***
Некоторое время Юнги стоит в одиночестве, а затем разворачивается и идёт в противоположную сторону. Сложно игнорировать царившую атмосферу веселья. У Юнги был собственный план, когда он шёл на вечеринку, а потом он встретил Сокджина, который сказал о собрании, и промелькнувшего Чонгука, который манил его светом, как будто парень был молью. Он должен был насладиться этим вечером или хотя бы попытаться. И вот что делает Юнги: пьёт вино, слушает Шопена и поддерживает беседу с людьми, которые ему неинтересны, пытается услышать, что они говорят, и отвечать. Волна спокойствия ударяется об острую скалу под именем Чонгук, он всё такой же твёрдой походкой движется в его сторону. Юнги быстро мямлит извинения женщине, рассказывавшей ему историю происхождения своего ожерелья, которое как-то связано с королевой, на что ему совершенно наплевать, и идёт к роялю. Юнги наблюдает за пианистом, видит его машинальные движения и пустоту в глазах. Ждёт Чонгука. Он всегда ждёт Чонгука, в некотором смысле. А Чонгук находит Юнги. Всегда так. — Хочешь выбрать композицию, хён? — спрашивает Чон, подойдя достаточно близко, а Юнги уклончиво дёргает плечами и уже заранее знает, что Чонгук примет это за согласие. Юнги правда пытается не обращать внимания на воротник рубашки Чонгука. На идеально белой ткани прекрасно видно красное пятно. — Не могли бы вы сыграть выбранную нами композицию? — спрашивает Чонгук, когда пианист заканчивает играть пьесу. — Прошу прощения, я не могу, — равнодушно отвечает тот, — у меня есть список, которому я должен следовать. В конце концов, не вы мне платите. Чонгук кривится, но Юнги понимает его. Почему этот мужчина такой равнодушный? В искусстве теряется изюминка, если следовать чьим-то указаниям. Меньше удовольствия — больше похоже на ежедневную рутину. — Да, я знаю, — говорит Чонгук с раздражением, а затем наклоняется впритык и смотрит ему в глаза, проговаривая каждое слово: — Но я уверен, что никто не будет против, так ведь? Особенно, если ты сыграешь от всего сердца. — Да, — соглашается мужчина с пустым взглядом. Чонгук снова выпрямляется с победным выражением лица. Юнги делает очень глубокий вдох и выдох. Он видел это представление тысячи раз — полный контроль над человеком и безнадёжное подчинение. Он не может винить Чонгука, ведь сложно отказаться от вредной привычки, которую ты вынашивал веками. — Наверное, они не будут возражать. — Что ты хочешь услышать, любимый? — спрашивает Чонгук, акцентируя внимание на последнем слове, будто уже выиграл эту игру. Игру, в которой он намного опытнее, чем Юнги. Второй закатывает глаза, а затем показывает, что Чонгуку следует быть более осторожным в словах. — Liebesleid*, — быстро отвечает Юнги, а затем обращается к пианисту: — Вы можете сыграть её? Ответом идёт удар по мажорной ноте, что является началом мелодии. На рояле композиция звучит немного иначе. Больше нет тягучей печали, в нотах полно жизни, и Юнги этому рад. Он пытается сосредоточиться на музыке, на истории. Играют несколько тактов, пока Юнги витает в облаках, а потом рука Чонгука, постукивая по спине, возвращает его на землю. — Потанцуешь со мной? — Юнги делает поворот влево и сталкивается лицом к лицу с Чонгуком: раскрытые глаза, острые скулы под золотой маской и тягучая улыбка. — Под эту композицию не танцуют. — Можно танцевать под любую песню, если есть желание, — легко отвечает Чонгук. Слишком легко у него всё получается. Он кивает головой в центр зала, и его большие глаза полны надежды. На секунду Юнги забывает обо всем, даже об опасности в их руках. Мгновением позже Чонгук всё-таки принимает отказ в виде молчания и первый прерывает тишину: — Ну, тогда станцуешь со мной позже? Где-нибудь в другом месте. — Возможно, — отвечает Юнги, просто потому что не может отказать ему. Чонгук удовлетворён ответом, кажется, одного обещания достаточно. Он берёт два бокала красного вина у проходящей мимо прислуги, протягивает один Юнги и делает небольшой глоток из второго, как бы пробуя, а затем довольно хмыкает: — Муки любви, — произносит Чонгук между глотками своими влажными слегка окрашенными в красный губами. — Что? — бормочет Юнги, заставляя