ЛЕГЕНДА О ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ

Осенний Лондон. Всю ночь на улице лил дождь. Тяжелые серые тучи роняли слёзы, которые падали, разбиваясь о холодную каменную мостовую. Свежий ветер затягивал в небе свою мрачную песню, с шумом качая пустыми кронами деревьев в Гайд-парке.Шум ливня сливался с приятным запахом сырости и холодной влаги. Стук дождевых капель наполнял пустые комнаты зданий особым, ни на что не похожим, романтичным гулом от которого замирало сердце. И когда вечером смотришь сквозь заплаканное окно на темнеющие городские пейзажи и тяжелые набухшие кучевые облака, зловеще громоздившиеся на небосклоне и заслоняющие собой звездное небо, Лондон начинает казаться тебе темным маревом с яркими огоньками света окон частных секторов и блестящими глянцевыми проёмами пустых зданий. Люди как и всегда куда-то суетятся: спускаются в метро, спешат на работу, заходят в магазины. Прохожие идут ещё куда-то по своим делам, некоторые гуляют по тротуарам, романтично держатся за руки, сидят в кафе. Улицы набиты большими круглыми шляпами зонтов. Кажется, горожане хотят укрыться за ними от этой сырости. Позже, когда еще немного стемнеет, пестрота зонтов на улицах сменятся слепящими вывесками разных ресторанов, кафе и магазинов. Затем, город наполняют огни фар вечно спешащих автомобилей и мотоциклов. Кажется, эта суета в большом городе не закончится никогда. Даже в последние предрассветные часы есть те, кто уже успел преступить к работе. Это и пекарь, уже открывающий свою лавку. Повар из кафе, бегущий по лужам, чтобы успеть к первым, еще совсем сонным посетителям. Молочник, объезжающий впадины на размытых дорогах. Первые работники больниц, школ, центров и офисов, пытающиеся проснуться на ходу. Уже начали мелькать первые яркие зонты других прохожих, радостно выделяющихся на этом сером фоне осени, дождя и сырости. И кажется, словно ничего не изменилось. Будто все осталось прежним. И этот дождь, и эта улица, даже шёпот холодного ветра, гуляющего по пустым витринам заброшенных магазинов. Но это не так. Далеко нет. Если бы она была здесь, то наверняка, ничего бы не узнала. Ни эту улицу, ни этот дождь, ни даже меня. Знаете, иногда в моей памяти всплывают воспоминания, словно обгоревшие страницы старого дневника или неразборчивые части порванных фотографий, обрамлённых чёрной пылью негатива. Но теперь есть только Я. Только я и мой Барон. Обычно, осени проходят не оставляя никаких следов, кроме памяти о слякоти и мокрых лондонских крышах. Но та осень была особенной. Листопад 1976 года навсегда изменил мою жизнь. Моя студенческая пора казалась мне унылой и однообразной. Каждый день был похож на предыдущий. Время текло до боли в сердце и крика молодой души медленно, медленно и жутко протяжно. Так продолжалось до полудня 13 ноября. На улице было на удивление тепло и сухо. Ветер счастливо дорывал последние красные, желтые листья и нес их по улице, окуная в серую пыль и последнее тепло осеннего солнца. Ровно в 11:45 в старенький кабинет в давно придававшемся запустению дальнем крыле университета, где под самым потолком начала отваливаться штукатурка и в самых темных углах прогрессивно селилась не успевающая просохнуть после холодных осенних дождей сырость, зашел профессор и объявил, что с завтрашнего дня в нашей группе будет учиться еще одна студентка. Я сидел в первых рядах и случайно услышал краем уха как по последним партам пробежался недовольный шепот. Но и он быстро утих, столкнувшись с уже привычной сложностью для терпения подростка — новой нудной лекцией про экономику… Как и обещал профессор с самого утра следующего дня вместе с нами на лекции сидела ещё одна студентка. Девушку звали Элайза. Она резко выделялась из нашей обычной студенческой толпы. У Элайзы чёрные как смоль волосы, яркие изумрудно-зелёные глаза, сверкающие словно драгоценные камни, белая бархатистая кожа и милая застенчивая улыбка. Никто не умел улыбаться так как она — одновременно