i want you to fuck me

      Совсем недавно — где-то полтора месяца назад, — Коннор вдруг узнал, что кожа у андроидов холодная. Намного холоднее, чем у людей.       Это стало для него неким интригующим открытием, которое он сделал совершенно случайно. К сожалению, открытие это преследует его даже сейчас… так что лучше бы он его не делал вообще никогда.       Дотрагиваться до андроидов ему как-то не доводилось. И общаться с андроидами больше двух минут — тоже. Он вообще ими не интересовался, пока в его жизни не появился один из них — Хэнк, последняя модель андроидов-полицейских. Идеальный боец, лучший переговорщик, хороший напарник. Так Коннору сказал Фаулер перед тем, как показать этого самого «хорошего напарника» и «идеального бойца».       Коннор был скептично настроен. Просил Фаулера отдать этого Хэнка кому-нибудь другому, вон, Риду, например. Гэвин же отличался особой любовью к андроидам, а позлить его было дело благое, поэтому Коннор сразу предложил именно его кандидатуру. Но Фаулер даже слушать не захотел.       — Если что-то не устраивает — сдавай значок и вали отсюда, мы найдём тебе замену с лёгкостью.       Коннор метил на место самого молодого лейтенанта Детройта, так что пришлось согласиться, скрипя зубами.       Хэнк смотрел на него холодными голубыми глазами и якобы радушно улыбался. Всё в нём было слишком… человечным. Если бы не диод на правом виске, светящийся ровным голубым, Коннор бы от человека его не отличил. Андроид был одет как-то не слишком официально или строго, скорее свободно, да и выглядел непринуждённо, словно пришёл не преступления раскрывать, а пропустить стаканчик-другой в баре после тяжкого рабочего дня. Коннору он поначалу даже нравился… до тех пор, пока не открыл рот.       — Добрый день, Коннор. Я буду вашим новым напарником по делу об убийствах людей андроидами, поэтому постарайтесь мне не мешать и не путаться под ногами — вы будете мешать расследованию. Идёт?       Коннор охуел. Нет, не так — он охуел. Обычно он не матерился, только в крайних случаях, когда не знал, что ещё сказать, но именно в этот момент ему в голову пришла только одна мысль — произнесена она была почему-то голосом Гэвина Рида: «Пиздец, чёртова железяка дерзит мне!»       — Они специально сделали его таким, — пояснил Фаулер, не глядя в их сторону. — Программа такая — он отменно раскрывает преступления, но характер у него мерзкий. Некий эксперимент «Киберлайф». Не обращай внимания, постарайся не сломать его в процессе расследования.       — Не беспокойтесь об этом, капитан, — весело оповестил Фаулера Хэнк, пока Коннор пялился на него с раскрытым от удивления ртом. — Уверен, мы с моим напарником обязательно найдём общий язык. Верно ведь?       Коннор, даже не зная, что можно ответить чёртовой машине — у того ведь на каждую его колкую реплику найдутся десятки тысяч ещё более колких, — развернулся и быстрым шагом покинул кабинет. Ну нахер. Такого быть не может. Обычно андроиды вежливые до зубного скрежета — прямо как сам Коннор иногда, но… Как в «Киберлайф» вообще до такого додумались?       С того дня начался персональный ад Коннора. Потому что пластиковый болванчик в лице андроида Хэнка преследовал его каждый божий день, с утра до поздней ночи.       Коннор не отличался такой вспыльчивостью, как Гэвин. Но иногда даже у него, с его-то хвалёным самообладанием, кулаки чесались — так хотелось дать машине в морду. Рид однажды смог нарваться на драку с Хэнком — растащить не мог весь отдел, а Коннор наблюдал за этим со своего рабочего места и жалел, что он сейчас не на месте Гэвина.       И ладно, если бы Хэнк был совершенно негодным для раскрытия преступлений… Но он щёлкал дела, как орешки, и ещё тыкал Коннора носом в то, что тот слишком невнимательный — хотя внимательности его завидовал весь отдел, если не весь полицейский участок.       Конечно, реплики Хэнка задевали его самолюбие. Конечно, в первый месяц работы Коннор бесился так, как не бесился никогда в жизни. Чёртов тостер словно проверял его на прочность, будто хотел вывести из себя. Чувствовать себя подопытным кроликом под изучающим и анализирующим взглядом голубых глаз было неуютно. Противно.       В какой-то момент Коннор понял, что засматривается.       Тогда его словно током прошибло прямо на рабочем месте. Хэнк сидел напротив него и изучал материалы по очередному делу. Коннор сидел и смотрел на Хэнка. На седые почему-то волосы, завязанные в хвост, на аккуратно постриженную бороду, на ненастоящие морщинки на ненастоящей коже. На ладонь без скина, которая считывала информацию. На диод, который сейчас перемигивался жёлтым — Хэнк обрабатывал эту самую информацию.       Ладони вспотели, дыхание участилось. Коннор смотрел и не мог отвести взгляда. Может быть, в какой-то момент ему стало дурно, может быть, он на мгновение отключился — но в глазах потемнело на некоторое время, и он едва не упал со стула. В голове ничего не было, ни единой мысли почти. Кроме одной.       «Что. Я. Блять. Делаю».       — Коннор? Коннор, с вами всё в порядке?       