себя не думать о губах Чонгука. — Эта пьеса, — объясняет он, — она тебе подходит. — И что это должно значить? — наклонив голову, спрашивает Юнги. — Она грустная, но полна страсти, есть в ней что-то мрачное, что затягивает в чёрную дыру, заставляя хотеть познавать новое. — Так… глубоко. Так ты вешаешь на меня ярлык угрюмого человека с разбитым сердцем, — приходит к выводу парень, и не может скрыть печали в голосе. — Ты смелый, раз рискнул сделать такое предположение. Чонгук смеётся, от чего на шее вздуваются вены, Юнги сглатывает. Несмотря на быстро исчезающий напиток в стакане, во рту сухо. — Это не предположение — это почти правда, и ты знаешь это, — рука Чонгука опускается на талию Юнги, и тот немного запоздало понимает, что Чонгук всё это время не отпускал его, просто прикосновения были невесомы. — Будь осторожен, дорогой, — говорит Юнги, это прозвище такое незнакомое и горькое на языке. Чонгук крепче прижимает его, притягивает совсем чуть-чуть ближе. Сила, которую он вкладывает в это движение настолько большая, что Юнги непременно разлил бы вино, если бы стакан уже не был пуст. — Никогда не знаешь, кто окажется подлецом, — Юнги использует близость, чтобы прошептать это Чонгуку на ухо. — Твои слова могут неправильно понять. Люди в этом городе легки на подъём. И это правда. Они легко замечают что-то новое, тем более, каждую чужую ошибку. Юнги задаётся вопросом, как самые тёмные секреты, что преследуют окраины города на рассвете, могут оставаться незамеченными для большинства из них. Прямо сейчас он может почувствовать бесчисленное количество пар глаз на себе — десятая часть от количества жителей, что смотрят сейчас на его и Чонгука маски, не знает, что лица — это не единственное, что им не удалось разглядеть. — Жители этого города слишком беспокоятся о репутации, — дополняет Чонгук. Он обводит взглядом комнату, а Юнги пытается поспеть за ним. Они останавливаются на Сокджине и Намджуне, которые стоят у шоколадного фонтана и выливают какую-то жидкость в шоколад, позволяя им смешаться. И эта жидкость — вербена. Чонгук хмурится. — Они эгоистичны, хотят мести. Держат обиду на тех, кто их даже не тронул. — Именно поэтому тебе нужно быть осторожным. Красивым тоже могут причинить боль, — Юнги поднимает руку, проводит тонкими пальцами по чужим скулам, которые не скрывает маска, дальше ведёт по подбородку и медленно обводит губы Чонгука, останавливаясь в центре. — Слышал, у нас появились твари, которые кусают где-то вот здесь. — Я не боюсь созданий тьмы, — уверенно говорит Чонгук и наклоняется ниже к Юнги, беда. «Ты — проблема», — когда-то сказал ему Юнги, а Чонгук улыбнулся, как будто слышал это каждый день. — Желаешь посмотреть на особняк вместе со мной? Юнги знает, что интерьер они рассматривать не будут. Юнги чудится горячее дыхание Чонгука совсем рядом, а затем Чон хватает его за запястье, сжимая спрятанное под рукавами рубашки сердце между своих пальцев. Юнги, как и всегда, позволяет ему это. Они идут через холл, пробираясь через бушующий океан людей, наполненный звуками цокающих бокалов, громких разговоров и аккордов рояля где-то вдали. И это всё заставляет голову вскружиться. В какой-то момент Чонгук отпускает его руку и идёт быстрее, почти оставляя еле идущего Юнги позади, но тому кое-как удается поспеть за первым. Тогда Юнги мельком смотрит на свою руку: манжета подвернута, а на самом запястье розовые следы от руки — это отпечаток сильного желания Чонгука. Юнги знает, что тот никогда не навредит ему, поэтому это только возбуждает, посылая мурашки вдоль спины. В мгновение ока Чонгук поднимается по лестнице: руками ведёт по дубовым перилам, под его ногами мраморные ступени. Юнги спешит сзади, поглощённый игрой, он прикован к одному человеку, как заворожённый следует за ним. На втором этаже уже меньше людей, всего несколько там и здесь. Уединённо, нет возни, как в главном холле, нет масок и разговоры откровеннее, но это не то, чего хочет Чонгук. Он поворачивает налево, снова становится перед лестницей, а Юнги тихо следует за ним. Они поднимаются выше… На третьем этаже пусто. Это большой и тусклый этаж. Чонгук не медлит — идёт в самый