Вечно юный

      Мой хороший приятель и коллега по работе Жером был французским канадцем, переехавшим в этот маленький польский городок несколько лет назад, по счастливому совпадению он устроился работать в ту же компанию, где уже работала я. Жером родился в маленьком горном городке недалеко от Торонто, там же вырос, получил образование, и совершенно не планировал когда-либо оттуда уезжать. Однажды на лыжном курорте он встретил прекрасную сноубордистку польского происхождения Кристину, и через несколько лет, когда она решила уехать к себе на родину, он принял волевое решение следовать за ней на другой континент. Он обладал классической французской внешностью, носил кэжуал рубашки с клетчатыми шарфиками и говорил по-английски с ужасным французским акцентом. Мой собственный русский акцент в английском был не лучше, но это не мешало нам быть хорошими приятелями и каждый день обедать вместе в кафе через дорогу от офиса. Мы вместе ели, после гуляли по парку, иногда вели беседы по-сократовски, а иногда и вовсе просто сплетничали.       Я родилась в Советском Союзе, а большинство окружающих меня людей были среднестатистическими европейцами. Именно фактом происхождения я объясняла себе все различия в поведении и мироощущении, которые наблюдала, общаясь с десятками людей, рожденных в самых разных странах. Не знаю как, но именно такой почти во всем непохожий на меня Жером стал моим самым близким приятелем в офисе. Я тогда остро переживала свое вынужденное одиночество и отсутствие настоящих друзей. У меня были приятели и знакомые, с которыми мы отмечали праздники, ездили путешествовать, ходили в бар по вечерам. Но ощущения близости и доверия как с подругами, оставшимися на родине, у меня не было.       — В этой стране у меня совсем нет друзей, — как-то невольно вырвалось у меня.       — А я тогда кто? — Жером искренне удивился моим словам.       — Не обижайся, Жером, мы с тобой ходим каждый день вместе на ланч, иногда мы с мужем приходим к тебе и Кристине на ужин с бутылкой вина, но это не совсем то. Я не смогу позвонить тебе и сказать, что я развожусь с мужем и мне негде жить. Я не попрошу у тебя денег, если окажусь по уши в долгах, и меня будут преследовать коллекторы. Я не стану звонить тебе ночью и плакать, рассказывая о своих горестях и неудачах, когда мне стукнет в голову кризис среднего возраста.       — Ты проповедуешь какой-то потребительский взгляд на дружбу, — заметил он. — В твоем понимании дружба — это некий резервный фонд, этакий тип отношений, который ты заводишь только для того, чтобы решать свои проблемы, или чтобы в случае непредвиденных событий тебе было где пожить и у кого взять денег.       Меня это порядком смутило. Мне казался незыблемым тот факт, что друг — это тот человек, что стал для тебя «воздухом, хлебом и лекарством» как сказал философ Ницше. И здесь рожденная в СССР во мне вновь столкнулась с чем-то ранее не знакомым.       — Ох уж этот Ницше, поп-философ! Вот мне не довелось выручать тебя из случайной передряги, и что же теперь я не могу от этого зваться твоим mon ami*? Это несправедливо! Мы с тобой классно проводим время, каждый день я наслаждаюсь твоим обществом и отдыхаю от этих ужасных французских клиентов, которые только и делают, что жалуются на все подряд. Мы с тобой в компании наших замечательных половин проехали вместе 40 км на велосипедах только чтобы взглянуть на прекраснейшее из озер, и после этого мы даже не умерли от усталости! Ты меня угостила чудесным медовым пирогом с орехами из вашей традиционной кухни, а я принес тебе мой фирменный quiche**. И после этого мы все еще не друзья? Ты говоришь, друзья тебе непременно что-то должны доказывать, а я говорю: смотри на мир шире! Наслаждайся каждой минутой в компании приятных тебе людей, не выставляя им условий. Сегодня мы вместе, нам весело и это самое важное. Ты просила меня не обижаться, но все равно меня обидела. Но ведь мои обиды — такие мелочи по сравнению с тем, что ты лишаешь себя возможности назвать кого-то другом. Не отбирай у себя это теплое чувство единения и понимания с другим человеком! И я говорю не только о себе.       — Мы с тобой все-таки очень разные, Жером…       — Это правда, mon ami, но все-таки я — твой друг, и это больше не подлежит обсуждению! — торжественно заключил он.       Мы взяли по шоколадному кексу и разошлись по рабочим местам, договорившись завтра вновь встретиться в то же время и в том же месте, чтобы вновь отправиться вместе обедать. Потом я долго думала о том, что он не выглядит человеком, недовольным жизнью, скорее наоборот, и что возможно будет уместным перенять у него несколько привычек, чтобы почуствовать себя хоть немного на той же волне, на которой был он сам. Но Боже мой, к некоторым вещам я еще совсем не готова!       Жером на первый взгляд был совершенно положительным персонажем. Это был мужчина тридцати лет привлекательной наружности, почти красивый, но красота его не была агрессивной, а скорее успокаивающей и приятной. Все в нем располагало к себе. Его манеры выдавали в нем счастливого и уверенного человека, не знавшего горя и выросшего в благополучии и любви. Казалось, ничто не могло вывести его из себя, никто не видел его недовольным или ругающимся. Даже обсценная лексика из его уст никогда не звучала угрожающе или враждебно, его ругань словно нотации воспитательницы в детском саду, она не могла бы всерьез задеть взрослого человека. Его голос — бархатный тенор — был неизменно спокоен и излучал добродушие, иногда уставший, но часто по-философски насмешливый и ироничный. Около него трудности казались чем-то далеким и несущественным, улетучивались куда-то в параллельное измерение, где люди вечно злы и нетерпеливы, и лишь вокруг него всегда малиновым цветом цвели цветы, а за окном даже сквозь грязь и слякоть подглядывала и подмигивала тебе красавица-весна.       В тот день я предупредила его, что нам придется закончить перерыв на 10 минут раньше, так как у меня запланирован важный звонок.       — Без проблем. А что за звонок, если не секрет?       — Я договорилась с клиентом созвониться и обсудить поставки по контракту. Мы абсолютно не укладываемся в сроки.       — Ну разве это важный звонок? Вот если бы тебе звонил агент по ипотечным займам или прораб, ответственный за ремонт в твоей квартире, то другое дело. А тут всего лишь клиент!       — Я работаю над этим контрактом уже несколько месяцев, а прогресс нельзя увидеть даже в микроскоп!       — Ох милая, может тебе стоить сходить сегодня в бар и расслабиться с парой коктейлей? Когда ты последний раз возвращалась домой после полуночи и слегка пьяной?       У меня вспыхнула в голове догадка, которую я старательно игнорировала последние несколько недель. Но мозг или подсознание работает иначе. Иногда мне поручают проекты, которые не то чтобы сложны, но скорее объемны и требуют учета множества деталей и факторов. Все кажется легким, но ты не знаешь, с какой стороны подступить к ним. В таких случаях я не приступаю к проекту незамедлительно, а даю подсознанию время обдумать его. Не думая о поставленной задаче сознательно, я возвращаюсь к ней на пару минут время от времени, ожидая очереди в пробке, нарезая хлеб на завтрак, наблюдая процесс загрузки операционной системы на ноутбуке. Часто за это время в моей голове все вставало на свои места, и отдельные детали в нужный момент складывались в готовый план действия, который оставалось только записать и начать его воплощать.       Точно так же в один прекрасный день все удивлявшие меня мелочи и маленькие детали собрались в стройную картину, и я внезапно осознала для себя, что у доброго и прекрасного Жерома напрочь отсутствует чувство эмпатии. Меньше всего мне хотелось менять привычное и комфортное мое представление о Жероме, но некоторые его слова и поступки откровенно ставили меня в тупик и заставляли меня сомневаться в том, что он способен сопереживать чужому человеку.       