Именно тогда, когда Хэнк удержал его от падения, усадив его обратно в кресло, именно тогда, когда андроид положил ладони на его плечи, скрытые лишь тонкой белой рубашкой, Коннор почувствовал холод ненастоящей кожи. В этот момент он и поймал себя на мысли: он был не против того, чтобы Хэнк к нему прикасался.       Мысль эта отозвалась внизу живота странным волнением.       — У вас лёгкая аритмия, — надо же, а Хэнк уже успел его проанализировать. Коннор махнул рукой, мол, со мной всё нормально, банка консервная, не беспокойся. Хотя, мог ли вообще андроид беспокоиться? — Неважно себя чувствуете?       — Душно здесь, — Коннор слегка ослабил галстук, глядя андроиду в лицо, будто проверяя его реакцию. Тот за его жестом проследил внимательным взглядом. Что происходит вообще? — Нормально всё.       Нормальным это ни разу не было. Но Коннор решил не заморачиваться по этому поводу. Кто же знал, что «не заморачиваться» не выйдет. Выйдет только думать о том, какие холодные у Хэнка руки. Без скина, возможно, ещё холоднее.       Ночами Коннору снилось, что эти холодные руки из пластика касаются его. Он просыпался в мурашках, чувствуя бурю в груди и тяжесть в паху. Сердце колотилось, как бешеное. Он клал руку на грудь, чувствуя, как несчастный орган бьётся, и спрашивал себя постоянно: «Что происходит?»       Действительно, Коннор, что происходит? Ты начинаешь заглядываться на собственного пластикового напарника, который не может упустить шанса подколоть тебя совершенно по-идиотски? Какого чёрта?       Могут ли андроиды что-то чувствовать?       Коннор никогда особо над этим не задумывался — спасибо Гэвину Риду, который постоянно повторял, что у этих банок с гвоздями нет своей воли даже, не то что элементарных эмоций, лишь их имитация, заложенная программой. Но после того, как с ним начала происходить эта странная хрень, Коннор не раз думал об этом.       К какому-то определённому выводу он так и не пришёл. Что, впрочем, неудивительно — он же не андроид. У него в мозгах нет таких сложных мыслительных алгоритмов и прочего дерьма.       Чего уж там, он не мог разобраться в самом себе, а уж копаться в машинных мозгах Хэнка вообще не имело смысла.       Тогда ещё Коннор считал себя нормальным адекватным взрослым человеком. Тогда он ещё не представлял, что будет твориться у него на душе потом, спустя какие-то полтора месяца. Он ещё не представлял, какой пиздец его ждёт.       Он как-то осознал, что окончательно сошёл с ума, когда вдруг посреди ночи, обнимая подушку в попытках уснуть, подумал: а есть ли у андроидов половые органы?       Нет, понятное дело, были — у секс-андроидов, что, впрочем, очевидно. Но были ли у остальных?       Коннор бы спросил об этом Хэнка, но что-то его останавливало. Ну не знал он, как можно подойти к андроиду и напрямую спросить у него нечто вроде: «Слушай, Хэнк, а у тебя случайно нет члена, м?»       Странная вся эта хрень. Очень странная.       Коннор порой и впрямь залипал на андроиде — на пальцах, которые тот постоянно совал в рот, чтобы проанализировать вещдоки (это выглядело очень стрёмно на самом деле, но Коннор в такие моменты просто не смел оторвать взгляда); на диоде этом, чёрт бы его побрал, на глазах, которые его постоянно сканировали — в последнее время всё чаще и чаще. Когда он ловил на себе эти изучающие взгляды, по позвоночнику всегда бежала стая мурашек. Ни с чем не сравнимое чувство, будто смотрят не на тебя, не на твоё тело, а прямо внутрь — на лишённый кожи скелет, покрытый мясом и сухожилиями. Под взглядами Хэнка Коннор чувствовал себя раздетым догола. Не сказать, что это было приятное чувство — но прошибало так, словно с него и впрямь сняли одежду и рассматривали, рассматривали, рассматривали…       Коннору однажды приснилось, что он сам — андроид. И что Хэнк просит его раздеться. Вокруг было темно. Коннор, помимо уже человека перед ним, больше никого не видел. И ему бы послать этого засранца к чёрту. Ему бы отказать, развернуться и уйти. Но он только послушно начал развязывать галстук. Снял вездесущий пиджак, потом рубашку. Затем брюки, носки. Остались только трусы, которые у него руки не поднимались снять. А Хэнк смотрел так же, как и всегда, анализировал, сука…       — Сними, — скомандовал он негромким властным голосом, и Коннор, дрожа всем телом, подчинился.       Когда чужие холодные ладони коснулись его тела, Коннор увидел, как его скин буквально рассыпался под пальцами, оголяя белый пластик… и проснулся.       Пот стекал с висков на подушку, в груди дикой птицей билось сердце, а в пижамных штанах так жало, что слёзы на глаза наворачивались.       Коннор лежал недвижимо, пытаясь себя успокоить, но ничего не выходило. Почему-то, когда он закрывал глаза, перед глазами представали обрывки сна. Почему ему приснилось, что он чёртов андроид? Почему это так возбудило его, чёрт побери?       Коннор так и не смог успокоиться. В паху тянуло и болело, казалось, если он вот-вот к себе не прикоснётся, умрёт тут же. Он пялился в темноту комнаты, дышал как загнанный в ловушку зверь, и не знал, что ему делать. А рука сама собой будто потянулась к давящей немного резинке пижамных штанов. Перед тем, как обхватить свой член дрожащими пальцами, Коннор клятвенно обещал себе — это будет только один раз. Больше такого никогда не повторится.       