конец, ждёт там Юнги. А потом Чонгук открывает перед ним массивную дверь, которая со стуком закрывается, стоит им лишь войти внутрь. В комнате убрана кровать, на окнах большие чёрные занавески, мебель сделана из твердой древесины. Вся мебель была деревянной. Сорванная с лица Юнги маска летит на пол, туда же падает золотая маска Чонгука. На стенах обои с уродливыми цветами, к которым Юнги оказывается прижат. — Юнги-хён, — шепчет Чонгук. А Юнги рассматривает его вблизи, всё в парне такое увлекающее: эта ухмылка, нахмуренные брови… То, как Чон прижимает его за талию, взбудораживает и заставляет Юнги тихо и хрипло застонать. — Поцелуй меня, будто в последний раз. И Юнги целует его так горячо, будто город окольцован огнём, а они заперты внутри, и вот-вот их жизням наступит конец. Юнги впивается в нижнюю губу Чонгука и легко кусает, будто боится быть искусанным в ответ. Следующие секунды проходят с блуждающими руками по телу, сплетёнными языками и покусываниями. Юнги берёт Чонгука за воротник рубашки, толкает вперёд, тот не против. Вскоре они меняются местами, теперь Чон прижат к стене. Юнги водит руками по чужой груди, а когда одна останавливается около сердца, замирает. Эфемерно, но Юнги кажется, что он чувствует пульс под пальцами, совсем на секунду. Он берёт Чонгука за тонкую талию, которая своей формой напоминает песочные часы, обвивает её пальцами, жадно, будто не хочет отпускать время. Юнги целует его линию челюсти, его щёки, нос, лоб — нежно, противоположно тому, как крепко сжимает бёдра и проникает между ног парня. Чонгук шепчет проклятия, выгибается, руки ослабевают и безвольно падают вниз. Юнги это замечает и берёт инициативу в свои руки — буквально, он прижимает руки к стене над головой парня. Чонгуку, кажется, это нравится, если брать в учёт этот почти мурлыкающий звук, когда Юнги кусает его за выступающую ключицу через ткань, оставляя мокрый след на ней. Юнги интересно, сможет ли он настолько сильно укусить, чтобы разорвать ткань. Чонгук с закрытыми глазами откидывает голову назад, его рот полуоткрыт. В эту же секунду мысли Юнги путаются, заполняя сердце чем-то большим, чем просто похотью. — Сегодня я хочу, чтобы ты испортил меня, — говорит Чон, его голос серьёзен, и Юнги хочет засмеяться. Он правда засмеялся бы, если бы они не были в таком положении. — Разве это не то, чего ты всегда хочешь? — дразня спрашивает Юнги. Слишком дерзко. Чонгук незаметно освобождает свои руки только сейчас, хотя с самого начала у него было достаточно сил для того, чтобы освободиться. Юнги чувствует лёгкий толчок вперёд, а затем чужие руки на своих бёдрах. Чонгук поднимает его и несёт к кровати, а затем кидает с чуть заметным пренебрежением на чёрную простынь. — Ты знаешь, что мы в ловушке, да? Точнее то, что мы делаем, — говорит Юнги, его голос звучит виновато. Чонгук залезает на кровать, медленно подбирается к Юнги, невыносимо медленно. Когда Чонгук, наконец, нависает над ним, расположив руки с двух сторон от головы, Юнги поднимает руку и легонько проводит пальцами по шее парня. И Юнги снова тот, у кого по телу бегут мурашки. — Открытый огонь. — Без небольшой опасности нет веселья. Никто не пострадает, если это останется в секрете, хён, — его голос словно расплавленное золото — красивый, но слишком жгучий. Юнги всегда было интересно, насколько обжигающим будет поцелуй с огнём. Поэтому он наклоняется, прижимается губами к чужим. Целует огонь, только тот совсем не печёт. И не тепло даже. Указательным и средним пальцем Юнги находит сонную артерию Чонгука… И ничего не чувствует. Никакого сердцебиения. Только холодная кожа. — Разве это не странно? — спрашивает Юнги, недостаток пульса навевает грусть, под властью которой он находится довольно часто. Прошло больше года, но парню кажется, что он никогда не привыкнет к холоду чонгуковских рук, острым клыкам, налитыми кровью глазам и выступающим венам. — Ты на век старше меня, но всё ещё называешь меня хёном. — А ты против? — спрашивает Чонгук, садясь на его бедра, расставив ноги. Кладёт руки на плечи Юнги, поднимает его вверх, будто тот и грамма не весит, хотя для Чонгука это на самом деле так. Внезапно Юнги так