И может быть я сделаю шаг, Ещё один шаг в эту пропасть. И в момент, когда тронется поезд Мы впервые встретимся взглядом. А может быть я буду сидеть здесь Вот так глядя как падают листья, И медленно думать о том, что делают те, Кто делает, как тот кто влюблен.
***
Дима стоял под проливным питерским дождем, наблюдая за прохожими. Люди, навьюченные авоськами, пакетами, сумками, папками, портфелями, старательно прикрываясь от холодных капель и потоков безжалостного ветра, бежали во всевозможные укрытия: под серые парадные, под навесы, в магазины, машины и общественный транспорт. Дубин же, будто застыл, он даже не шелохнулся, когда капли стали заливать линзы его очков и портить аккуратную укладку. Дима стоял один в потоке семенящей толпы, он наблюдал за серым небом, за ледяными каплями, слезами неба, как читал он в какой-то глупой книжке, теперь не имеющей значения, всё вокруг вдруг стало замедленным, размытым, выцветшим. На Дубина накатила печаль, замёрзшие губы сжались в тонкую линию, на глаза накатили слезы, и он тихо заплакал, так как плачут только дети, либо поистине несчастные. Дима вплетал бледные посиневшие пальцы в промокшие волосы, сжимал дужки очков и плакал ещё пуще. Наконец, прислушавшись к ритму дождя, поющему в унисон его неровному сердцебиению, Дима глубоко вздохнул. Дождь продолжал хлестать Дубина, но тот наконец сдвинулся с места и пошёл по скользкой улице. Горькое несчастье. Оно, словно колючка, шип, острыми осколками прорастая сквозь разум, давило его. Та боль, которую испытал Дима, когда Олег безжалостно избивал его, когда он лежал в больнице, в коме, окутанный проводами, приборами, издающими противный звук, бесчувственный и беспомощный, не смогла сравниться с тем, что он испытывал сейчас, погружаясь в своё сознание. Дима с силой вырвался из своих мыслей. Он заметил, что промок почти до нитки и слегка вздрогнул, поправил запотевшие очки. Дубин заметил, что находится совсем рядом с тем местом, где они часто проводили время с Игорем Громом. Дима слегка улыбнулся и прищурил покрасневшие глаза. Игорь Гром — пожалуй, единственное счастье в его незатейливой жизни. Дубин помнил, как впервые пришёл на службу в МВД. Тогда его просто выворачивало от вида кровавого трупа, но Гром же был уверен в себе, он широко улыбался и не обращал внимания на такие мелочи, красочно описывая запах трупа и подшучивая над новичком, на что Дима теперь не сердился; Игорь даже предложил Дубину шаверму. Её Дима помнил: на вид она была дешёвой, от неё пахло копотью и жирным мясом, смешанным с трупным гнилым запахом, и ничего общего со здоровым питанием она не имела. Тем временем, Дима Дубин уже подходил к палатке с шавермой, выглядевшей ни капельки не стильно, ненадёжно, непонятно по какой причине находящейся в культурной столице России. Ещё ближе подойдя к маленькому зданию, напоминавшему коробку, он заметил силуэт мужчины, странно ему знакомый, но изменившийся: ссутулившийся, ломаный, печальный. Вдруг мужчина повернулся и Дубин, вглядевшись в его лицо, удивлённо прошептал: — Игорь? — Простите? — спросил низким голосом мужчина, поднимая голову, смотря Дубину прямо в глаза, — Дубин? — ошарашенно вскрикнул Игорь и выпрямился, прижимая к груди бумажный пакет с едой. Дима неверящим взглядом смотрел на него, он не видел Грома с тех ужасающих событий, теперь так терзающих его. Он старался звонить Игорю, но тот редко отвечал, либо его голос был так печален, что заставлял Дубина волноваться ещё больше. Дима вгляделся в лицо своего старого друга: осунувшееся, побледневшее, с синяками под глазами и с, как показалось Дубину, новыми морщинками. Игорь смотрел из-под тёмных бровей своими усталыми, глубокими, голубыми глазами. Также Дима обратил внимание на небритую отросшую бороду. — Здравствуй, Игорь, — поборов неловкость, начал Дубин и неуверенно улыбнулся. — Давно не виделись, — кивнул Гром. На его глаза наворачивались слезы. Нет! Так не может быть, какие бы испытания ни устраивала ему судьба-злодейка, Гром почти никогда не плакал, не чувствовал ни боли, ни страха, ничего, за что он могу назвать себя «человеком без кожи», ранимой душой, только в последнее время его разум все больше причинял ему страдания. Так ведь? Даже сейчас он смотрел на Диму, которым он так дорожил, думал о его переживаниях, о том, сколько пришлось ему вытерпеть; о том, кем стал его, некогда стеснительный, слишком правильный и заумный юноша сейчас, и вот глаза Игоря Грома на мокром месте. Дима аккуратно подошёл к Игорю. Остановившись в шаге от него, протянул руку в приветствии и застыл в ожидании. Гром наконец вернулся в реальность, перестав тонуть в глазах Дубина, перестав искать там хоть какую-то частичку нестерпимой печали, не ответил рукопожатием, а перехватил руку Димы и крепко обнял его: — Прости меня, я вёл себя, как дурак, — промолвил сквозь зубы Игорь. — Прости меня, я вёл себя, как идиот, — сказал в ответ Дима Дубин и прижался к Игорю, утыкаясь лицом ему в плечо, вдыхая аромат никотина и мужского одеколона.***
Не стой так близко ко мне, Воздух здесь слишком прозрачен, А год уже заполнен совсем, своим количеством смертельных исходов.