грустно и застенчиво. Сейчас я очень часто вспоминаю нашу встречу. И до сих помню ее, будто всё это было вчера. Я помню радость, когда Элайза захотела сесть рядом со мной, волнение, когда я отвечал на вопросы профессоров, потому что боялся, что если не отвечу, буду плохо выглядеть в ее глазах, трепещущий стук сердца, когда впервые пригласил ее прогуляться и оглушительный звон счастья в ушах, когда она согласилась. Я помню всё до мельчайших подробностей. Помню ее удивление, когда заходя в свою комнату, она вдохнула аромат сырых цветов и увидела большую корзину на столе, украшенную огромным кружевным белым бантом. Как мы каждый день гуляли в парке. Ночью, под луной, парк был прекрасен. А в дождливые осенние ночи, когда опадал мокрый осенний лист, шурша во тьме, там было даже страшновато, в этом парке. Но вдруг упала осень, потянуло настоящим холодом, всё посерело.Мы вместе радовались первому снегопаду. Долго смотрели из окна уютной квартиры с покрытыми резным пушистым инеем стёклами на потонувшие в подвижной, медленно растущей пелене дома, пытаясь отыскать хотя бы единственный свет жилого здания и понимая, что в наш дождливый серый Лондон пришёл запах зимней ночи. Молчание города, усыпанного по уши мягким снегом, напоминало нам не то детство, не то недавний сон. Зимой, вечера в Лондоне стояли безмолвные и спокойные. Видны привычные серые небоскрёбы, отягощённые белым, нетронутым покрывалом. Я помню первое утро весны, которое мы тоже встречали вместе. Вдали серел Биг Бен, окутанный сероватым туманом. Туман стелился до самых дверей, и огромный ясень, тесно прижавшись к стене дома, казалось, стоит по колено в молоке.Казалось, Лондон был погружён в дремоту. Улицы постепенно оживали, теряя свои странные сонные теневые очертания. Городские краски казались особенно мягкими из-за своей весенней ещё не растаявшей мглы, неподвижно висевшей в воздухе. Потом этот самый воздух наполнился медом и ни с чем не сравнимым запахом шёлкового цвета. Цвели вишнёвые сады. С каждым днём приближалась знаменательная дата. Прошло почти пол года с момента нашей встречи с Элайзой. И, конечно, я не мог оставить мою милую Элайзу без внимания в этот день. Зная любовь моей девушки к антиквариату, я решил сделать ей тот самый особый подарок. Рано утром, когда Лондон еще сладко спал, готовясь к встрече с багровым восходом, я направился в старую лавку моего знакомого дедушки-ювелира, надеясь что-нибудь отыскать. В конце улицы стоял маленький домик, погружённый в дремоту. Я сразу узнал лавку антиквара по ее пестрой вывеске, с которой капала утренняя холодная роса.В стареньком здании моё присутствие приветливо огласил звоном дверной колокольчик, возвещающий хозяина о приходе гостя. Лишь переступив порог, я замер, с удивлением осматривая комнату. Стены были увешаны самыми разными огромными и маленькими деревянными часами с резными вставками и крышами. Они были в виде стройных домов, искусно переплетающихся цветов, деревьев, даже диковинных птиц и животных, которых я видел лишь на страницах старого атласа, который рассматривал на уроках географии. Рядом с ними висели удивительной красоты картины в дорогих, кружевных, отделанных по краям золотом рамках. Полки шкафов были уставлены различными статуэтками и мраморными вазами. Все это безусловно подходило для моего особого подарка. Видя такой богатый выбор, я растерялся, но потом мой взгляд упал на небольшой столик, скромно стоящий у открытого окна, на раму которого падали первые бордовые лучи солнца. На том столике, возле букета живых пёстрых цветов величественно стояли две мраморные статуэтки. Первым был гордый жёлтый кот с горящими изумрудными глазами, одетый в дорогой серый костюм, который дополняли золотые манжеты, трость, белые перчатки, миниатюрные часы, виднеющиеся на лапке, и чёрная бабочка. Идеально ровная спина и надменный блеск зелёных глаз говорили о его высоком статусе. Он уверенно стоял опираясь на золотую трость, украшенную едва