близко к Чону, между ними нет расстояния, на сердце становится тяжко от слов: — Тебе двадцать восемь, хён. Мне было двадцать четыре, когда я умер. Юнги чувствует, как готов рассмеяться, но этот жалкий смех застревает где-то в горле, ведь правда. Чонгук мёртв. Наполовину мёртв. Почти мёртв. Юнги не знает подробностей, никогда не спрашивал. Думает, что это будет слишком болезненным воспоминанием. Слово настойчиво крутится в его голове в адском кругу — мёртв мёртв мёртв. Чонгук сидит на его ногах, но этого недостаточно, поэтому Юнги целует его снова и снова. Прохладно, зимняя ночь, а пальцы Чонгука, будто льдышки на спине Юнги. Тем не менее Юнги является единственной жертвой чьёго-то поджога. Пламя опускается вдоль спины, крадёт дыхание, чтобы возрасти ещё больше. Огонь пожирает дерево, оставляя смог, как Чонгук ведёт пальцами ниже, выбивая из Юнги резкий, едва слышимый звук. Руки на бёдрах, нарастающий стук сердцебиения, слишком хорошо, пока он не ощущает резкую боль, а затем вкус крови на губах. Они отодвигаются друг от друга, глаза Чонгука — красные, а лопнувшие вокруг сосуды добавляют демоничности его виду, клыки впиваются в нижние губы. Всё, что видит Юнги — это красота роз и опасность шипов. — Пришлось тебя прикрывать на прошлой неделе, — Юнги касается указательным пальцем одного из клыков, немного сильнее давит, но кровь не идёт. — Эта дама пришла в полицейский участок с повязкой на шее, кричала что-то про большеглазого демона с острыми зубами, — парень всё ещё помнил ужас на её лице, она не могла перестать трястись. Думая об этом, Юнги бросило в дрожь, и вот — пошла кровь. Чонгук высовывает язык и слизывает каждую каплю с пальца. Его глаза темнеют, он сконцентрировался на красной жидкости и, кажется, не слышал ни слова от Юнги. Если бы это действие уже не вошло в привычку, старшего точно стошнило бы. — Ты должен быть более осторожен, Гук. Не позволяй им запоминать. — Я знаю, прости, — говорит он, а Юнги успокаивается только от менее холодного тона Чонгука. Он звучит искренне, а алый цвет его глаз начинает угасать. — Иногда инстинкты взывают, и я хочу им подчиняться. Когда это происходит, я должен быстро уходить, чтобы не наделать чего-то ужасного, — он затихает, а затем поправляет себя: — Ну, что-то похуже. — Убедись, что в следующий раз будешь осторожнее. — Прости, — повторяет Чон. Он целует Юнги, быстро, на губах металлический привкус. — Я попытаюсь удовлетворяться пакетами с кровью до конца месяца, чтобы привыкнуть. Юнги хмыкает. Несмотря на то, что ему не нравится собственный вкус крови, он хочет целовать Чона, хотя внезапный выговор испортил всё настроение. Один вопрос маячит у него в голове, извинение Чонгука придало ему уверенности, поэтому Юнги спрашивает: — Так ты чувствуешь вину? По отношению к людям, кровью которых питаешься. — Я не такой, как другие, хён. Я не убиваю людей, уже не убиваю, — говорит Чонгук с сожалением в голосе, выделяя последние слова. Это правда, по крайней мере, Юнги ему верит. Он хочет ему верить. Он никогда собственными глазами не видел, чтобы Чонгук забирал чью-то невинную жизнь, этого достаточно. — Я знаю, но… — Юнги делает паузу. Думает про ту даму, видит ужас в её глазах. Он знает, что кровь Чона может лечить людей, и поэтому его глаза могут заставить их онеметь, забыть. Юнги также знает, что Чонгук не использует некоторые свои способности, не всегда. — Они получают раны. Чонгук кивает, он выглядит ранимым. Он берёт лицо Юнги в свои руки, целует его нос, закрытые глаза, уголки губ. Совсем нежно. Его прикосновения успокаивают, как снежная пыль на губах. — Я чувствую что-то, но не уверен, вина ли это. — Иногда мне больно за них, — говорит Юнги. — За тех, кого ты обманываешь. — Конечно, ты ведь человек. Чонгук смотрит на Юнги с нежностью и осторожностью в глазах, будто боится сломать его. Чонгук смотрит на него, как на остаток всего человечного, что нужно сохранить. Иногда Чонгук говорит ему: «Я не хочу сломать тебя, хён, я не хочу, чтобы тьма поглотила тебя». А Юнги отвечает: «Это уже случилось», — и думает, что особенный. Чонгук заставляет его чувствовать себя особенным. На некоторое время комната