feel alive

the truth about pain and pleasure правда о боли и удовольствии — is you feel what you seek осознание, что ты ищешь раз. биение сердца буквально раздавалось в ушах. неизвестно из-за чего: ярости или боли — сейчас сложно различить. гэвин сидит на кровати и слушает храп элайджи. точнее, слышит. сквозь туман перед глазами, сквозь колкую пыль, сквозь падающие с потолка острые камни. всё сыпется, бьётся, и шум не смолкает, прерываясь на жалкие и потерянные удары сердца. он остаётся неподвижен. два. сразу становится поразительно пусто вокруг. не в реальности. всё, что происходит снаружи — это храп его брата, колючее напряжение и тишина. давящая, болезненная. гэвин подгибает под себя ноги, как не делал этого раньше, максимально прижимается к стене в конце кровати, чтобы занимать как можно меньше пространства, меняет скорость дыхания, чтобы дышать как можно меньше, чтобы скрыть факт своего существования. делает всё, чтобы не было настолько больно. ноги перестают ощущаться, но дрожат как вытянутая резина, если по ней слегка ударить, пальцы с трудом остаются скрещенными — они трясутся под такт сердцу. бешено, дико, как никогда раньше. он готов закричать: громко и болезненно, но тогда его услышат и вспомнят. — …гэвин беспомощный и совершенно несамостоятельный. три. когда беспомощный и несамостоятельный гэвин был младше, ждал приезда далёких родственников, ещё не блюющих от него. любил ощущение стопроцентной безопасности в доме, полном взрослых. сотня шрамов, которые удалось избежать, за каждый он любил их. только жизнь такова, что всё имеет срок годности. он снова один. он безвозвратно всё похерил. виноват никто иной, как он сам. гэвин привык, что о нём предпочитают не говорить, потому что нечего. привык, что задевают его имя мимолетно и почти незаметно, чтобы сравнить в частности с его братом. только привыкать, что о нём предпочитают отзываться негативно, пришлось так же быстро, как учиться терпеть. на кухне обсуждали не его, но при каждом упоминании в горле холодело, становилось не по себе. он вёл подсчёт. при каждом сравнении с тем, чей храп доносится до него с соседней кровати, становилось хуже. элайджа пуст как личность. гэвин уверен, что он никто, он ничего не добьется, у него кишка тонка даже заговорить с хлоей. такими методами он ничего не сможет, только останется пустышкой. ведь так? элайджа делает вид, что ему действительно не все равно, оставляет таблетки и уходит в надежде, что они пропадут. желательно — по назначению. в их с гэвином комнате пахнет горьким кофе и бессилием. как бы он не старался, навряд ли гэвин примет протянутую руку, потому что он — беспомощный, потому что он — ничего не добьётся. — …куда уж гэвину до него! четыре. гэвин слышит голос своей матери и становится еще хуже. он не разбирает, что она говорит, не разделяет слова друг от друга, поток льётся говном из ведра. остаётся только подслушивать. знать, какой ты за спиной — практически его хобби. холод внутри выпроваживает всё поступившее, хочется блевать. горло обворачивает проволокой, движение — придётся бежать. туалет внизу — его заметят и будет хуже, больнее. не сказать чтобы ему нравилось зажиматься в углу, но это безопаснее. пять. под ядовитую тишину и неостанавливающееся сердцебиение начинают собираться. где-то глубоко внутри обрывается последняя надежда на спокойную жизнь, на семейное тепло. гэвин молча закрывает глаза. * сегодня он спал менее трех часов. гэвин безумно рад, что когда-то были созданы слова, чтобы описывать эмоции. потому что ему хуево, и вряд ли это изменится. то, что выходные проёбаны, было понятно. гэвин начал день раньше остальных, продуманный за беспокойную ночь список вещей мирно таился в сумке. в планах — съеб из дома на некоторое количество времени, пока у него не получится найти альтернатив. выходные он собирался провести во вне, от осознания истинности своего решения кололи пальцы. он также понимал, что вернуться рано или поздно придётся, но. много «но». надежда умирает последней, в конце концов. автобус трогается с очередной остановки. музыка не помогает, только расслабляет ещё больше — с первых слов перед глазами мать, её бешеный загнанный взгляд и пустота. безвыходная, казалось бы, ситуация. перейдя в детройтское училище, он принял для себя горькую истину: он любил спокойствие. привычка никогда не опаздывать и не прогуливать — итог перевешивающего желания оказаться вне дома. проблемы не исчезнут от бездействия, тем не менее, забыть о них хотелось. в помещении душно пахнет сиренью и весной. рид открывает глаза и старательно держится, чтобы не уснуть. как-никак, он сам добирался этого, и сходить с пути не собирается. глаза больно липнут, мелкие слёзы обтирают щеки и путаются в ресницах. если бы он наслаждался текущими сейчас моментами, навряд ли заставлял себя не спать. он мог бы избавиться от зуда, компульсивности и усталости, но. много «но». возможно, он пытался обратить на себя внимание, возможно, он пытался убить себя. гэвин сам не уверен, какой стул к нему ближе. хочется вернуть всё то, от