Дождь уже утих и после долгих объятий, извинений и счастливых слёз, неловкого чувства вины и смущения, они отправились долго гулять по длинным набережным северной столицы. Наконец, Игорь и Дима присели на мокрой от дождя и растаявшего утреннего инея скамейке. Они сидели на холодном дереве и говорили так много, как никогда. Дима и Игорь повеселели, начали смеяться, вспоминать только истинно приятные моменты из их прошлого. Дубин перевёл взгляд на мирное течение Невы, которая должна была совсем скоро замерзнуть. Он думал о том, как всё-таки изменился Гром, он едва узнавал его. Дубин понимал, что вид бывшего коллеги должен был вызывать у него сострадание или же сожаление, но почему-то Дима смотрел лишь на то, как Игорь рассказывал ему что-то, двигая губами с грустной улыбкой, как слегка почёсывал ставшую безумно привлекательной густую бороду, стучал руками по коленям, выдавая стрессовое состояние. Дима Дубин, задумавшись, опустил взгляд вниз, что-то старательно рассматривая на коленках своих брюк. Он много раз ловил себя на том, что заглядывается на Игоря Грома, ведь последний был очень красив, харизматичен, весьма умён, хоть иногда он и бывал вспыльчивым, — это даже добавляло ему шарма. Закончив свою речь, Игорь посмотрел на Диму, который шаркал мысками ботинок и глупо улыбался. Гром обеспокоенно вздохнул и положил руку ему на плечо. Дубин инстинктивно дернулся и тоже взглянул на своего собеседника, Диме крайне льстило, что Игорь так о нём заботится, переживает, что стоило ему загрустить, вздрогнуть или испугаться — так Гром уже был готов помочь, подставить крепкое мужское плечо. Хотя Дима уже был достаточно взрослым и самостоятельным мужчиной, он всё ещё выглядел моложе Игоря Грома, но это его не отталкивало и не раздражало. Дима был всегда готов оказаться под защитой Грома или же сам оказать ему услугу. Дубин застыдился своей мысли и заметил, что уж почти минуту смотрит прямо в глаза Игорю, рука которого всё ещё у него на плече. Гром тоже заметил резкое «возвращение» Дубина и то, что рука на плече являлась, пожалуй, слишком интимным жестом, который чересчур надолго затянулся, потому он решил убрать ладонь. Но Дима лишь тихо усмехнулся, положил свою руку поверх руки Грома и сказал: — Да, сейчас сложнее, чем раньше, Игорь. С меня требуют больше, стало больше работы, больше ответственности, меньше свободного времени, — начал Дима, сжимая пальцы Грома, — Но это не важно, — запнулся он, — А важно то, что когда ты ушёл, на работе стало невыносимо пусто, — продолжал Дубин, следя за реакцией собеседника, — Я говорю это не от лица сотрудника МВД, не от лица бывшего коллеги, я говорю лично от себя тебе, Игорь! — сказал Дима, сильнее сжимая ладонь Грома. Дима замолчал и прикрыл веки, он был смущён своим вырвавшимся откровением, но душу он мог открыть только Игорю Грому; никто не поддерживал, не понимал его, не защищал так, как он. Гром, убрав руку с плеча собеседника, наклонился к нему и, положив её на Димину шею, заключил в крепкие объятия: — Спасибо. Это очень важно для меня, — промолвил Игорь, опустив подбородок Дубину на макушку и сильнее обхватывая его руками, — У меня только ты и остался, — сказал Гром, смотря в изумрудные, полные недоумения глаза, заправляя светлые пряди за уши Димы. Последнему казалось, что они сидят, тихо прижавшись к друг другу, уже целую вечность. Наконец, с большой неохотой отпуская Дубина, Игорь вновь посмотрел на его лицо. По-новому заигравшее на тёмной вечерней набережной, освещенной стройными коваными фонарями, оно было волшебным: зелёное сияние глаз, отражающих блеск вывесок и свет окон, покрасневшие от смущения и холода щёки и нос. Всё это возвращало Грома в те времена, когда они с Димой были едва знакомы, ещё не окончательно раскрылись друг другу. Тогда, медленно сближаясь, они работали вместе, раскрывали громкие дела, верша правосудие потом и кровью, но Дима лишь хмыкал на громкие бессмысленные слова, говоря, что всё это так, как и должно быть. Но всё же Игорь видел, как Дубин что-то скрывал; Гром в глубине души понимал, что Дима не был ещё морально готов к работе в МВД, он всегда искренне ужасался взяточничеству, кумовству; тому, на чём держалась прогнившая система, по иронии созданная во имя правды, во благо. Но если и были люди, которые должны были разоблачать, геройствовать и совершенствовать этот мир, то таким человеком, без сомнений, был Дима и им же старался быть Игорь. Всё-таки, Дубин начал неуютно чувствовать себя под пристальным взглядом Игоря Грома и кашлянув в кулак, промолвил с натянутым возмущением: — Прекрати, Игорь, люди же смотрят, — Дима взглянул Грому в лицо и решил тактично дополнить, — Благодарю, мне было очень приятно провести время с тобой. Впрочем, как всегда, — последнюю фразу он произнёс полушёпотом, надеясь, что Игорь не