погрузилась в тишину. Человек. Слово грузом падает на плечи Юнги. Возможно, жить было бы проще, если бы он избавился от эмоций, как от оков. Когда он впервые несколько лет назад присоединился к муниципалитету и впервые приблизился к нечисти, бессмертным, он подумал, что должен их попросить обратить его. Единственное, что останавливало его, это вероятность закончить с перерезанной глоткой. Поэтому он научился держать кол так, чтобы попадать именно в сердце. Он долго думал, что подобные существа могут только убивать, даже не пошевельнув пальцем, но потом встретил Чонгука. Встретил и понял, что слухи о том, что нельзя любить после того, как твоё сердце перестает биться, полная чушь. — Ты помнишь, какого это — быть человеком? — спрашивает Юнги. Ответ приходит быстро, будто Чонгук и не думал, или думал слишком много. — Помню. После сотни лет человечность покинула меня, но я помню боль и страх, красоту этих эмоций. Помню времена, когда был хрупким человеком, солнечный свет на лице, дом у моря, в котором вырос. Я боялся моря и темноты, но не сейчас. Сейчас я ничего не боюсь. Сначала я думал, что бессмертие удовлетворит меня и я совсем не буду скучать по нормальной жизни, но сейчас я бы выбрал, чтобы моё сердце снова забилось. Юнги выменял бы все бабушкины украшения, чтобы увидеть Чонгука при лучах солнца. Юнги думает о том, как было бы здорово увидеть тёмно-фиолетовые любовные укусы на шее Чонгука следующим утром, а не наблюдать, как они исчезают на бледной коже за секунду. Иногда, вечером, когда Чонгука нет рядом, Юнги не может уснуть и фантазирует о их совместной жизни. Они идут по пляжу, держась за руки и пиная песок. Он представляет Чонгука в двадцать пять, двадцать семь, тридцать один… Представляет, как они становятся старше вместе. Но этого никогда не произойдёт. Солнце, засосы, возраст — это всё не сочетается с Чонгуком. Юнги касается пальцем груди Чонгука, а потом ждёт. И ещё ждёт, и, как всегда, ничего не происходит. — Как жаль, что у тебя нет сердцебиения, — говорит Юнги, как бы шутя, но от этой шутки больно. — Его почти нет, — сладким голосом отвечает Чонгук. Мелодично, как звуки ветра, успокаивающе, как шум океана, а ещё больно, как стеклом по сердцу. Чонгук целует чуть выше шеи: холодно и быстро. Потом опускается ниже, где лучше всего чувствуется пульс. — Зато у тебя есть. Чонгук толкает его вниз, не покидая своего места сверху. Раздвигает его ноги коленом, Юнги немного прогибается в спине, откинув голову назад. Чонгук водит губами, задевая виднеющуюся вену. Юнги немного смешно, потому что его касается лёд, а по коже мороз, как в середине зимы, но внизу живота, щекоча, разрастается пламя. Чон кусает его ключицу, Юнги уже привык к этому. — Эй, хён, — говорит Чонгук, отодвинувшись, когда Юнги поднимает на него взгляд и встречается с чужими красными зрачками. — Я голоден. Чонгук держит свои руки на его талии, и Юнги хочется тихо застонать, но вместо этого он, не задумываясь, без запинки отвечает: — Кусай, если хочешь, знаешь же. — Ты уверен, Юнги? Скажи мне, что ты уверен в своих словах. — Уверен, — тяжело выдыхает Юнги, воздух горячий, как от подожжённой древесины. В его лёгких целый пожар, он пылает. — Ты знаешь, когда остановиться. На секунду Юнги задумывается, что Чонгук не знает, когда остановиться, но он полностью доверяет ему свою кровь и свою жизнь. Поэтому позволяет тому снять свой пиджак, осторожно расстегнуть рубашку своими худощавыми пальцами. Парень нажимает своими клыками на чувствительную кожу Юнги — и она поддаётся. Сначала больно, а потом боль стихает. Чонгук водит языком по коже, жадный до каждой капли крови, до тепла Юнги, совсем немного двигает бёдрами вперёд. Весь процесс длится не больше минуты. Напоследок лизнув укус, Чонгук отдвигается, а Юнги как заворожённый смотрит на рот парня, из которого вытекает кровь, окрашивая губы, течёт вниз по подбородку и шее, впитываясь в белоснежный воротник, сильнее пачкая его. Несколько капель попадают на постель, но простынь тёмного цвета. Впрочем, всё темнеет. С этого места всегда всё как в тумане. Чонгук достает из кармана штанов большой пластырь и несколько других маленьких, кидает