Никогда.       Никогда.       Никогда.       Дрочить, думая о Хэнке, было больно. Больно не физически, а морально — Коннор водил рукой по возбуждённой плоти и думал-представлял-воображал себе чёрт знает что. Например, представлял, как андроид однажды просто возьмёт его на столе в полицейском участке, когда там кроме них больше никого не будет. Или в машине — Коннор, ты ведь давно об этом фантазировал, правда? Или здесь, в этой самой кровати, слишком большой и просторной для одного человека. Или на полу. У стены. Блять, где угодно, лишь бы…       «Лишь бы он трахнул меня».       Коннор простонал, чувствуя приближение оргазма. Постыдно простонал, скуляще. Как собака какая-то. Или как тот, кто хочет поскорее член себе в задницу.       Его на секунду накрыло конкретно — в глазах потемнело, на мгновение ему даже показалось, что Хэнк прямо здесь, рядом, что именно он быстро и торопливо дрочил ему, будто кто-то сейчас мог ворваться в комнату и заметить их. Но видение быстро пропало, и глазам открылась реальность — тёмная комната, простыни, сырые от пота, рука, испачкавшаяся в сперме.       Коннор лежал, уткнувшись горящим от стыда лицом в подушку. Он чувствовал себя самым распоследним идиотом в этом мире.       — Какого хера ты пялишься на него так? — спросил как-то Гэвин, когда они стояли в пустующей курилке. Коннор почему-то таскался за Ридом, несмотря на то, что терпеть его не мог, что было взаимно, в общем-то. Но они во время перерывов находились здесь вдвоём — Гэвин курил, Коннор стоял напротив и дышал дымом. Может быть, он так мысли в порядок приводил. Кто знает.       — Как? — спросил он хриплым голосом, сразу поняв, что спрашивают его о Хэнке. Коннор лишь понадеялся, что никто за дверью их не подслушивает — особенно андроид, о котором, собственно, идёт речь.       Гэвин смотрел на него в упор, как на полнейшего придурка. В кои-то веки Коннор с таким его взглядом был согласен.       — Как будто хочешь, чтобы он тебя выебал.       Коннора будто коленом под дых ударили. Он даже дыхание задержал на секунду, глядя на Рида, который его, блять, раскусил.       — Чушь не неси, — он махнул рукой. Но Гэвин и так всё понял, он же, мать твою, проницательный.       — Так ты его хочешь или типа того? — Коннор угрюмо промолчал. — Твою мать, так и думал. Нужно было ставить на это, теперь этим придуркам деньги отдавать…       На вопросительный взгляд сослуживца Гэвин лишь рукой махнул. Задумался о чём-то, почесав щёку, заросшую щетиной.       — Но он же пластмасса, не человек даже. Что ты в нём нашёл?       — Рид, отвали. Сам будто никогда не хотел сексом с андроидом заняться.       Гэвин подавился дымом и закашлялся. Коннор выдавил из себя победную улыбку. Он, кажется, тоже разгадал некую тайну Гэвина Рида. Да, в общем-то, он давно уже это сделал. В тот момент, когда увидел у него на столе каталог андроидов из клуба «Рай». Да об этом весь отдел, наверное, знал. Чего уж там.       Перерыв подошёл к концу, и они оба вышли из курилки, направившись к рабочим местам. Коннор шагал нетвёрдым шагом, видя широкую спину своего андроида (и когда он стал твоим андроидом, Коннор?) и не зная, куда себя деть.       «Как будто хочешь, чтобы он тебя выебал».       Коннор свернул в другую сторону — нужно купить кофе и отвлечься на работу. Он в последнее время совсем расклеился — на прошлой неделе во время очередной погони за очередным преступником чуть пулю не поймал. Соберись, хватит уже стенать по куску пластмассы, обтянутому искусственной кожей. Нет, правда, какой от этого толк?       — Вы курите, Коннор?       Тот отрывает взгляд от отчёта и смотрит в изучающие глаза напротив. Хэнк выглядит так по-человечески устало, что сердце невольно сжимается при взгляде на него. Одна из седых прядок выбилась из небрежного хвоста и торчала невесть как. Коннор опять залип. Силой воли заставляет себя сделать лицо непробиваемым и спокойным.       — Ты сам прекрасно знаешь, что нет, — он вновь начал писать отчёт, стараясь игнорировать сканирующий его взгляд. Или раздевающий. Хрен его знает. У него от любых взглядов Хэнка щёки горят, как у неопытной девственницы, и пальцы дрожат жутко. Он даже по клавишам не сразу попадает, делает ошибки в простейших словах. Теряет контроль над телом.       Им словно повелевали в такие моменты. Машина повелевала, машина, которая сама должна была подчиняться. Но мысль о том, что Хэнк может хотеть завладеть им — или хотя бы допускать мысль о том, чтобы завладеть, — заставляла дыхание участиться, а ладони вспотеть.       — Я пассивный курильщик скорее, — спустя несколько минут молчания произносит Коннор странным хриплым голосом. Перехватывает взгляд Хэнка на себе, да так и застывает, не зная, что ещё можно сказать или сделать. Нужно ли вообще что-то делать и говорить. Может произнести тихонько: «Пойдём отсюда, в туалет, и там ты сделаешь со мной всё, что только твоей душе угодно. Всё, что тебе заблагорассудится, Хэнк. Я весь твой, я уже сгораю, посмотри, блять, я горю, Хэнк!»       