расслышал его слов. Но Гром лишь улыбнулся, приподняв брови, и спросил Дубина: — Встретимся завтра? Как всегда у метро «Нарвская» или у тебя дома? — В гости набиваешься? — спокойно, но в то же время со смешком ответил вопросом на вопрос Дима, — Я не против, Игорь! Они оба встали со скамейки и, попрощавшись, скрепили тёплую атмосферу холодного вечера рукопожатием. Дима уже собирался уходить, но Гром настойчиво схватил его за руку и напоследок произнёс: — Когда придёшь домой, прими горячую ванну и выпей чай. А то ты весь промок, — Игорь сказал это серьёзным тихим низким голосом, полным нежности, отчего Дима вздрогнул и аккуратно поправил очки. Он хотел уже было возмутиться, не маленький же, но сдержал себя и, медленно убрав ладонь, промолвил: — Конечно. До завтра! Дима развернулся и направился в сторону своего дома. Игорь посмотрел вслед Дубину, на его прямую осанку, на мокрые, покрывшиеся от влажности легкими кудряшками, волосы, на длинные ноги в аккуратных зауженных брюках, и ухмыльнулся, втянув голову в плечи и надев свою знаменитую кепку, после чего бодрым шагом направился в свою одинокую квартиру.***
Игорь зашёл домой и, сняв верхнюю одежду, погладил своего пса-Мухтара, сразу бросившегося ему под ноги. Гром прошёл в гостиную, сел, откинувшись, и устало поморщившись, положил голову на спинку дивана. Около его ног вновь оказался Мухтар, Игорь посмотрел вниз на довольную морду пса, которого чесал за ухом. Мужчина глубоко вдохнул и, крепко сомкнув веки, медленно выдохнул. Гром устало развалился на подушках, а затем лёг, положив голову на подлокотник. Он вновь промычал что-то себе под нос и закрыл лицо руками. После встречи с Дубиным, его разум горел невидимым огнём, он чувствовал прилив такой неведомой неоднозначной теплоты, после всех ностальгических воспоминаний о их с Димой прошлом, но он вспомнил и о других событиях, Игорь вспомнил о Саше, о Юле. Эти мысли пожирали изнутри, испепеляли, выстраивали заново и разрушали изощреннее, безжалостней. Гром чувствовал себя откровенно дерьмово. Его голова гудела, возвращая сознание к осточертелым воспоминаниям. Саша была с ним с юношеских лет, она была яркой, уверенной, её появление в жизни Грома было подобно бенгальскому огоньку, потом она ушла — они расстались. Но остались очередные мысли о ней, в памяти остались её бунтарский характер и её необыкновенная душа. Да, она ушла. Но было ли все это истинной, несломимой, вечной любовью, о которой так старательно вещают люди всех веков, поколений и возрастов? В некотором роде, да. Затем появилась Юля. Она была ещё ярче, ещё активней, жизнерадостней. Она была обольстительной, божественно красивой. Доброй и верной. Юля тоже ушла, но иначе. Она исчезла, растворилась. Юля умерла, погибла, утопая в алой луже собственной крови. С событий «Игры» Разумовского жизнь Игоря и всех его близких, кто остался в живых, изменилась, никто из них не сможет существовать, как раньше. Они сломаны. Однако, больше всех пострадали не те, кто умер, исчез в небытие. Не те, кто больше не вернётся никогда, а те, кто остался в мире без близких, без любви, лишь с душащей виной и отвратной беспомощностью. Больше всех пострадали Дубин и Гром. Только они спасут друг друга, вытянут из этого болота, заставят снова жить. Жить, а не выживать! Игорь Гром разлепил веки и убрал ладони с лица. Он встал с дивана и направился к балкону, по пути, беря со стола потертый портсигар и зажигалку. Посылая пламенную искру от вращаемого колеса зажигалки к дешевой едкой сигарете, Игорь дождался пока она вспыхнет и втянул едкий дым, выпуская рассеивающийся пар в ночное небо Петербурга. Простояв так около минуты, Гром зашёл обратно в комнату и потушил бычок о пепельницу, предусмотрительно стоявшую на столе. Игорь медленно прошёл к спальне, там он сел на кровать и, устремив взгляд в потолок, продолжил свои мысли. Затем, он трепетно потянулся к тумбочке, откуда достал измятую, пыльную, завалявшуюся в углу маленькую фотографию молодой Юли. Это была единственная память о девушке, которую он не выбросил и не сжёг. Гром устало лег на кровать и аккуратно расправил фото Юли в руках. Он подумал о том, как всё-таки красива была его любимая, она была для него всем. Игорь Гром мог винить себя сколько угодно, но таким образом ему Юлю не вернуть, это он понимал. Игорь никогда не был сентиментальным, но он всегда знал, что ему нужно, именно по этому сейчас Гром провёл большим пальцем по овалу лица на фото и начал свой тихий шёпот: — Снова здравствуй, Юля! Давно не виделись. Знаю, наверное ты меня не слышишь. Но я надеюсь, что я не прав. Без тебя невыносимо. Я знаю, что не верну тебя, — на глаза Грома навернулась скупая слеза, — Я знаю! Но, прошу, прости меня, — хрипло взмолился Игорь. Тут же поняв, что он вновь чуть не плачет, Гром посмотрел на свои руки