Чужие

— Я ненавижу тебя! — задыхаясь от слёз, выкрикивает Чимин, и в стену рядом с Юнги летит ваза. А потом мобильник. Раздается жуткий хруст техники, а Мин не закрывается. Лишь с жалостью смотрит на своего когда-то малыша, но больше нет ничего. Есть только жалость к тому блондину, что сейчас, всхлипывая, оседает на диван, зарывает пухленькие пальчики в волосы и рыдает себе в колени, не зная, как теперь жить всю их вечность «вместе» одному. — Юнги.. — шепчет Чимин, но Мин лишь скользит потемневшим взглядом по углам и с грустью понимает, что его больше тут ничего не держит. Та банка мятного кофе больше не его. Не его расчёска, зубная щётка. Они принадлежат кому-то далекому, кажется только вчерашнему, но тому, кто упивался Чимином и находил в нем панацею, виски и себя. Юнги смотрит на своего малыша, что царапает собственные щеки отросшими ноготками и выдирает волосы, бросает эти клоки перекати поля на пол, продолжая собирать хрустальные слёзы по щекам, растирая их в румяную кожу. Юнги смотрит на юношу, который больше не его, и ничего кроме противной жалости где-то под ребром не чувствует. Ну как он мог влюбиться в Тэхена? И дело почему-то больше не в морали и совсем не в том, что совесть-сволочь решила закрыть на это свои лживые глаза и с ядовитой усмешкой спрятаться в полностью розовом подсознании Юнги, усеянном лишь одним Тэхеном. Но Юнги больше ничего не может поделать, да и не хочет вовсе, когда забирает последние, не принадлежащие ему новому вещи и складывает в спортивную, но подделанную под Adidas сумку. — Юнги.. — Чимин из последних сил поднимается. Он хромает к нему на затекших и ослабших ногах. Ковыляет, как старик, смотрит красными и опухшими глазами, в которых огонь погас. — Я не смогу без тебя, — дрожащим голосом шепчет он и тянет свои руки к Юнги, желая уцепиться — ему хочется кричать, но не получается — и так и не находит в своей досягаемости человека, отходящего на пару шагов назад, смотрящего с жалостью, но равнодушно. Пак его больше не узнает. И это вонзает тысячу игл в рваное сердце блондина, что последние удары отбивает и пытается переломать ребра, чтобы ещё раз почувствовать последние объятия. Чимину бы сейчас взять нож и вскрыть себе грудь, только бы Юнги ещё раз его обнял до дрожи в коленях. Но Мин лишь протягивает руку и треплет парня по растрепанной голове. Хмыкает тихо и, развернувшись, выходит прочь. Он не помнит, когда и как это вышло. Он не помнит, когда точно стал залипать на Тэхена. Он лишь знает, что ищет с ним любого прикосновения. Знает, что каждым случайным взглядом, если не разрезает, то случайно скользит по тонкой шее и оставляет на ней невесомые поцелуи, отчего очень стесняется и места найти не может, чтобы только оставить любовь открытой. Он больше не видит в Тэ сумасшедшего психа, придурка не от мира сего и раздражающее пятно на фоне спокойной жизни. Тэхен вдруг стал чертовым гением самой чистой любви и красоты, описанной в одной большой книге с яркой обложкой «Гуччи». Юнги теперь нуждается в Тэхене, словно в самом сильном наркотике. Он нужен до потери собственного пульса. Нужен, для полного истощения. Но у Тэхена — Чонгук, что глазами его раздевает и к собственной груди прижимает. Скользит по бархатной коже губами и цепляет острые ключицы зубами, о которые порезаться можно, только посмотрев. «Малыш» — шепчет Чонгук своим одним лишь выдохом, куда-то на чужое ушко. И собственнически обнимает Тэхена, обвивает плечи сильными руками и прижимает к груди своей, дыша горячо в шею, отчего Тэ просто