на кровать рядом, и Юнги интересно, всегда ли они при нём. Он прикладывает пластырь к ране, будто извиняясь, а потом целует, не останавливаясь. В какой-то момент Юнги оказывается на Чонгуке, тот смотрит на него мягко и уступчивость видится во взгляде. Он раздевает Чонгука очень медленно, давая себе время любоваться им до самой последней вещи. Вместе с этим он стягивает одежду и с себя. (И, кажется, Юнги влюбляется еще больше... ) Чонгук проводит кончиками пальцев по его выпуклым рёбрам, по худому животу, по бёдрам, оставляя за собой всю скорбь. Юнги целует родинку под губой Чонгука, целует его в губы, пробует его на вкус и наслаждается звуком, который издаёт Чонгук, чувствуя необычно холодный указательный палец в себе. После одного идёт второй, за ним третий, они находят то, что искали. Чонгук громко стонет, а Юнги может поклясться, что этот звук навсегда запечатлён в его памяти. Рывок вперёд, они — грудь к груди, сердце к сердцу. Юнги полностью входит, у Чонгука неоднократно меняется выражение лица, а Юнги может почувствовать то же самое, но внутри себя. Мгновение они не двигаются, слышно только то, как они дышат, а потом Чонгук совсем тихо говорит: — Двигайся, хён, — и Юнги слушается его. Как будто это последний их раз. (Каждый раз для них — последний.) Минуты проходят в суматохе — бормотание удовольствия и предложений. Чонгук держит руки на шее Юнги, надавливая сильнее, он просит больше, глубже. Теперь ледяные пальцы не делают больно, как раньше, Юнги даже кажется, что тот теплее сейчас. Он думает, что сделал его таким, чуть более живым. Юнги проводит рукой между ними, надавливает пальцами на место, где находится сердце, но по-прежнему ничего не чувствует. У Юнги двоякое ощущение: его тело получает удовольствие, а сердце — боль. На первом этаже пианист играет третью часть Лунной сонаты, любимую Юнги. До третьего этажа долетает приглушённый звук, а скрип кровати и стоны Чонгука слишком громкие. Юнги почти не может её услышать. Но совсем немного ему надо, чтобы представить следующий звук, зная пьесу наизусть. Юнги представляет нотный лист, превращает стук кровати о стену в странный метроном. Берёт бёдра Чонгука с большей силой, подстраивается под ритм. Музыка звучит громче и быстрее, движения следуют за ней. И Чонгук тихо стонет имя Юнги, как какую-то молитву. Острые клыки царапают ключицы, Чонгук бы мог снова укусить его, но не делает этого. (Чонгук мог бы разбить сердце Юнги, будто оно ничего и не значило, но не делает этого.) Когда Чонгук кончает, его глаза загораются, а Юнги просто пропадает, видя в них целую вселенную. Небольшие солнечные взрывы, распространяющиеся по всему телу, не дают забыть тот факт, что большинство звёзд давно исчезли.***
— И прямо вот здесь, возле твоей груди, — говорит Чонгук, так же мягко, как водит пальцем по груди Юнги, — путь к твоему сердцу. Интересно, что бы я нашёл там, дотронувшись. Они лежат рядом, закинув руки и ноги друг на друга. Юнги положил голову ему на грудь, безнадёжно надеясь на что-то другое, чем ужасное бесконечное плато, но Юнги всё равно лежит там, слушая медовый голос Чонгука, и иногда, иногда, он клянётся, что может услышать глухой стук. Всего один. — Ты знаешь, что найдёшь, — говорит Юнги, теперь ему кажется, что тот звук он сам придумал, его не было. Чонгук нашёл бы шрамы от пуль, царапины, повреждённого и больного Юнги — всё, что причинил ему своей любовью. Чонгук прижимается холодными губами к тёплому лбу Юнги. Он делает это с нежностью и осторожностью, как и всегда. Юнги чувствует себя в безопасности с ним, хотя и знает об опасности, которой является сам Чонгук. (Однажды было очень сложно быть бесстрашным, когда Чонгук был рядом. Юнги помнит мрачное выражение лица Чонгука. И злость в его глазах. И тот звук, посмертный всхлип мужчины, когда Чонгук убил его. В ту ночь парень заработал полную и безоговорочную репутацию от всего совета. В ту ночь Юнги не раз просыпался от кошмаров с криком и полностью промокшим от пота, прятался в своём шкафу и говорил Чонгуку уходить. Он знает, что парень это сделал из благих намерений, и Юнги однажды тоже держал кол, но всё ещё больно вспоминать