и на фото Юли в них ещё минуту, осознавая, как он катится в пустошь безумия вновь и вновь, в очередной раз, так бессмысленно и бесполезно. Но тем не менее к нему в голову пришла мысль, мучившая его уже давно, придавшая ему смелости: — Да. Прости, Юля. Мне, видимо, нужно двигаться дальше. Здесь есть человек, который, дорожит мной. И я дорожу им больше, чем кем-либо на Земле, — вздохнул Игорь, а фотография ответила ему лишь глянцевым молчанием, — Пожелай мне удачи, Юля! Я знаю, ты бы всё поняла, — с этими словами Гром печально улыбнулся и положил фото обратно в тумбочку, нежно, будто святыню. Утерев высыхающую слезу, он набрал на номер Димы сообщение: «Как насчёт встречи завтра? Как договаривались, у тебя во дворе?»***
Этим вечером Дима возвращался домой счастливый впервые за последние несколько недель. Он сиял, поправлял свою изящную одежду, смотрел на своё отражение в глянцевом блеске Санкт-Петербурга. Дубин пристукивал подошвами туфель по каменной мостовой и улыбнулся паре запоздалых прогуливающихся барышень. Дима хотел бы продлить прогулку, ведь дождь давно уже закончился. Но всё-таки верхняя одежда на нём была промокшей, а ветер дул далеко не летний. Так Дубин решил сесть на метро и вскоре оказался у себя дома. Он зашёл в свою квартиру, сбросил обувь, аккуратно задвинул её под скамейку в прихожей — сушиться. Затем он снял промокшую одежду, в которой стоял под дождём дольше, чем Игорь, и которую, в отличии от одежды Грома, следовало выжать и высушить на порядок старательней. Затем Дубин вспомнил о беспокойстве Игоря. Он обещал ему принять горячую ванну, чтобы не заболеть. Дубин зашёл в ванную комнату и, начав набирать воду, сбросил на пол промокшую рубашку и брюки с бельём. После, Дима лёг в ванную, сполз вниз, опуская плечи и шею в тёплую пену. Дима решил проанализировать свои чувства, погрузиться в мысли и ощущения. После прогулки с Игорем Громом Дубин слегка сконфузился, он будто вернулся в те времена, о которых недавно вспоминал; в те времена, когда он уже сблизился с Громом, стал его ближайшим товарищем и осознал, что не просто восхищается другом, не просто хочет быть похожим на него, не просто завидует белой завистью его мужественности, атлетичности, смелости и красоте. Он желает его. Это звучит так просто, так истинно только пока находится в мыслях, но даже в них не всякий осмелится это озвучить. Дима каждый божий день смотрел на смоляные волосы, густые соболиные брови, вглядывался в бездонные магические голубые глаза. Он был околдован суровостью Игоря Грома, его смелостью, правдолюбивой яростью, которая сжигала Дубина, очаровывала, лишала рассудка. Вдруг Дима тихо застонал и сам испугался подобных звуков. Дубин удивленно уставился в одну точку, ухватившись за белые бортики и приподнявшись. Он почувствовал то, что не чувствовал уже несколько месяцев, что не дарила ему ни одна девушка в его жизни: это было совсем иным. Дима дёрнулся, резко хватая ртом необходимый кислород. Лёгкая, но резкая волна возбуждения пронеслась искрой по венам от таких, на первый взгляд, скромных, целомудренных мечтаний. Дубин тяжело дышал и пытался прийти в себя. Он нахмурил брови, плеснул немного воды в пылающее лицо и, тронув пальцами подвздошные кости, спустился, задев рукой слегка видневшиеся косые мышцы, к светлому лобку. Робко прикоснувшись к себе, юноша впустил тёплый банный воздух в свои лёгкие, пытаясь унять дрожь. Отбросив стыд, он представил, как бы Игорь обнял его, как, сжимая своими крепкими руками, он шептал бы ему на ухо какие-то обыкновенные пошлости. Хотя, нет! Гром, наверное, молчал бы, лишь тяжелое дыхание, переходящее в стоны и крики, разрывало бы пространство, отражаясь от стен. Игорь сначала был бы нежен с ним, а потом, уличив Дубина в иных желаниях, посмотрел бы на него дьявольски-укоряющим взглядом, но на самом деле понял бы юношу. Гром мог делать с Димой всё, что пожелает, а последний бы позволил это. Игорь Гром поистине «создал» Дубина, сделал из него человека, которым тот является ныне. Лишь он властен над юношей. Лишь только он и судьба. Однако, если судьбе он сопротивлялся, то Игорю никогда. Дубин вырвал бы себе сердце, подобно герою-Данко, о котором ходили легенды. Хочешь? Так забирай! Вот оно, ещё бьётся! Но Дима бы погиб, отдал частицу себя не ради толпы, «оставшись чуждым спасённой им массе», а аккуратно вложил бы в руки человека, которого боготворил, единственное своё богатство — праведно-верное сердце! Спустя череду приятнейших фантазий, Дима с наслаждением откинулся назад, выгнув шею и заставив мыльную воду всколыхнуться, вновь выдохнув в бездушную пустоту ванной комнаты. Он слил воду и аккуратно шагнул за бортик на заранее приготовленное полотенце, другое он накинул на плечи. Дубин закутался в махровый халат, висящий на крючке, и пошел босыми ногами в