Однажды я рассказала ему о трагедии, которой пестрел в тот день весь русскоязычный интернет, и которая очень сильно меня тревожила, хотя я не могла понять причины этой тревоги. Судно, перевозившее группу детей по глубокой неспокойной реке, чье название не имеет значения, оказалось неисправным и затонуло недалеко от моего родного города. Я не знала никого из погибших, но по какой-то причине эта история сильно потрясла меня, на несколько недель выбив из привычной колеи. Я попыталась поговорить об этом с Жеромем, поговорить о халатности, о маленьких незначительных вещах, которые вроде бы и ни на что не влияют, но тем не менее могут стать причиной катастрофы, поговорить о жизни как таковой. На это он добродушно заметил:       — Дети умирают каждый день, mon ami, такова жизнь. В эту самую минуту кто-то сейчас умирает от голода в Африке, кто-то истекает кровью в подворотне Мехико с ножом под сердцем. Ты ничего не можешь поделать, зачем истязать себя? Пойдем лучше возьмем по тыквенному латте.       Я покорно выпила латте, а потом позвонила маме и полчаса плакала в трубку в холодной курилке с насквозь открытыми окнами, пока мои нервы не оцепенели, а руки не стали ледяными и не утратили всякую чувствительность под пронизывающим ветром. Руки потом долго кололо, пока они отогревались, а мне казалось, что я почти обиделась на Жерома, хотя мне было абсолютно нечем ему возразить. Это ведь не мои дети умирают в Африке от голода, и не они тонут в безымянной реке, и я действительно ничем не смогу им помочь.       Или вот другой случай. Месяц спустя, гуляя во время перерыва возле искусственного озера, разливающегося в парке у офиса, мне бросилась в глаза, не поверите, странная утка, которая вела себя не так как положено. Здесь были десятки уток, они жили у этого озера все лето, и сегодня, как и предыдущие несколько месяцев, наслаждались солнечной сентябрьской погодой. Маленькие майские утята подросли и по своим размерам уже почти не выделялись среди взрослых особей, одними из первых наперегонки с золотыми рыбками они подплывали к мосту, когда к нему приближались люди, шурша упаковками от печенья. Среди уток особенно выделялся один селезень, который в этой стае казался чужаком благодаря своему нетипичному в этом ареале окрасу. Я редко видела, чтобы утки тут летали, им не было нужды в этом комфортном доброжелательном местечке, достаточно было перемещаться пешком с берега на воду и после пускаться вплавь к заветному мосту. Тем не менее, я не была уверена, что этот селезень может летать вообще. Крылья его всегда были сложены, но в них наблюдалась неестественная асимметрия, одно крыло значительно выдавалось вверх будто незакрытая до конца ламбо-дверь***. Я обратилась к Жерому:       — Ты не знаешь, в какую службу мне стоит обратиться? Я беспокоюсь за эту птицу, не похоже, что ей плохо живется на этом озере, но мне кажется, что одно крыло сломано, и зимой далеко эта утка не улетит.       — Нет такой службы.       — А ветеринар?       — Как ты себе это представляешь? Алло, день добрый, вы знаете, здесь у нас на озере живёт хромая утка, заберите ее себе на стационар. Да они над тобой посмеются.       — Я думала, ты скажешь, что тебе все равно, ведь каждый день сотни уток умирают по тем или иным причинам.       Он рассмеялся легко и беззлобно.       — Жалостливая ты душа, не мешай естественному отбору делать свою работу.       Но решающий разговор, прояснивший все, произошел позднее. Мы пообедали быстрее, чем обычно, у нас оставалось в запасе еще много времени, поэтому мы взяли себе по шарику мороженого.       — Какие планы на выходные, mon ami?       — Никаких. Отдыхаю дома.       — Ты вроде хотела пообедать с подругой.       — Все отменилось.       — Почему?       — Там все сложно.       