заметным рисунком. Глаза гордеца прикрывала черная шляпа. А вторая была явно его подруга. Это белая кошечка в шикарном, пышном, атласном платье с кружевным беленьким воротничком, такими же беленькими перчатками на маленьких аккуратных лапках и огромной широкополой белой шляпе, едва державшейся на ее изящной головке, с нашитыми на нее розами, другими исключительно красивыми цветами и разных размеров жемчужинами и от больших молочно-белых бусин до, крохотных искристо-белых бусинок. Кошечка робко смотрела чистыми, голубыми, словно хрустальные слезы глазами и кротко, как бы пряталась за сильное плечо своего избранника… Подумав ещё пару минут, я сделал свой выбор и решительно подошёл к старенькому седому антиквару, сидящему в углу комнаты, который загадочно курил деревянную, потертую трубку и улыбался. Таинственный блеск его карих глаз ярко выделялся на фоне светлого морщинистого лица дедушки. Я поздоровался, вежливо представился, пожал сухую руку старика и сказал ему о том, что хочу купить у него 2 статуэтки. Улыбка антиквара исчезла с его лица. Он строго посмотрел на меня. И печально ответил, что не может продать эту пару. Потом дедушка рассказал мне об предназначении Барона и Графини. По словам старого антиквара, они хранители любви и старик отдаст их лишь в любящие руки и сердца, в которых горит огонь и никогда не истлеет пламя надежды и веры. После рассказа антиквар виновато улыбнулся, понимая, что грубо нарушил мои планы. Но я и не думал сдаваться. Вытащив бумажник, я достал фотографию Элайзы и протянул ее дедушке. Когда я рассказывал, зачем мне нужен этот подарок, чётко ощущал как мои щёки горели румянцем. Выслушав все, старик задумался. Его глаза потемнели, словно в них бросили горсть золы.В конце концов он согласился. На прощание антиквар бережно повязал на шее Графини пышный бант, поправил бабочку Барона и завернул подарок в дорогую блестящую персидскую ткань, а затем убрал в цветную коробку и передал мне. Я передал старику деньги, благодаря за статуэтки. Дедушка улыбнулся, но в его глазах темнела печаль. Мне было жаль антиквара, но любовь к моей милой Элайзе оказалась сильнее и после того как я вышел из старенькой лавки, провожаемый звоном колокольчика, терзания совести и муки вины прекратились. В тот же вечер я подарил Элайзе статуэтки. На глазах девушки показались слёзы. Я не считал, сколько раз за тот вечер девушка благодарила меня. Моя Элайза была счастлива. Ну разве можно желать большего, чем видеть мерцающую радость в глазах самого дорогого человека на свете? Следующие дни шли как всегда спокойно и размеренно. Утро, институт, вечер, прогулка с Элайзой — всё как обычно. Так было до 19:46 17 марта 1977 года. В тот четверг почта пришла поздно. Я забрал бумажные конверты из ящика и отдал один из них Элайзе, которая сидела возле открытого окна и провожала взглядом уходящее солнце, скрывающееся за тёмными крышами зданий согретого весенним теплом Лондона. Она открыта конверт и мгновенно побледнела. На глазах показались слёзы. Я тут же подскочил к ней и начал спрашивать, в чём дело. Девушка молча отдала мне листок бумаги. Я начал читать. Это было письмо ее матери. Женщина тяжело заболела и теперь лежала в хорошей, дорогой лечебнице на северной границе Италии. Элайза сказала, что должна ехать к ней. Я пытался переубедить ее, но девушка была непреклонна. Утром вещи уже собраны и куплены билеты на ближайший поезд. Вместе с чемоданами и моей Элайзой уезжала Графиня. Когда днём я провожал Элайзу, душу терзало острое ощущение чего-то ужасного. Словно сама смерть стояла за ее спиной и обнимала костистыми руками хрупкие нежные плечи девушки.