спальню, где, опустошённо зажмурившись, упал спиной на кровать. Дима не знал, как теперь жить. Он пережил все: боль, слабость, смерть. Он пережил преступную тиранию Разумовского, он пережил восстановление после того, как врачи собирали его, буквально, по частям. Но осталось ещё одно. Они с Громом должны выкарабкаться из злобной пустоты и отчужденности, что остались в их душах. Дима же был уверен в Игоре, ведь он помог Дубину побороть собственную беспомощность, а последний поклялся себе вытащить Грома из страданий любой ценой. Дима повернулся набок, промокнув волосы полотенцем и откинув его в сторону, уткнулся в подушку и вспыхнул румянцем. Дубин осознавал очень важную вещь, его озабоченность Игорем — не просто чувство вины, это даже не чертовски простое, до пошлости вечное плотское желание! Юноша всей душой принадлежал Грому, он любил его, как не могли его любить ни Саша, ни Юля. Юношу уже совершенно не смущало, что бывший майор был слегка старше его и был мужчиной. Дима был готов умереть ради Игоря, как бы легкомысленно это ни звучало, что он почти и сделал. Завтра Дубину и предстояла решающая для них с Громом встреча. Дима услышал негромкий писк телефона и, нащупав его рукой, посмотрел на экран и увидел то самое сообщение от Игоря. Дубин перевернулся обратно на спину. От грусти да самоедства почти и следа не осталось. Дима вновь почувствовал себя влюблённым несмышлёным мальчишкой. Дубин снял халат, укрывшись одеялом, и закусил губу, предвкушая завтрашнюю встречу.***
Игорь проснулся рано утром. Оно встретило Грома лёгкой прохладой. Мухтар настойчиво топтался перед хозяином, стараясь привлечь его внимание. Мужчина лежал в крайне неудобной позе, ибо вчера вечером, набрав сообщение Диме, он прилёг на диван и сразу же заснул. Игорь начал медленно вставать, попутно разминая затёкшие плечи и спину. Он поправил растянутую футболку, подтянул съехавшие джинсы и посмотрел на скулящего пса. Спустя несколько минут Гром привёл себя в порядок и отправился выгуливать Мухтара. По привычке поправив кепку, Игорь ускорил шаг, решив размяться. Пёс резво следовал за Громом, высунув язык. Вскоре Игорь вернулся домой и посмотрел на часы: оставалось ещё много времени до назначенной встречи. Но Гром, наплевав на правила приличия, решил написать Дубину парочку ненавязчивых СМС.***
Когда проснулся Дима, было около часа дня. Дубин пробудился от ворвавшегося в форточку потока свежего воздуха и сползшего одеяла, оголившего бледные, без того нагие бёдра. Дима сел, свесив ноги, и зажмурился, вдохнув аромат легкой туманности и дымки прошедшего дождя. Дубин заправил кровать, надел сброшенный вчера халат и боксеры, которые он достал из шкафчика, стоящего под вытянутым зеркалом. Юноша лениво затянул пояс на халате и прошёл в кухню. Дима смотрел на дневной Петербург, допивая чашку кофе. После этого он взял любимую книгу, направился в гостиную, лёг боком на диван, обнял подушку и улыбнулся. Так и пролетело время до вечера. Гром гулял со своим питомцем, пытаясь надышаться прохладным воздухом, а Дубин ходил по дому, читал любимые рассказы, пытаясь воодушевиться и набраться смелости перед «свиданием» с Игорем. Перед самой встречей Дима решил прибраться, аккуратно застелил кровать праздничным нарядным пледом, переоделся из махрового халата в мягкий кашемировый джемпер. Наконец, юноша набрал номер Игоря Грома: — Алло? Здравствуй, Игорь, — добродушно поздоровался Дима — Добрый вечер, — ответил Гром, — Я уже почти на месте. Взять что-нибудь выпить? — заговорщицки спросил Игорь. — Спасибо! Но нет. Ты же знаешь, что я не пью, — вежливо отказался Дубин, — Приходи скорей! Я очень жду тебя, — на последней фразе он запнулся, — До встречи, — юноша закончил разговор и, повесив трубку, присел, весь взволнованный от предвкушения.***
Игорь Гром сел на метро, и, доехав до района, где жил Дубин, пошёл быстрым шагом по направлению к его скромной квартире. Дима жил в относительно приличном доме, на высоком этаже, а его квартирка была очень уютной, хоть и небольшой. Гром зашёл во двор, усаженный редкими деревьями и освещённый садящимся солнцем, пробивающимся сквозь питерские тучи. Игорь прошёл к подъезду, где под козырьком стоял Дима Дубин в курточке, накинутой поверх домашнего джемпера: — Здравствуй, Игорь, — промолвил он и лучезарно улыбнулся. Игорь стоял с приоткрытым ртом, смотря, как редкие лучи вечернего солнца поздней осенью, проходя через тонкую листву, освещают белоснежное лицо юноши: — И тебе привет, Димка, — выдавил из себя наконец Игорь, следя за тем, как Дубин развернулся к нему спиной, и, открыв дверь в тёплый подъезд, взял Грома за рукав и настойчиво завёл внутрь. Затем, после короткой поездки на лифте, Дима открыл ключом входную дверь и вежливо распахнул её перед Игорем. Дубин и Гром зашли в квартиру. Снимая верхнюю одежду, Игорь почувствовал, что Дима дергает его за руку, пытаясь стянуть куртку. Игорь Гром улыбнулся. А Дубин лишь галантно снял с него предмет гардероба, поставив на полку собственную обувь, и повесил одежду Игоря на крючок, после чего стеснительно удалился в кухню, направив взгляд себе под ноги. Гром проследил за ним, а потом пошел туда же.***