чего он сам уходит. судьба вновь показывают средний палец. других вариантов у него никогда не было. когда его занятия заканчиваются, он брошенной собакой садится у кабинета тины и прожигает в стене напротив портал во спасение. встреча с профессором андерсоном не увенчалась чувственным разговором, ему только на руку. тина выплывает из кабинета в числе первых, потому что она придерживается эстетики. или ей абсолютно всё равно на предмет и способ его завершения, всё равно на преподавателя и задания. неспешно замечает гэвина и садится сбоку. за это он ей благодарен, как никогда раньше — молчание. она худая и бледная, как смерть или чихуахуа. потерявшиеся волосы стекали в хвост и тухло существовали. рид с ними солидарен, как никогда прежде. вчера она хвасталась рекордом в три дня без намёка на пищу. возможно, они не зря друзья. раньше они много мечтали. теперь из двух гусениц получились бабочки с оригинальным окрасом и сухими слезами на краях глаз. тина в курсе недосыпания, гэвин в курсе голодовки. оба помогают друг другу залечивать раны от семейных проблем. * на выходе он видит знакомый затылок и белый регби. совсем скоро он полностью оборачивается на трель гудка. ричард слабо улыбается и делает шаг навстречу. каждый раз, замечая его желание биться до конца, влюбляется до шмелей в животе. берет его ладони в свои и кладёт на щеки — прохладная кожа расслабляет и согревает одновременно. они встречаются после занятий, идут в никуда, потому что нужно. на улице морозит, пахнет свежестью и колким холодом. гэвин не способен передать это, но без ричарда навряд ли смог пережить этот период. дома у андерсонов пахнет духовкой и уютом, собачьим кормом и силой. в доме ричарда гэвин бывает часто, достаточно часто, чтобы чувствовать себя в своей тарелке. профессор андерсон — случайно отец его парня — странно смотрит ему вслед, потому что не понимает выбора: ричард из кормящей воды выудил рваный ботинок и — почему-то — рад. — ты не хочешь домой? — напоследок интересуется ричард для несуществующей галочки, отлипая от чужих губ. сдавать рида не хотелось, не хотелось, чтобы он уходил. — хочу, — тихо выдаёт гэвин. неуклюже протирает лицо рукавом чужого свитера и тянется обратно. ричард даже поражается. — хочу домой. только его не наблюдается. ричард тянет слабого гэвина к себе и обнимает. он знает про проблемы с матерью, проблемы с братом, проблемы с семьёй, проблемы со сном. в глазах мелькает волнение, только у него неожиданно завязаны руки. они оба — птицы со сломанными крыльями. ричард всё ещё помнит широкий пустой коридор, белые стены и свою бывшую комнату. редко скучая по кафельной кухне вместо всегда грязной плиты, шкафов с цветами вместо тумб с книгами и доисторическими газетами, он вспоминал мать, которая снова ставит ричарда в пример, снова требует от коннора большего. он не против привести рида к себе. совершенно не против оставить его, как котёнка с улицы. — хочешь остаться со мной? поговорим. — хочу. опять? — гэвин без раздумий тянется к чужому лицу, ведёт по челюсти вверх и обводит ушную раковину. тот невесомо пожимает плечами, чтобы не спугнуть. — дефектность не лечится. профессор андерсон всегда был с острым языком. об этом гэвин узнал давно, ещё с обучения, но убедился лично от сына. злопамятным ричард не был, скорее быстро схватывал. — а я — беспомощный, — вдыхает гэвин, зная, что может довериться, и его поймут. потому что руки тоже по локоть в говне. в этом пиздатость ричарда: он умеет слушать и понимать. в чём-то он был солидарен с преподавателями. — хочу вернуться в прошлое. я, конечно, понимаю, что они могут лучше, пытался понять и простить, но… блять. ричард впитывается смыслом. казалось, навряд ли они поняли друг друга, но. поняли, хуй знает, каким образом. андерсон приподнимает голову, утыкаясь в кудрявые волосы, и риду кажется, что лучше не будет. — я не пытаюсь защищаться. здесь я чужой, потому что не такой, какого хотели. меня не замечают, ведь я другой, — шепчет ричард. — не такой, как коннор. когда нас воспитывала аманда, она видела идеал во мне. по сравнению с коннором, — тяжелое дыхание прерывает мёртвую тишину. — я любил её. возможно, потому, что она не опускала мои достижения. после её смерти нас взял хэнк. даже тогда я ему был абсолютно неинтересен. гэвин смотрит прямо. ричарду большая поддержка не требуется. рид как никто похож на аманду. в силу состояния, над которым ричард дал себе слово, что будет работать, особенно в те дни, что гэвин будет полностью в его власти, есть отличия, но. много «но». — тогда было сложно: у него умер сын. хотелось восполнить утрату. поэтому он забрал образцового коннора и меня, дефектного. гэвин падает головой на его плечо. от ричарда пахнет деревом и ромашкой, как и вся его комната, абсолютно всё, что окружает его. Ричард, вообще-то, до невозможного счастлив, и отвечает гэвину, неожиданно, искренней взаимностью. хоть кто-то его понимает. хоть где-то есть дом. i'll settle my demons я успокою демонов will you just lay with me ты только ляг со мной please пожалуйста