Коннор никогда в здравом уме такого вслух не произнесёт. Если даже произнесёт — застрелится сразу же. Потому что ждать, что на его слова ответит этот тостер — хуже любой пытки.       Потому что в груди, во всём теле, так свербит, так выкручивает суставы, что терпеть просто нет сил. Коннор, честно, старается.       Днём держит лицо и пытается нормально общаться с андроидом, который изучает его при любой подходящей возможности. Ночью ему снится этот самый андроид, энергично вколачивающий его в кровать. А когда Коннор просыпается — суёт руку под резинку белья и быстро, стыдясь себя, мастурбирует. Кончает со стоном, тихим, постыдным, похожим на жалкий скулёж. И больше не может заснуть.       «Сраная машина, что ты творишь со мной?»       — О, вы только посмотрите на них — ну прямо-таки влюблённые голубки. Может, потрахаетесь ещё на этом столе?       Коннор отводит взгляд от лица андроида. Ну конечно, кто же это может быть. Гэвин, блять, Рид, собственной персоной. Его тон почему-то звучит не как чистой воды провокация, а как команда, побуждение к действу. Или Коннор уже окончательно ебанулся и выдумывает себе теперь непонятно что.       — Рид, хочешь в морду получить? — не церемонясь, тянет Хэнк, скрещивая руки на груди и глядя на Гэвина, как на кусок дерьма под подошвой своего ботинка.       — О, кажется, у нашей секс-машины возникли трудности. Хэнк, может, тебе просто нечем трахаться? Ну-ка, приспусти штаны, посмотрим, что там у тебя — может, как у Кена кукольного, плоско и нихрена нет, а?       Коннор думал, что Хэнк встанет и врежет засранцу по морде. Коннор ожидал, что андроид возьмёт с его половины стола стаканчик с горячим кофе и брызнет в лицо. Ожидал вообще чего угодно. Но не многозначительного взгляда и пошлой — пошлой! — улыбки. И слов:       — Насчёт строения моего тела не беспокойся. Не как у Кена — член у меня есть. Следовательно — есть чем трахаться.       Коннор, видя, с каким искренним охуеванием смотрит на Хэнка весь отдел, который эту фразу услышал, хочет провалиться под землю. У него лицо горит, такое ощущение, будто его до самых костей прожгло. А Хэнк смотрит победным взглядом на Рида, который кидает что-то типа привычного «сраные андроиды» и уходит. Хэнк переводит свой изучающий взгляд на Коннора, который смотрит на него, как на восьмое чудо света.       — Давай уже работать, бога ради, — дрожащим голосом говорит Коннор и принимается за работу.       А дома пытается ласкать себя дрожащими руками, представляя, что это делает Хэнк. При одной только мысли об этом грудь изнутри что-то распирает. А в голове орёт собственный голос: «Нет, так не должно быть, так не ДОЛЖНО быть!»       Коннору на какое-то время становится плевать — он судорожно двигает рукой, постоянно меняя темп, чувствует прохладу собственных пальцев и клянётся, что отдал бы всё на этом грёбаном свете за то, чтобы это была рука Хэнка. Пожалуйста. Один раз.       Я что, много прошу?       Он уже привык кончать с каким-то стыдом. С сильным стыдом. С ненавистью к себе.       Как так вообще вышло-то?       Он не знает, зачем именно пошёл в бар — наверное, чтобы третий или четвёртый раз в жизни нормально по-человечески нажраться. Коннор никогда не был сторонником таких развлечений, но сейчас почему-то захотелось. Его переполняли странные чувства, которые не находили выхода. Нужно было выплеснуть их хотя бы в бокал с виски или любой другой дешёвой дрянью, которую можно заказать в баре.       Коннор сидит в гордом одиночестве и поглощает стакан за стаканом, будто не пьянея вовсе. Конечно, ему кажется — перед глазами уже давно плывёт, но не только от того, что его порядком развезло. Влага на ресницах раздражает неимоверно, хочется её стереть.       Ему вроде хорошо сейчас. Нет ни вездесущего андроида, который свербит взглядом дыру в башке, нет мудака-Рида, Фаулера, вообще никого нет. Только Коннор, алкоголь, расслабляющая музыка. Хорошо.       Спокойно, Коннор, спокойно. Всё нормально, правда.       Он едва ли не впервые сидит, не выпрямив спину так, словно к столбу привязан всем телом. Позволяет себе немного расслабиться, ссутулиться, согнуться пополам почти. Позволяет утонуть в пьяном спокойствии — шатком и хрупком, но всё же каком-то спокойствии.       Кто-то ржёт из дальнего угла. Бармен орёт на другого бармена за то, что тот потихоньку выпивает алкоголь из бутылки. Вход андроидам сюда воспрещён. За-е-бись.       Но что может помешать Хэнку, если он решил обязательно найти своего напарника и узнать, куда он пропал и почему? Правильно, ничего — даже чёртова вывеска на чёртовой двери чёртова бара.       — Слышь, ведро, вход андроидам воспрещён! Читать не умеешь, что ли?       Коннор замечает Хэнка прежде, чем тот замечает его. Не успевает он нормально выругаться сквозь зубы, как андроид уже движется в его сторону, целенаправленно, мать его. От него уже не деться никуда, так что Коннор просто принимает факт того, что придётся вновь терпеть присутствие Хэнка рядом ещё час или два минимум.       — Что ж, повезло найти вас в пятом по счёту баре, — саркастично проговаривает Хэнк, садясь напротив и даже не спрашивая разрешения. Как обычно, впрочем. Коннор делает большой глоток, чтобы вместе с алкоголем проглотить и ком в горле. Настолько большой глоток, что едва не давится — хотя сейчас хорошо было бы сдохнуть, наверное.       — Зачем искал меня? Я вроде как ясно дал тебе понять, что хочу побыть один.       — Вы просто ушли, перед этим послав меня за кофе.       — Повторяю: я дал повод понять, что хочу быть один. Ты же вроде понимаешь любые намёки, чего в этот раз не понял?       Хэнк опять смотрит раздевающим взглядом. Коннор передёргивает плечами, почему-то ощутив, как в душном помещении становится холоднее градусов на пять.       — Я понял. Но моя миссия заключается не только в том, чтобы расследовать дела — она также состоит в том, чтобы держать напарника в тонусе и не давать ему повода… скучать.       — Класс.       Да, Хэнк иногда проявлял чудеса заботы. Своей специфичной андроидской заботы, которую Коннор никак не мог понять своим жалким человеческим умишком.       Например, Хэнк не давал ему есть всякую вредную пищу.       «Осторожнее с этим, Коннор. В этом гамбургере слишком много холестерина, если вы продолжите этим питаться, то заработаете гастрит или язву желудка и сдохнете».       Прямо так и сказал. Обалдеть можно.       Или:       «Коннор, пассивное курение не менее опасно, чем курение обычное, и вредит вашему здоровью не меньше. Лучше бы вам прекратить это делать. К тому же, от вас очень сильно пахнет сигаретами, и это не слишком приятно, на самом деле».       Коннор и сам знал, что это «не слишком приятно». Может быть, назло Хэнку так делал. Тот так и не уточнял, кому именно чувствовать от него запах сигарет неприятно — самому андроиду или окружающим людям. Но волосы Коннора и впрямь пропахли сигаретным дымом, да и одежда тоже. Сам он на этот запах уже не обращал внимания.       Ну или:       «Это, конечно, не моё дело, Коннор, но у вас налицо признаки переутомления и упадка сил. Может быть, вам лучше взять выходной и отдохнуть?»       Да какой там упадок сил. Недотрах просто.       — Что, простите?       Коннор с наитупейшим выражением на своём лице понимает, что ляпнул последнее вслух, блять.       — Ничего. Я ничего не говорил, — говорит он деланно спокойно, прекрасно зная, что Хэнк всё слышал — со слуховыми аппаратами у него вроде бы всё в порядке.       — Концентрация алкоголя в вашей крови зашкаливает, — сообщает Хэнк своим поучительным насмешливым тоном, на который Коннор привык просто не обращать внимания. — Я думаю, лучше бы вам отправиться домой и хорошенько отоспаться.       — А я думаю, что тебе лучше закрыть рот и свалить отсюда.       — В пьяном состоянии вы более агрессивны, я погляжу.       — Слушай, Хэнк, отвали, а? Можно я хотя бы раз в жизни проведу вечер не в компании болтающего тостера, а наедине с собой?       Хэнк изучает его взором ещё минуты две, а потом придвигается ближе и чуть наклоняется.       — Вас что-то гложет, Коннор? В последний месяц вы сам не свой.       Выдержать такой взгляд не хватает сил. Коннор опускает голову и делает ещё один большущий глоток.       — Я не хочу говорить об этом.       — Как хотите.       Почему-то, глядя андроиду в глаза, Коннор начинает трястись — в груди опять бушует ураган, — и теперь ему становится страшно. Ему кажется, что Хэнк всё знает — и как Коннор дрочит на него ночами в своей постели и стонет как распоследняя блядь, как фантазирует о том, что собственный робот трахнет его в собственной машине. Да и не только в ней — вообще везде, мать вашу.       Он даже не смог схватиться нормально за стакан — пальцы сами соскользнули со стекла, и оно едва не полетело на пол. Хэнк поймал его лёгким движением и поставил обратно на стол, глядя на Коннора холодно.       — Давайте я отвезу вас домой.       Коннор уже даже не сопротивляется — он натурально стоять на ногах не может, даже собственный пиджак надеть, который повесил на спинку стула несколько часов назад. Хэнк помогает ему одеться, чуть ли не на плече выносит из бара. Вызывает такси, и оно появляется через минут десять. Коннор смотрит на всё будто со стороны. Вот он стоит, опираясь на андроида, вот он дрожит от ночного холода. Вот в голове крутится много мыслей — от самой невинной до самой пошлой, какая только может взбрести в его голову касательно Хэнка.       В воздухе чувствуется напряжение. Коннор может пощупать его пальцами; он, кажется, так и делает. Как придурок поднимает руки, пытаясь нащупать эти искры, схватить их и удариться током. Хэнк стоит плечом к плечу, придерживая и оставляя в более-менее стоячем положении. Коннору кажется, что он вот-вот вырубится.       Он поворачивается к Хэнку. Тот смотрит прямо ему в глаза, не отводя взгляда. Вокруг никого, только машины едут по дороге — у кого-то в салоне даже музыка грохочет с невероятной силой.       Чувства распирают грудную клетку изнутри, пытаются вырваться. Коннор дышит громко и часто, чувствует, как сердце громко бьётся. Сам не замечает, как дрожащими пальцами берёт Хэнка за воротник его рубашки, выглядывающей из-под наполовину расстёгнутой куртки. Берёт и приближается быстро и стремительно, чтобы не упустить момент, и чтобы никаких вопросов не было.       