Дима и Игорь беседовали уже больше получаса, допивая второй чайник травяного сбора. Дубин звонко смеялся, прикрывая рот рукой с длинными бледными пальцами. Гром же внимательно смотрел на юношу и любовался его лёгким румянцем и тем, как он неловко поправлял сползшие очки. Наконец Игорь спросил: — А как у нас дела на личном фронте? — и хитро подпёр небритую щёку кулаком. Недавно смеющийся Дубин посмотрел в недопитую чашку чая и замолчал. Гром наклонил голову, пытаясь заглянуть ему в лицо: — Значит, совсем никого? — протянул мужчина, смотря на Диму, устремившего на него яркие живые глаза, — У меня тоже, — с самоиронией выдохнул Гром, — Слушай, прости меня. Всё, через что ты прошёл… — Игорь нервно кашлянул, резко переведя тему разговора, — Если бы не мои ошибки! Если бы не моя слабость! — мужчина зажмурил глаза и потёр виски, — Всего этого не случилось бы с тобой! — закончил Гром и посмотрел Дубину в глаза. Тот раздражённо глядел в окно, находящееся рядом со столом, где они сидели. Дима хмурил брови и морщил нос, смотря на закат за полупрозрачными шторами. Игорь Гром, осторожно вытянув шею, наклонился, к Дубину и потянулся к нему рукой. Юноша резко перевёл взгляд на собеседника и прижал его руку к столу: — А теперь послушай, Игорь, — сказал Дима наполовину резким, наполовину уверенным тоном, — Ты — герой! И даже не смей называть себя одиноким! Твои друзья погибли за тебя. Юля погибла за тебя. Твои сослуживцы гордятся тобой, — продолжал он, — Я горжусь тобой! — закончил Дубин серьёзным тоном, вышел из-за стола и повернулся к мужчине спиной, оперевшись о стену боком. Игорь Гром молча сидел, смотря на блики от фонарей и машин, светивших и мелькавших за окнами, скользивших по пшеничным волосам юноши. Их город вновь будто играл с ними, утягивая в пучину неизведанных чувств. Гром был очарован цветами, играющими на теле Дубина, словно на холсте. Дима посмотрел на него через плечо. Игоря заинтересовали элегантные тени, падающие от лица и тонких, полуоткрытых ключиц, выглядывающих из-под шерстяной ткани, полу-дрожащих век. Мужчина поднялся со стула с мягкой спинкой и тихо подошёл к Дубину. Игорь развернул Диму к себе полностью, так, чтобы юноша стоял к нему вплотную. Дубин посмотрел вверх, прямо Грому в глаза, в которых отражались всё те же самые блики с улиц вечернего, приобретавшего новые оттенки, Санкт-Петербурга, и сразу же покрылся румянцем, опустил взгляд. Игорь Гром шагнул к Диме ещё ближе и заключил в простые крепкие объятия. Дубин безмолвно обвил талию мужчины руками и крепко сжал, утыкаясь ему в плечо. Игорь вдохнул аромат лёгкого свежего парфюма Димы: — Ты прав, — улыбнулся Гром Дубину в висок, ероша кончиком носа его аккуратную укладку, — Знаешь, у меня никого больше не осталось, кроме тебя, — Игорь понизил голос до хриплого шёпота и привычно подцепил подбородок Димы согнутыми пальцами. Мужчине показалось, что это становилось их личным привычным жестом. Дубин схватил Грома за руку и вновь перевел взгляд выше, устремляясь в бездонные глаза Игоря, скрывавшие целую вселенную, — персональные небеса, личный рай юноши. Но вдруг, прикрыв веки, он положил руку мужчине на щёку и спонтанно, поддавшись чувствам, поцеловал, сминая сухие, потрескавшиеся губы. Дима упивался Игорем, он таял; по его венам будто текла бурлящая лава, а на покрасневших щеках алели следы родного города. Наконец, отпрянув от губ Игоря, Дима отскочил назад, уперевшись спиной в стену. Гром широко раскрыл глаза и устремил взор в сторону Дубина. Дима прижал ладони к груди, ожидая реакции Игоря. Гром застыл, так и стоял с удивленным лицом, тронув свои исцелованные губы. Дубин вышел из кухни, по направлению к коридору, подошёл к входной двери, Игорь последовал за ним: — Игорь! — прервал тишину Дима, — Это-это б-было ошибкой, — заикался юноша, — Прости, но тебе нужно уйти! — заявил он, вновь стушевавшись, смотря себе под ноги, — Ну же! Уходи! — сказал Дубин, весь трясясь, отчаявшимся голосом, и распахнул дверь. Гром стоял на прежнем месте, сжав кулаки, — Хорошо, — виновато вздохнул Дима, — Тогда я уйду! — пробормотал он и кинул Игорю ключ, лежавший под ковриком. Теперь юноше нет места рядом с ним. Он только что потерял последнего друга.Мои друзья советуют мне, но ты знаешь, Странно, я не слышу ни слова И стою на этом пороге Не зная, как двигаться дальше. И может быть я сделаю шаг, Еще один шаг в эту пропасть. И в момент, когда тронется поезд Мы впервые встретимся взглядом.