этот случай и видеть того Чонгука.) — Это моя любимая часть собраний, Юнги, — неизменно твердит Чонгук, будто это что-то само собой разумеющееся. — Твоё сердце под моей рукой. Юнги поднимает голову, смотрит на него и знает, что Чонгук видит его любовь в глазах, а также румяна на щеках, напухшие губы и расширенные зрачки, в которых скрывается непоколебимая человеческая надежда. — Почему ты вернулся? — спрашивает Юнги, избегая ответа на предыдущую реплику. Ему был интересен ответ на этот вопрос. Чонгук мог бы сбежать в любую точку земного шара. Но он выбрал этот город сельского типа — место с историей, очень кровавой историей. Место, которое, кажется, привлекает всех тех, кто прячется в тени от солнца. — Разве ты не знал, как здесь обстоят дела? — Я устал бегать, — отвечает Чонгук, а Юнги его не понимает. Почему он выбрал именно это место, в котором люди знают. И ненавидят. Охотятся. Наверное, было бесполезным понять чувства настолько древнего человека, ведь он повидал больше, чем Юнги. — Когда-то этот город был моим домом и тех, кого я любил. Особое внимание Юнги уделяет тому, как Чонгук использовал прошлое время. Любил. — Это твой дом тоже. Это не признание, но Юнги думает, что таким образом Чонгук говорит ему о своей любви. Ведь любовь есть, но она тёмная и горькая. Юнги берёт из неё то, что может взять. Поэтому он ложится на Чонгука, целует его в щёки, подбородок, кончик носа, снова и снова. Отведённое им время, по крайней мере, на сегодня подходит к концу. И Юнги, как всегда, не хочется отпускать его. Он пытается наслаждаться близостью немного дольше. Немного дольше наслаждаться Чонгуком — его мягкими губами и очень острыми зубами. Бархат и колючки. — Что скажет Тэхён? — спрашивает Чонгук, водя по спине Юнги. — И Хосок? Что они сделают, если узнают, что ты спал с врагом? — Они вонзят клинок прямо в твоё маленькое мёртвое сердечко, — эти слова как соль на языке. Ведь парень знает, что это правда. — Неужто? — с издевкой переспрашивает Чонгук, будто ему не страшно, наверное, так и есть. Юнги хочется испытать то же самое. — Ты же не убил, когда у тебя был шанс. Юнги молчит, ему нечего сказать. Ему вообще не нравится вспоминать про то, как он узнал, что богатый парень, который перебрался из большого города в местечко поменьше, чтобы избежать суматохи, скрывает что-то большее; как бросил пистолет на пол и, глупый, пообещал держать это в секрете. Под пристальным взглядом Чонгука Юнги выбирается из кровати, одевается, а когда разворачивается к парню, видит уже одетого Чонгука. Он приближается к Юнги со своим пиджаком в руке. Выглядит утонченным и хрупким. Будто притронешься к нему и почувствуешь человеческую теплоту. Но вот видишь тёмную кровь на воротнике и забываешь, что думал прежде. Юнги чувствует, как сердце разрывается внутри. — Не говори, что у меня нет сердца, — тихим голосом говорит ему Чонгук. — Оно бьётся, но очень медленно. Если будешь долго слушать, то услышишь удар. Если будешь ждать достаточно долго, сможешь почувствовать мою любовь. Юнги вытягивает руку, пытается дотянуться пальцами до Чонгука, надеясь, что в этот раз у него получится, но… Прежде чем Юнги касается его, Чонгук исчезает. Его здесь нет. С вытянутой рукой и удивлением во взгляде Юнги замирает. Секундой позже медленно открывается дверь, в щель просовывает голова Намджуна, Юнги должен был заметить, что Чонгук не запирал её. А потом он видит его — вот там у стены, самой тёмной точке комнаты. Он ухмыляется своими красивыми губами. — Юнги, — тихо и с неким удивлением окликает его Намджун, а затем открывает дверь, но не заходит, — ты в порядке? Я везде тебя искал. Что ты делаешь здесь один? — Ничего, — говорит Юнги и боится, что раскроет ложь одним словом. Он рад, что Намджун никогда не будет расспрашивать, что Юнги делал в этой комнате особняка на третьем этаже. — Просто решил передохнуть. Намджун быстро кивает, но Юнги может почувствовать на себе его пристальный взгляд. Тогда парень понимает, что не закончил застегать рубашку, а на голове у него беспорядок. На лице не хватает маски. Лишь бы крови нигде не было видно. — Ну, вечеринка окончена, произошло нападение, — не