Сталкивается своими губами с губами андроида. Пытается целовать, только пьяный мозг не совсем контролирует ситуацию, поэтому выходит поцелуй совершенно идиотским. У Коннора в голове — взрыв, оглушающий и бьющий по всем нервам сразу, дыхание, судорожно срывающееся с губ, когда он отстраняется на пару сантиметров и жмурится, не в силах открыть глаза. Пальцы Хэнка железной хваткой смыкаются на его плечах. А потом андроид сам его целует.       Надо сказать, целоваться с роботом — то ещё приключение. Прохладный, абсолютно гладкий язык, зубы, полость рта. Хэнк и сам прохладный — руки Коннора перемещаются на его шею, пальцы гладят искусственную кожу. Ладони на его плечах держат властно, не давая вырваться. Коннору и холодно и так жарко, что просто невозможно терпеть. Он — как оголённый нерв, к которому прикасаться даже нельзя. Каждое прикосновение губ андроида к его собственным заставляет стонать, целовать, шептать какую-то херню полнейшую, прижиматься ближе. Хотеть, хотеть, хотеть. Хотеть всего, без остатка.       Когда такси приезжает наконец, Хэнк сам отстраняет его от себя. Коннор подчиняется беспрекословно, несмотря на то, что изнутри его разрывает, хочется прямо здесь и сейчас, можно даже в подворотне за углом, плевать, только бы Хэнк его трахнул, пожалуйста!       Всю дорогу андроид молчит, не говоря ни слова. Диод перемигивается со стандартного голубого на жёлтый. Коннор смотрит на диод этот и как ребёнок радуется — он вызвал программный сбой у этой железки.       Стояк давит на брюки. Теперь уже не так сильно, но давит — Коннор успел чуть остыть, пока они ехали. В пьяной голове — приятная пустота, нега, в животе — тянущее чувство, тягучее, как мёд.       При мыслях о том, чем может закончиться этот вечер, Коннор трепещет. Одновременно боится. Он просто понятия не имеет, что творится в голове его андроида, пока он сам настраивает себя на приятное времяпровождение.       Хэнк молчит, не меняясь в лице, и его безразличие — это самое отвратное, что может вообще с Коннором случиться. Тот пытается прочитать что-то на каменном лице, но ничего не видит, ни одной эмоции. Почему Хэнк вообще ответил на поцелуй, если вообще ничего не почувствовал? Просто чтобы Коннор отвязался?       Поведение Хэнка всегда оставляло больше вопросов, чем ответов. Но Коннору важно было знать, что творится в его голове сейчас, почему он действует именно так, какими алгоритмами мыслит.       Холодный воздух действует несколько отрезвляюще, но алкоголь из Коннора не выветривается ни капли. Хэнк силком почти вытаскивает его из машины и тащит в сторону дома. Юношу еле ноги держат, он постоянно наваливается на Хэнка и улыбается как полнейший идиот. Диод андроида всё ещё перемигивается, словно не зная, какой цвет ему принять — жёлтый или голубой. В итоге голубой всё-таки побеждает — программа уже не сбоит.       Дома немного прохладно из-за открытых весь день окон. Пока Коннор пытается нормально добраться до кухни и не упасть, Хэнк закрывает дверь и переходит от одного окна к другому, чтобы закрыть их. Когда андроид появляется в кухне, Коннор поворачивается к нему и судорожно пытается понять, что ему делать дальше.       — Тошнота не мучает? — спрашивает Хэнк обыденным тоном, будто не они некоторое время назад страстно целовались, ожидая такси. Коннор мотает головой в отрицании.       — Я, хоть и пью редко, алкоголь переношу нормально, — говорит он заплетающимся языком. — Хэнк. Пожалуйста, подойди.       Тот смотрит в его глаза, не отрываясь, этим своим чёртовым раздевающим взглядом, от которого уже в штанах тесно. Коннор дышит глубоко и часто, зачаровано глядя на то, как андроид постепенно приближается. Медленно, не торопясь. Дразня словно.       Подходит и останавливается близко совсем. Так, что можно руки на плечи положить и притянуть ещё ближе, опять прижаться к холодному телу. Коннор смотрит в глаза напротив, не смея шевелиться. Такое ощущение, что над ним опять берут контроль. От такой мысли внизу живота становится горячо и вязко, а в грудине что-то большое просится наружу, желает свободы, желает пробраться через невидимую стену и устремиться к Хэнку, который стоит рядом и ждёт неизвестно чего.       Молодец, Коннор. Ты столько раз представлял себе этот миг, и вот теперь совершенно не знаешь, что тебе делать. Как будешь выкручиваться?       — Ты говорил, что я в последний месяц вёл себя странно.       — Да. И я догадывался, почему, — Коннор задержал дыхание, опираясь на стол позади себя. — А сегодня убедился окончательно.       — И… что думаешь по этому поводу?       Хэнк смотрит непроницаемо, диод на виске на мгновение перекрашивается в жёлтый.       — Ответа на этот вопрос нет в моей программе, — Коннора словно холодной водой обливают. — Но я понимаю ваше влечение ко мне — желание попробовать что-то новое, вы ведь никогда не делали этого с андроидом, верно? Так что ничего удивительного в этом нет.       — Если тебе вообще плевать на это, зачем ты тогда на поцелуй ответил? Не оттолкнул меня и не сказал что-то из разряда: «О, Коннор, прошу прощения, я не запрограммирован на то, чтобы целоваться с людьми, так что перестаньте меня хотеть»?       — Ну почему же не запрограммирован, — уклончиво отвечает Хэнк, и от его лёгкой улыбочки внутренности Коннора в порошок стираются. Или превращаются в кровавое месиво — он ещё не понял на самом деле. — Создатели мои озаботились о том, чтобы я был похож на человека во всём. Практически во всём.       — И поэтому тебе в голову вкачали информацию о том, как нужно целоваться и трахаться, что ли?       — Совершенно верно.       — И Риду ты не врал о том, что член у тебя есть.       — Не врал.       Коннору смеяться и плакать хочется. Он чувствует себя в лепёшку раздавленным. Хочется об стену убиться или исчезнуть из этой Вселенной, потому что… как он будет работать с ним после этого? Как он вообще жить после этого будет?       — Вы разочарованы?       — Нет. Нет, совсем нет, — голос предательски срывается. Коннор опускает взгляд и долго смотрит в пол, соображая. Пьяный мозг выдаёт одну дебильную команду за другой, и с каждой минутой командам этим сопротивляться всё сложнее.       — Вы хотите со мной переспать.       — Хочу, — произносит Коннор одно слово, когда хочется сказать тысячу. О том, как не спал ночами всё это время, как зависал на нём каждый божий день, как представлял себе, что его трахнет собственный андроид на собственной постели. Как возбуждался от этих мыслей, представляя всё почти в киношных подробностях, а потом снимал напряжение рукой, представляя, что она ему не принадлежит. Как просыпался и засыпал, стараясь не выть от тоски. Как удерживал себя силой от прикосновения — случайного или намеренного.       — Хотите уже месяц или около того.       — Отжигаешь сегодня, мистер Дедукция, — мрачно ухмыляется Коннор, самому себе напоминая Гэвина.       — Ты смотришь на него так, будто хочешь, чтобы он выебал тебя.       Да. Да, мать твою, Коннор всем своим существом хотел, чтобы Хэнк выебал его. Возможно даже не один раз. И не два. И даже не три.       Он хочет этого и сейчас, прямо сейчас, когда его почти что отшили. Когда почти прямым текстом послали куда подальше. Может быть, он просто нажравшийся дурак, который наутро будет жалеть о том, что произошло. Да пускай. Это будет с утра. Это будет потом, завтра. Плевать, позже, чем сейчас. А сейчас Коннор хочет Хэнка — так хочет, что терпеть уже сил нет.       Он кладёт руки на чужие плечи и притягивает андроида ближе к себе. Тот не сопротивляется опять. Смотрит лишь, изучая и сканируя. Будто что-то заносит в свою идиотскую базу данных. Диод светится голубым. Как же он бесит.       — Хэнк, я хочу, чтобы ты трахнул меня.       Коннор говорит деланно безразличным тоном. Будто просит подать вилку, а не предлагает себя роботу. Открыто, почти не колеблясь.       Хэнк вскидывает брови в мнимом удивлении.       — Я так хочу тебя, что у меня просто в ушах звенит. Я ничего сейчас больше не желаю — ничего, кроме тебя. Слышишь, железка? Трахни меня. Хотя бы только сегодня. Сделай это, тебе же не сложно. В любом случае, ты можешь стереть себе память об этом, если захочешь.       Вся смелость тут же пропадает, когда его подхватывают как лёгкую пушинку, заставляя обвить руками шею, а ногами — чужой пояс. Хэнк очень близко, так близко, что чувствует упирающийся ему в живот бугорок на брюках. Коннор честно пытается не дрожать.       — Вы будете жалеть об этом завтра.       — Знаю. Знаю, знаю, знаю…       Он повторяет это «знаю», а сам тычется носом в чужую щёку, целует кожу, которая ощущается будто настоящая. Впивается поцелуем в губы, которые хотел бы ощутить всем своим телом, везде, где только можно. Как и руки. Ладони Хэнка мнут его ягодицы, и Коннор не может сдержать судорожного вздоха. Он уже вообще ничего не может сдержать.       — Хэнк, пожалуйста…       Его сажают на кухонный стол, прижимаются ближе. Хэнк смотрит прямо в глаза, и Коннор прикладывает все усилия, чтобы не отвести взгляд. Пусть видит это пьяное обожание в его глазах, преданность, покорность, пусть видит, как им одержим обычный человек. Им, машиной, которую остальные могут лишь бояться или презирать.       На периферии сознания отчаянно пытается докричаться мысль о том, что Хэнк целует его и блуждает руками по телу не потому, что сам этого хочет. А потому… просто потому. Может быть, это один из его способов держания ситуации и здоровья напарника под контролем. Кто его там знает. Да и неважно это сейчас.       Главное на тупую боль в груди внимания не обращать. Коннор, ты же всегда пытался её игнорировать, почему сейчас не можешь?       «Коннор, ты дурак», — кричит сознание, заглушаемое стеной из алкогольного опьянения. «Коннор, ты дурак», — кричит отчаянно он сам себе, пока запутывается пальцами в волосах Хэнка, а тот выцеловывает его шею, медленно, тягуче. Невыносимо.       Когда он кусает его за ключицу, Коннор, кажется, умирает. Несколько раз подряд.       — Здесь не очень удобно, — шепчут ему в ухо, а он даже не соображает, кто он и где находится. — Пойдём в спальню.       