Но мужчина захлопнул дверь и загородил Дубину путь, на что последний поднял вверх недовольный взгляд. Гром подошёл к Диме, который синхронно отшагнул назад и присел на скамейку в коридоре. Игорь приблизился и опустился перед ним на колени, взяв за руку: — Всё хорошо, Дима. Я не разочарован. И никуда уходить я не собираюсь, — промолвил Гром успокаивающим голосом, — Я не такой идиот, как ты мог подумать. Я всё понимаю, — сказал Игорь и сделал паузу, следя за неверящей реакцией Димы, — Всё в порядке! — шепнул Гром и прикоснулся губами к ладони Дубина. Юноша мягко расплылся в милой, смущенной, но настороженной улыбке, и ласково погладил Игоря по голове: — Так, что? Неужели ты разделяешь мои чувства? — печально, без особой надежды, аккуратно спросил Дима, предполагая, что всё это лишь игра, глупая шутка, попытка успокоить нервного товарища. Вместо ответа Гром вновь поцеловал его ладонь. Дубин резко поднялся, так что оказался выше Игоря. Гром посмотрел вверх, на Диму, и поднялся с колен: — Я влюблён в тебя! — решившись, промолвил Дубин и опрометчиво кинулся к мужчине, замерев в лёгком испуге. Гром нежно погладил его по макушке, сминая мягкие светлые пряди. Мужчина привычно с любовью заглянул в лицо юноши. И, смотря в его блестящие глаза, втянул в яркий поцелуй. Это было потрясающе, ошеломительно, грандиозно. В голове Дубина бушевал ураган, подобный кульминации гениальной симфонии. Юноша вцепился кончиками пальцев в слегка потрескавшуюся кожу на щеках, оглаживая скулы, он неумело проводил языком по целующим его губам Грома, по нежным щекам изнутри, осторожно втягивая язык Игоря в сладострастный танец, слегка сталкиваясь зубами, вплетал пальцы в густые тёмные волосы. Из прикрытых глаз Димы капали кристальные слёзы счастья. Но страх всё не отступал. Наконец, оторвавшись от губ Игоря, Дубин вздохнул. Гром растерянно смотрел куда-то вдаль комнаты и пытался отдышаться, переведя взгляд на стоящего перед ним юношу. Осталось лишь несколько вопросов.***
Когда-то у нас был метод, Ты должен помнить, чем все это кончалось. Так что все под контролем, Вы можете, быть спокойны. Хотя любовь — это странная вещь, И никто не знает, что она скажет, Но мы же взрослые люди, Мы редко рискуем бесплатно.
Дима сидел рядом с Игорем, соприкасаясь коленями, положив голову ему на плечо и дыша в шею. Он подтянул ноги на диван и держался рукой за спинку. В гостиной царила атмосфера необыкновенной расслабленности. Однако, юноша невпопад спросил: — Значит, ты сделал это не просто так? Искренне? — вновь отступая, пробормотал Дубин, пока Игорь скользил пальцами по родной светлой шевелюре, — Ты можешь быть честен со мной. Хотя бы раз в жизни скажи всё как есть! Я же не принуждаю тебя, — проскандировал Дима, поджав губы и временно убрав руку Грома от себя. Игорь тяжело вздохнул. Дима Дубин всегда был для него примером для подражания, он казался Грому сдержанным, смышлёным, честным, как и он сам, молодым, пожалуй, даже слишком. До того, как узнать юношу ближе, мужчина бы отдал всё за способность к такому отстраненному спокойствию, всегда сопровождавшему его коллегу. Вот только беда в том, что так считали почти все, кто знал Диму, все видели только умного мальчонку, не ведающего ни гнева, ни злобы, ни ошибок. Таким же был и сам Гром, вряд ли кто-нибудь подумал, что он, этот статный, бесчувственный, иногда угрожающе выглядящий блюститель порядка, способен плакать, сжавшись в комок на полу собственной ванной комнаты. Это было общим крестом Игоря и Димы. Они были теми людьми, которые видят то, что вокруг них, то, что выше них; они знают обо всех проблемах не понаслышке, прикасаются ко всем колющим секретам человеческих мыслей и мыслей собственных, изрезав и без того раздробленные сознания в кровоточащие клочья. Юноша, отползший в дальний угол дивана, вновь вглядывался колдовскими изумрудными глазами в тревожно-задумчивое лицо Игоря, пытаясь вскрыть его потаённые мысли. — Как давно ты любишь меня? — промолвил Гром, посмотрев на Диму в ответ. Дубин лишь молчал. Конечно, Игорь не хотел ставить его в неловкое положение, но зажатость юноши порядком ему надоела, а бороться с виной и отчаянием они привыкли и поклялись друг другу, что впредь в их жизнях не останется ни капли сожаления о былом и бессмысленным переживаниям. Гром и Дима поистине знают друг друга целую вечность, а Дубин, первым влюбившийся в Игоря, всё ещё не сделал ни шагу к объекту своих воздыханий. Но причиной такому поведению были не столько страх быть отвергнутым, не факт того, что мужчина тогда был занят, а до этого у него были только девушки, сколько пресловутые необоснованные, выдуманные на пустом месте угрызения