Я, собственно, с самого начала не рассчитывала на то, что он меня поймет, но я была в хорошем настроении и решилась ввязаться в заведомо бессмысленный спор. Для начала я рассказала все как есть. Моя подруга отменила встречу потому, что чувствовала себя виноватой перед своим ребенком. Дело в том, что на этой неделе она уже ходила в спа, где провела в одиночестве счастливые три часа, пока муж сидел с их малышом. В нашей культуре ребенок считается самым дорогим и самым лучшим из того, что тебе выпадает на долю, а материнство носит сакральный смысл. Мою подругу грызло чудовищное чувство вины по двум поводам. Во-первых, она потратила в спа приличную сумму денег, на которые могла бы купить что-нибудь сыну, который стремительно вырастал из своей одежды, и вообще пора было бы задумываться о том, чтобы начать водить его в художественную секцию для самых маленьких, а это стоит денег. Во-вторых, эти три часа в спа и время, которое она потратила на дорогу, белокурый ангел провел без своей матери, плакал и скучал по самой важной женщине в своей жизни. И эта женщина продолжала испытывать невыразимые муки, умом понимая, что она всего лишь отлучилась на несколько часов, ведь она тоже человек и тоже устает, но какое-то гадкое альтер-эго где-то под сердцем давило на нее и с колючей ехидцей спрашивало: «Ну как, нагулялась? Бросила ребенка ради массажа, горе-мамаша».       Мне было это ощущение не то чтобы знакомо, просто оно не было для меня чем-то удивительным и невероятным. Я наблюдала такое сплошь и рядом. Сегодня матерям предъявляют высокие требования. Если раньше целью матери было обеспечить дитя самым необходимым для выживания, то сейчас мы знаем, что все комплексы идут из детства, и современная мать должна не столько прокормить, сколько суметь вырастить полноценного человека: художественно и спортивно развитого, уверенного в себе и способного за себя постоять, эмоционально и физически полноценного с минимальным количеством открытых гештальтов. При таком давлении женщина всегда будет испытывать вину за то, что не может быть эмоционально доступной 24 часа в сутки, и что бы она ни делала, всегда этого будет недостаточно.       — Это звучит довольно глупо, — мягко сказал Жером. — Мы — люди, и мы не идеальны. Какой смысл твоей подруге переживать по поводу того, что она не может быть 24 на 7 со своим ребенком, если это просто физически невозможно? Это все равно, что толкать камень в гору, бессмысленно и утомительно. Почему нельзя просто не заморачиваться и позволять себе время от времени отдых?       — Потому, что люди разные и по-разному реагируют. Давай примем для начала за данность то, что как мужчине тебе очень сложно понять сам феномен материнства.       — Бла-бла-бла! Не хочешь ли ты сказать, что я — мужлан и ничего в этом не понимаю? Мы что, совсем не будем спорить?       — Ни в коем случае, Жером. У нас еще целых 15 минут до конца перерыва. Возможно, за это время ты даже успеешь понять, что твой ребенок — очень важная часть твоего существования, с его появлением все в твоей жизни меняется, и просто невозможно оставаться таким, как раньше.       — Так я и не спорю. Но то, о чем ты говоришь, пугает, ты утверждаешь, что ТВОЯ жизнь после рождения ребенка заканчивается, ты становишься организмом-хозяином, чье существование крутится лишь вокруг паразита. Это страшно, когда ты сама загоняешь себя в эти губительные отношения!       — Ты употребляешь немного оскорбительную лексику, приравнивая детей к паразитам.       — Цепляешься к словам?       — Есть немного.       — Я следую твоей логике. Ты придаешь ребенку слишкои большое значение, а я говорю, что это всего лишь ребенок! А что думает по этому поводу ее муж? Он ведь сидел нормально с ребенком те три часа, что она провела в спа?       — О, да. Это почти подвиг для него.       — Знаешь, о чем я подумал? Мы встречались на выходных с семьей сестры Кристи. Семья небольшая: сестра, муж и их младенец. Меня поразило до глубины души, что муж сестры совсем не принимает участие в жизни ребенка, всем занимается только ее сестра.       — Ничего особенного ты мне не поведал. Во многих обществах воспитание полностью берет на себя мать. А отец работает, обеспечивает семью, и, возвращаясь вечером уставшим, отдыхает.       — Тебе не кажется, что это плохая практика?       — Она существует веками, Жером.       — Это не повод продолжать ее. Подумай сама, хорошо ли, когда за воспитание целиком ответственна только мать? Вырастет ли ребенок полноценным, получив только половину положенной ему родительской заботы?       — Отец также заботится о ребенке, только по-своему.       — Отец забоится только пока ему самому комфортно. Когда у нас с Кристи будет ребенок, я буду посвящать ему столько же времени, сколько и Кристи.       — Похоже, Кристи страшно повезло с тобой.       — Да боже мой, mon ami! Дело не в Кристи! Дело в том, что нельзя доверить воспитание ребенка только одному родителю, один родитель не в состоянии воспитать полноценного ребенка. Я хочу сам участвовать и контролировать процесс взросления своего чада. Мой отец вырастил меня, также, как и моя мать, и как может быть иначе, я просто не представляю. И я не могу лишить всего этого своего будущего ребенка.       — Похоже, ты будешь хорошим отцом, Жером.       — Да, это правда. И мы с Кристи точно не будем чувствовать вину за то, что не будем идеальными родителями. Говоря о твоей подруге, ее муж участвует в воспитании ребенка?       — Не особо.       — Она не хочет отдать ребенка в детский сад и устроиться на работу? Многим это помогает справиться со стрессом.       — Она думала об этом, но ее муж просит ее повременить с работой, пока ребенок не подрастет. Честно сказать, я думаю, это манипуляция с его стороны. Это «пока не подрастет» может длиться вечно.       — Я не понимаю.       — Чего ты не понимаешь?       — Если он такой, каким ты его описываешь, то почему она от него не уйдет?       — Потому, что любит его.       — Я не очень верю в любовь.       — Если бы не любовь, сегодня ты бы был в родной заснеженной Канаде, а не отправился бы за Кристи в этот богом забытый городок.       — Кристи — хорошая.       Я не помню, чем закончился тот разговор. Скорее всего, он возразил мне остроумно и безапелляционно, и я не нашлась, что ему ответить, ведь это все равно что говорить с ребенком. Жером — не злодей, он скорее беспечный младенец, которому на долю не выпадали тяжкие испытания Мартина Идена, а даже наоборот, удача сопутствовала ему в избегании жизненных трудностей. Из всякой передряги он выскальзывал изящно и непринужденно, лишь слегка испачкав элегантные ботинки, что, впрочем, такая мелочь, что и расстраиваться не стоит! Говорят, что действительно хороший писатель должен и сам многое пережить, чтобы воссоздавать подлинные драмы, ведь сложно суметь проникнуться своими героями и вызвать неподдельное сочувствие у читателя, не имея за собой бэкграунда собственных горестей и переживаний. Возможно, Жером не станет вторым Золя, но зато ему повезло родиться счастливым.       Он — вечно юный в ареоле прекрасных европейских видов, сверкающих снегов Канады, одетый неизменно с иголочки, легкий в общении и насвистывающий что-то из инди. Ему не понять глубины переживаний окружающих его людей, ведь он твердо уверен в том, что нет нужды себя накручивать, когда вокруг такая чудесная погода и можно отправиться пешком в замок в соседнюю деревню, подняться на его вершину, воздеть руки к небу и почувствовать, как ветер доносит до тебя запах мяса, поджаренного на вертеле на ярмарке у подножья замка!       Катастрофы, голод в Афганистане, война в Сирии, день Зеро в Кейптауне и глобальное потепление — все это не имеет значения, когда ты молод, счастлив, а перед тобой еще как минимум пятьдесят лет счастливой беззаботной жизни, прекрасная женщина рядом, в отпускном бюджете есть еще две недели, а в теле — силы крутить велосипедные педали, и это значит, что можно хоть сейчас сорваться и поехать куда угодно! Он не хочет думать о плохом, ведь все не могут быть счастливы, но он-то может, и кому станет легче, если он себя этого лишит?       Он — из тех, кто никогда не состарится, морщины и седину встретит с неизменным чувством юмора: всегда ненавязчивым, редко обидным и, быть может, иногда слегка черным. Он — бабочка-мотылек, порхающий с цветка на цветок, посмеивающийся над философией экзистенциализма и теми, кто ищет в Гарри Поттере связь с холодной войной и библейской историей об Иисусе. Кто-то мог бы сказать, что он — воплощение беспечности, легкости и скоротечности жизни, а кто-то с завистью заметил бы, что он — и есть сама жизнь. Осень, 2018