Хэнк отстраняется, помогает Коннору слезть со стола. Берёт его за руку и ведёт куда-то. Тот вообще не слишком понимает окружающую реальность, не осознаёт, что происходит. В голове — пустота, в ушах — звон. Внутри — целый тайфун, который нельзя остановить. Тяжесть на сердце. Коннору хочется расплакаться, как маленькому мальчику, однако он держится из последних сил.       Хэнк не включает свет в комнате. Он ничего не говорит больше — только тянет Коннора за собой, легонько толкая на кровать. Простыни холодные, руки Хэнка холодные… только тело Коннора горячее как раскалённый уголь. На прикосновения он реагирует слишком болезненно, ярко — каждое касание словно бьёт по оголённым нервам, и он уже не в силах себя сдерживать. Он умоляет, просит, сам не зная, чего, а Хэнк и слушается и одновременно контролирует ситуацию — и это так невыносимо, что хочется кричать.       — Что ты чувствуешь, Коннор?       Первый толчок. Он не знает, что ответить — он может цепляться за холодные плечи, волосы, за спинку кровати, дышать тяжело и безуспешно стараться сдержать стоны, но ответить ничего не может. Потому что плавные движения внутри него выбивают из головы всё, даже своё чёртово имя. Хэнк закидывает его ногу себе на плечо, целует колено, словно дразня. Нет, определённо дразня. Водя рукой вокруг паха и не касаясь возбуждённого члена. Двигаясь слишком медленно, когда хочется быстрее.       Пальцы холодной руки неожиданно обхватывают шею и несильно сжимают. Коннор задыхается, не зная, куда деть свои руки, поэтому просто цепляется за чужие плечи, чувствуя, что он тонет.       — Отвечай, Коннор, — голос властный и жёсткий, как в тех снах, где Хэнк приказывал ему раздеться. Блять… как же хорошо. — Что ты чувствуешь?       — А ты? — вырывается прежде, чем он успевает что-то обдумать.       На шею вновь обрушиваются чужие губы — перед глазами лишь диод, перемигивающийся жёлтым, диод, являющийся единственным источником света в темноте комнаты.       — Ничего, — Хэнк, ускоряясь, гладит его по щеке, затем рука его спускается к груди, к животу, к паху. Прикосновение к члену отдаётся электрическим импульсом во всём теле, и, боже, ему ещё никогда не было так больно и так хорошо, пусть это продолжается вечно, пожалуйста… — Я ничего не чувствую.       То, как холодно Хэнк говорит эти слова, и то, как ласково он к Коннору прикасается. То, как он целует его, выбивая стоны, и как трахает его, заставляя позабыть самого себя. Он, кажется, хочет довести его до потери сознания. Он, кажется, хочет, чтобы Коннор умер от переизбытка чувств или разрыва сердца. Или от всего сразу.       — Коннор, что ты чувствуешь?       Коннор задыхается и не может двух слов нормально связать. Коннор близок к разрядке и не хочет, чтобы эта ночь вообще когда-либо заканчивалась. Коннор чувствует прикосновения так остро, будто прикасаются не только к коже, но и к костям и всем внутренностям сразу.       Коннор хочет сказать тысячи красивых фраз, только вот что они будут значить для андроида?       — Что. Ты. Чувствуешь? Говори, Коннор, говори!       Он говорит, сбивчиво и непонятно. Всё, что взбредёт в голову, полнейшую околесицу несёт. Говорит, что чувствует Хэнка в себе. Что скоро кончит. Что хочет, чтобы Хэнк его поцеловал. Что ему пиздец нравится, когда Хэнк ходит с завязанными в хвост волосами. Что засматривается на него, пока тот спорит с Фаулером или Ридом, потому что это выглядит очень сексуально. Говорит о снах, которые ему снились, о том, что делал в этой кровати в одиночестве каждую ночь весь последний месяц, как умирал от тоски и безысходности, как он любит его, как он не хочет, чтобы Хэнк покидал его.       — Не уходи, пожалуйста, Хэнк, прошу тебя!..       Миллионы звёзд рассыпаются перед глазами в тот миг, когда он говорит это. Голос срывается, тело будто пульсирует. Толчки, быстрые и жёсткие, начинают замедляться… Коннор не видит, как диод на виске андроида некоторое время светится красным. Он лежит с закрытыми глазами, потом чувствует прикосновение чужих губ к своим губам. Хэнк выходит из него со странным хлюпающим звуком, но Коннору сейчас плевать. Он лишь шепчет тихое «не уходи» перед тем, как вырубиться, отключиться, как вещь, у которой сели батарейки.       Хэнк смотрит на него с непроницаемым лицом. Ноги Коннора расслабленно лежат на его бёдрах, он сам лежит, открывшись перед ним — нагой, уставший, с печалью, застывшей на лице. Андроид долго рассматривает его лицо — пожалуй, слишком долго для простого проведения анализа. Неспешно гладит пальцами лоб, скулы, щёки, шею. Диод светится красным.       Нестабильность системы.       Хэнк вспоминает слова Коннора о том, что он может стереть себе память, если захочет об этой ночи не вспоминать. Ухмылка появляется на губах андроида, когда он укладывает Коннора в более-менее нормальное положение, сам ложится рядом, накрывая обоих одеялом, сбившимся где-то у ног. Самому ему одеяло не нужно, просто сейчас хочется…       Просто хочется.       Хэнк коротко целует Коннора в висок и закрывает глаза. Память стирать он себе не будет. Ни в коем случае.