плавится. И Юнги все бы отдал, если бы только Тэхен так же в его объятьях глаза закатывал и видел бескрайний поток сознания и ревности юной любви Чонгука. А тот все видит и ревнует страшно. Но страшнее становится, когда тот делает фотографию с Чимином. У Пака глаза на мокром месте, руки трясутся, а ноги подгибаются, да и вообще, кажется, спина сейчас пополам переломится. Он не кушал уже неделю, а спит часа по два и желает услышать хотя бы самое простое заботливое от Юнги: «ну хотя бы поешь». Вот только у Мина все мысли Тэхеном заняты, когда он его кормит клубничным мороженым с ложечки. А Чимин видит это и слёзы градом по щекам катятся, пока он кусает губу и спешит покинуть раздевалку скорее… А Чонгук делает селфи с Чимином, у которого поддельная улыбка, натянутая скотчем до ушей, и складочки его милых щек проткнуты зубочистками для надёжности картины. И Чимин должен для фанатов выглядеть счастливым, вот только в танце он падает, а на этих глупых строчках — «I need you» — по щекам текут совсем не соленые капли пота, а кровь из глазниц печали и полного отречения ангела от своих крыльев и рая, ради стаи чёрных птиц в волосах Юнги, которому до Чимина, впрочем, как и до всего, больше дела нет. Страшно становится тогда, когда Тэхен, окружённый заботой Мина, а не привычным ропотом любви Чонгука, совсем не замечает выложенного селфи. И не замечает, как Чимин и Чон улетели в Японию, когда Юнги делает ему хвостик, а он смущается жутко и в глаза смотреть боится, а Мин не может оторвать взгляда от этих нежных локонов, что вокруг руки обвиваются полосой и нежно щекочат. Юнги боится опустить чёрные бездны, вместо глаз, на Тэхена и встретиться с ним — с ангелом. И Юнги для Тэхена — всё. Больше, чем для Чимина когда-то. А Чимин без Юнги — ничто. И никаких исключений не надо. Чонгук видит, что теряет своего малыша, но уже сделать ничего не может. Тэхен лишь смотрит сумасшедшей улыбкой и сжимает волосы на голове, тихо посмеиваясь, представляя, как целует тонкую шею Юнги. Вот только у Тэ есть Чонгук. Которого он вроде как бы даже любит. Но это не точно. Так же не точно, как и Юнги не признается Тэхену открыто, но всячески это показывает заботой и вниманием. И Тэ вроде бы рад бы ответить, вот только у него Чонгук есть. А он, чертов придурок, держит это свое «навсегда», когда желанно целует Чонгука. Но только не так, как Юнги в подсобке в 2:08 ночи. Он не так, совсем не так обнимает Чона за шею и очень хочет не чувствовать этих противных, неприятных объятий, когда-то бывших для него всем. И Чонгук ничего сделать не может. Чимин не может быть зрителем счастья любимого. Не может видеть его случайных взглядов на Юнги и его дрожащих губ при виде своего нового дьявольского возлюбленного. Чимин вены режет стеклом правды и вранья Юнги. Но царапин внешне нет. Так же, как больше н и ч е г о нет внутри. А у Юнги только Тэхен в голове и запах полевых цветов в его волосах: — Пахнешь вкусно — морщит носик Юнги и чуть краснеет, а Тэ усмехается и смущено отводит глаза в сторону. — Спасибо, хен. — Только и выдыхает Тэ, а у самого жгучая, неделимая потребность коснуться чужого бледного тела. А Чонгук смотрит.. и все видит. Но не знает, что делать и совсем не хочет становиться живой мумией, как Чимин, с натянутой до ушей улыбкой, залепленной скотчем и с проткнутыми зубочистками, чтобы крепче держалось, щеками. Ему совсем не хочется протыкать веки острыми иглами, чтобы только слезы высыхали, а боль утихала в его теле, которое с каждой песчинкой времени распадается на осколки.