Я чувствовал как сердце разрывалось на клочья, когда она отпустила мою руку после долгих объятий и клятв. Элайза обещала написать сразу же как она приедет в Италию. Она медленно зашла в поезд, трогательно задержав на мне взгляд. Через пару секунд я увидел ее за мутным стеклом вагона. Элайза улыбалась. На длинных мокрых ресницах снова блестели слезы, которые ещё не успели высохнуть после ночи. На прощание она махнула ярко-белой перчаткой, провожая меня воздушным поцелуем. По губам я успел прочитать:"люблю»… Раздался оглушительный гудок. Поезд тронулся, ужасно скрежеща металлом, и медленно пополз по железной дороге с каждой секундой все быстрее перебирая рельсами. Вскоре он превратился в точку, а после и совсем растворился на фоне пылающего небосклона. Я еще долго стоял на железнодорожной станции. Душа рвалась на части. Она рвалась полететь в след за поездом. К моей Элайзе. Все последующие дни были однообразными и серыми. Пусть сейчас самый расцвет весны и шикарный парад цветения деревьев с шёлковыми лепестками, на душе у меня рыдала осень. Прошло время, но терзание какого-то ужасного предчувствия не прекратилось. Каждый час я включал радио и слушал. Сложно сказать, на что я надеялся в те минуты. Я с трепетом вслушивался в слова людей и это меня успокаивало, на время отвлекало от грустных воспоминаний. Целыми днями я перебирал в голове те дни, когда мы были вместе. Как познакомились, как смотрели на звезды ясной зимней ночью. Я вспоминал, как мы гуляли под дождём, как я ловил для Элайзы первые снежинки. Боже мой! Я только сейчас понял, насколько был тогда счастлив! А сейчас ощущение, будто кусочек моего сердца откололся и уехал вместе с Элайзой. Среда. Пошёл пятый день с момента нашей разлуки. Дни и ночи тянулись как прежде ужасно медленно. Казалось, я существовал без Элайзы целую вечность! Сегодня пасмурный вечер. В воздухе висел запах первой весенней бури. Небо всё время хмурилось, грозя заплакать навзрыд. Придя из Университета, я по привычке включил радио и сел за стол на котором стоял Барон.Я всмотрелся в печальные глаза моего друга и на одно короткое мгновение мне показалось, что они сверкнули. Радио запнулось. Бархатистый голос мужчина, доносившийся из приёмника замолчал: » А сейчас ужаснейшая новость. Со стороны северных границ Италии надвигается война. Части столица находятся в осаде.....» Острая, жгучая боль оглушила меня. Сердце бешено колотилось. Глаза застилали слёзы. В голове «кричали» слова из радио:"Какая ужасная новость. Северная столица Италии полностью разрушена. Дома сожжены. Горожане убиты.» Нет. Это не может быть правдой! Это ложь. Элайза… Моя милая Элайза… Я пытался успокоить себя срывающимся голосом. Вновь и вновь повторял, что ещё ничего не значит, что еще не все потеряно. Глотая слёзы, я клялся, что найду Элайзу. Но утешения были слабыми. Они не помогали, а лишь сильнее обжигали душу болью… Моим мечтам не суждено было сбыться. Я так и не нашёл ее. Элайза пропала. Нет. Она не умерла. Она просто пропала. Первые дни после ужасного потрясения я был дома. Почти всё время сидел у окна. Холодно. За стеклом рыдал ливень. Слезы дождя текли по стеклу. А возле меня как и прежде стоял Барон. Иногда мне кажется, что даже он изменился. Некогда ясный пронзительный взгляд стал блеклым и мрачным. Гордость сменилась заносчивостью. С того момента Барон всегда был задумчивым и грустным. Он будто понял, что тоже уже никогда не дождется своей Графини. После этих событий моя душа словно выгорела. Одна отколовшаяся часть сердца осталась с Элайзой под обломками разорённой Италии, а вторая заживо сгорела. Просто истлела, со временем покрываясь морозной пылью отчаяния и мрака. Со времён той трагедии прошло уже почти 40 лет. Но я помню всё. Каждое мгновение проведённое с Элайзой: надежды, грусть прощаний, острая жгучая боль, горечь разочарований и холод одиночества. Конечно же и Барон тоже помнит. Он как и прежде гордо стоит у окна, опираясь на золотую трость и терпеливо ждет момента, когда он, наконец, встретит свою Графиню… И если тебе, мой друг, сегодня ночью приснится серый озябший Лондон, шумливый, беспокойный дождь, стучащийся в окна, далёкий размеренный ритм голоса, доносящегося из радио и гордый, независимый взгляд Барона, значит, я рассказал тебе всё это не напрасно…