оставив места злости, его голос звучит уставшим. Намджун, как и большинство в совете, приходит в ярость, когда что-то подобное (или кто-то подобный Чонгуку) случается, но после нескольких десятков раз привыкаешь. Да и Чонгук не единственный в городе. Большие мероприятия в каком-то смысле всегда заканчиваются трагично в большей или меньшей мере. Юнги слышит нотки безразличия в голосе парня, будто он рассказывал эту историю в сотый раз. — Девушка поругалась со своим парнем, рано ушла, но через двадцать минут вернулась с раной на шее. Говорит, что ничего не помнит, но всё и так понятно. Юнги быстро глядит на Чонгука, но даже так замечает нотки вины в его глазах. Он прижимает указательный палец к своим губам, моля о молчании. Юнги помнит, что Чонгук не такой как все, но в конце концов, он тоже жаждет крови. — Скоро приду, — строго говорит Юнги, несмотря на внутреннюю дрожь, а Намджун снова кивает и уходит. Тихо закрывается дверь, но почему-то сейчас Юнги слышит этот стук громче, чем от хлопка. — Четвертая отрицательная, — говорит Чонгук, подходя ближе, — очень сладко, как фрукт летом. Он улыбается, но Юнги знает, что тот не гордится своим поступком. И хотя Юнги не знает и половины истории, он уверен, что Чонгуку пришлось это сделать. Он никогда так не поступил бы. — Почему ты это сделал? — спрашивает Юнги, думая о девушке, которую видел ранее. Она выглядела милой и доброй. Он посчитал её хорошим человеком. И сейчас считает так же, она ведь не мертва. — Вечеринка была слишком нудной, — почти шепчет Чонгук, разглаживая складки на рубашке Юнги, но делает только хуже. — Со мной скучно? — спрашивает Юнги, на что Чонгук медленно мотает головой. У него такие большие глаза, Юнги знает, что ещё немного и он увидит, как уголки губ поднимаются в довольной улыбке. В эти моменты Чонгук выглядит до боли невинным и молодым. — По своей природе я немного безумен. Чонгук всегда заканчивает на чём-то таком, заставляя Юнги вернуться в реальность. — Мне пора, Чонгук, — ему кажется, что эти слова он говорит уже бесчисленное количество раз, он устал. Чонгук кивает, не пытается его остановить, они оба знают, что им не разрешено большего. Вместо этого Чонгук говорит: — Однажды, — а потом останавливается. Смотрит на Юнги, этот взгляд успокаивает его, то же самое чувствует Юнги, заглядывая в чужие глаза. — Однажды я заберу тебя из это города. В любое место, куда твоей душе угодно. Найдём новый дом. И это любимая часть Юнги — слушать обещания, которые Чонгук не сможет выполнить. — Мне тебя достаточно, — отвечает парень. — Да, мне и этого достаточно. Чонгук кладёт свою руку возле сердца Юнги, целует его в лоб. А Юнги думает о том, что ещё никогда не произносил вслух: «Я люблю тебя. Даже больше, чем должен». Неохотно Чонгук отпускает его, Юнги разворачивается и отходит, в голове снова появляются мысли, что он делает это в последний раз. В последний раз видит Чонгука, одет в красивый костюм, лежал на постели, которая не принадлежит никому из них. Но он знает, что испытает это снова, снова и ещё раз. Физически — это единственный способ, которым он когда-либо уйдет. Юнги просто не может отпустить Чонгука, не сейчас, никогда. Мысль о губах Чонгука на своём лбу мешает сконцентрироваться на дыхании. Но он не может не дышать, секрет, который они разделили с Чонгуком, держит его здесь. Юнги смотрит на Чонгука в последний раз. Выражение лица Чонгука безмятежно. Юнги воображает себе человека, которым Чонгук был тысячи и тысячи лун назад, человека, которого Юнги никогда не встречал: со своими недостатками, сдержанного, испуганного. Прежде всего — человека. Чонгук улыбается сладко, без намека на острые клыки. И снова на секунду Юнги даёт себе вольность представить идеальную картину того, как Чонгук стоит у океана летним ранним утром, его волосы треплет ветер, кожа поцелована солнцем, и он мелодичным голосом зовёт Юнги к себе. Сладкое желание наполняет лёгкие Юнги, но внезапно красные милые глаза Чонгука возращают его в реальность. Юнги разворачивается, выходит из комнаты, закрывая за собой дверь. Надевает маску. Снова оставляет своё быстро бьющееся сердце в холодных руках Чонгука.