совести. Юный и поначалу безвольный Дубин полагал, что не достоин амбициозного Майора Грома. Позже это чувство сменилось на обвинение себя во всех бедах своих близких родных, а особенно в несчастьях Игоря. Дима Дубин — настоящее дарование, чистая душа, как называли его многие, всегда стеснялся брать от жизни, что нужно, он лишь отдавал всё друзьям, коллегам, всем, кто нуждался. Гром же не стеснялся брать, если понадобится, однако, был не менее жертвенным и охочим до безвозмездных поступков. — Я не считал, — ответил Дима неожиданно твёрдым голосом, — Не считал. Я был восхищён, хотел быть таким же как ты, — Дубин задумался, — Но потом осознал, что люблю, — юноша пожал плечами и странно усмехнулся, вжимаясь в угол. — Видишь! Это не так страшно, — иронично подметил Игорь. — Твои шутки тут не причём! — копируя интонацию, ответил Дима. — А, что? Мне плакать, что ли? Человек, которого я люблю жив и отвечает мне взаимностью. Чего ещё можно желать? — подметил Гром и замолчал. — Быстро же ты забыл о Юле, — необдуманно шепнул Дубин, отвернувшись. Однако, сделал он это не со зла, в юноше вновь заиграли страх, нерешительность и неожиданная ревность. — Сколько можно? — Игорь неподдельно разозлился подобному глуповатому поведению, — Боишься, ревнуешь, что ли? Я поцеловал тебя в ответ, потому что очень сильно дорожу тобой, Дима, — Гром заметил, как тот нервно моргнул и вздохнул, — Мы докатились до такого, что не каждый выберется. И сейчас ты теряешь надежду? — Дубин повернул голову и заинтересованно следил за речью Игоря, который говорил очень эмоционально, ярко, но осторожно, боясь ненужных фраз, — Не нужно бояться сейчас, умоляю! Это бессмысленно. Ты же умный юноша, Дима, всё ты понимаешь, всё знаешь. Всё, кроме этого! Дубин молчал, задумавшись о том, что же с ним сделала эта любовь? Дима превращался в барышню, полную претензий: начинал заниматься самоедством, вновь уничтожая себя, свою надежду на счастливое будущее с Игорем или же, как ни прискорбно, без него. Но не любовь приносит эту боль, а слабость. Он сам после всего случившегося загнал себя в такую жалкую жизнь, хотя и являлся человеком сильным. Но не мог отпускать прошлое. Звучит будто клише, но, однако, в их с Громом случае это была реальная жизнь, где всё зависело лишь от них. Дима понял, что Игорь уже замолк и начал ритмично постукивать ступнями по лакированному полу, пытаясь заполнить устрашающую тишину. Дубин привычно поправил очки и выпрямился, ведь, право слово, кто он? Герой бульварных романов или взрослый человек? Сейчас Игорю нужна помощь, он заслужил её; он так же, как и Дима, всё выдержал: жестокую судьбу, смерть близких, что невозможно забыть, эффект медикаментов, которые почти не помогали, ибо не способны были избавить от страданий полностью, выдержал внутренние терзания Дубина, а затем ему хватило мужества правильно отреагировать на признание, ещё и смелости дать понять своему другу, другому мужчине, что отвечает взаимностью. Только сильный человек мог сохранить любовь чистой и непорочной, не затопив её страданиями и злобой. Дима сейчас считал, что таким похвастаться не мог, инициатива исходила от него, но тот поцелуй был чём-то вроде «прыжка веры» — своего рода самоубийством для безнадёжно влюблённого юноши. Тогда он даже и не знал, что всё так обернётся. И разве теперь Дубин имел право быть несчастным? Нет. Теперь они спасут друг друга, как и клялись.Да и что мы в сущности можем, Разве, что рассказывать сказки. И верить в электричество забыв, Что мы сами, что-то умели. Или может быть поздно ночью, Когда уже никто не услышит. Глядя вслед уходящей звезде, Молиться за то, что делают те кто влюблен.
Дима придвинулся ближе к Игорю так, что их бёдра вновь соприкоснулись. Это почти интимное движение заставило последнего распрямиться, перестать стучать ногами по полу и замереть в ожидании. Дубин положил руку на плечо мужчины и с нажимом провёл по нему, будто массируя, перешёл к жилистому предплечью и, остановившись на кисти, он сжал красивую, слегка мозолистую ладонь. Дима наклонил голову, приблизившись к лицу Грома, сначала, прислонившись своим лбом к его лбу, потом, провёл носом по кольнувшей его щетине. Юноша сказал размеренным, наполненным решимости, голосом: — Спасибо тебе, Игорь, — он улыбнулся. Мужчина же тихо дышал, пытаясь успокоить бешеное биение сердца. Теперь, смотря в глаза перед ним, он перестал подсознательно ассоциировать их с цветом разбитого бутылочного стекла, о которое можно порезаться. Теперь Игорь Гром видел перед собой омут: тёмный, манящий, неизменно таинственный. Теперь Игорь не боится неизведанности. Он, не пытаясь больше плыть, лишь бросается в него с головой.