались воспоминания, еще был жив? Или о бытности этим… Лучезарным, у которого, по твоим словам, я украл лицо? Так сомнительное тогда было счастье, знаешь ли! Или, может по Сиерго я скучаю? Хм, дай-ка подумать! Бесконечные требования этого урода, зависимость от него, за которую я получал, поверить сложно, жизнь и однажды — разрешение на личность. Да ведь рай в шалаше! И поговорить есть с кем, вон, на троне сидит, не то разваливается, не то наоборот, вещает о своем. Дом милый дом! — Ты злишься, — буднично замечает девушка. — Значит, я угадала. И правда, чего это он так распаляется от подобной ерунды? — Это лишено смысла, — отрезает кошмар. — Ностальгия не всегда имеет смысл, — вздыхая, объясняет она. Как объясняла бы ребенку, с неудовольствием вылавливает из ее сознания Балор. — Люди видят дождь, слышат шелест капель и просто начинают грустить. — Но я-то не человек, — почти беспомощно возражает он. Нет уж, быть человеком он хочет меньше всего! Эти жалкие слабые существа, подверженные всем опасностям и страхам мира, которых убивает жара, холод, голод, жажда… Любая мелочь, на самом деле, будь то что-то материальное или… Или что-то вроде него. Отрава — вот он кто. А не человек. — Ты — нет, — Яна смотрит на него в упор. — И я уже нет. Симбиоз, помнишь? Мы теперь не можем точно сказать, где заканчивается один и начинается другой. Так уж получилось, Балор. Он терпеть не может, когда она так говорит: с этим заумным выражением лица, словно непреложные истины втолковывает, как тот полусобранный (полуразобранный?) тип из Паутины, будто ей открыты все тайны мира, а она, как святая, печально смотрит вдаль и вещает, читает морали о том, как надо жить. Фу, какая гадость. И ностальгию эту дурацкую он чувствовать не хочет. Ну в самом деле, в какие времена он мог бы захотеть вернуться? Во времена могучего Балора? Заглянуть в жизнь Луга Лучезарного? Обратно в Паутину, бегать по поручения Сиерго? Да у него давно уже нет дома, и все, что он мог бы так называть — это полупустая голова Яны. Вот уж бредово так бредово, и уж он-то отлично знаком с этим понятием. Ему нравилось то, что девочка не могла скрыть от него свои мысли, и что связь эта работала в одну сторону. Это — мое, а это — общее, получалось очень славно. Факт, что теперь Яна тоже может заглянуть в то, что можно условно назвать душой Балора, ему, хм… Неприятен. Не то что бы она рискует там увидеть что-то потенциально новое, ужасающее и шокирующее, потому что она достаточно хорошо знакома с его сущностью, кое-какую часть его воспоминаний она уже обнаружила при знакомстве, но да, там есть вещи, которые ни она, ни ее друзья не одобряют, и такие, что морок хотел бы сохранить лично для себя. Он вздыхает и отправляется на кухню — проверить, сколько на самом деле осталось в холодильнике этих проклятых пельменей, потому что им на двоих достаточно одной навязчивой мысли, и лучше уж ей быть той, которая философская и волнует Балора почти в той же степени, что собственное благополучие... Напрямую, кстати, зависящее от происходящего. Дурацкие люди.