На удачу

У Лукаса дурной смех. Слишком громкий, слегка невменяемый, но до ужаса заразительный. Доён не уверен, что до конца понимает, над чем они оба смеются на этот раз, но абсолютно уверен в том, что чувствует себя глупо влюбленной школьницей, когда Лукас настолько близко и искренне улыбается. Это слегка неловко – вот так сидеть на траве в случайном дворе-колодце и есть мороженое вперемешку с приторно-сладкой вафлей. Доёну кажется, он не делал ничего подобного сотню лет. Ему кажется, он еще не готов прощаться. На качелях на расстоянии вытянутой руки – пластиковый пакет, в котором кругами плавает золотая рыбка. Доён отказывался от нее, как мог, потому что знал – для Лукаса это слишком дорого. Но Лукас его не слушал. Он повторял что-то про символ города, а потом просто махнул рукой, упрямо пихнул пакет с рыбкой Доёну и, приобняв за плечи, уверенно потащил его дальше по оживленной улице. Доёну оставалось лишь двигаться вслед за ним – переставлять ноги и, прижав пакет с подаренной рыбкой к себе, впитывать атмосферу города. На самом деле Доён не привык к тому, что кто-то может его переспорить, просто взмахнув рукой. Не привык к тревожному ощущению, что не он контролирует ситуацию. Но Лукас с первого дня знакомства не оставил ему никакого выбора. Доён наблюдал за ним пару дней. В кофейне рядом с его гостиницей, куда он приходил разобрать за ужином сделанные за день снимки, Лукас подрабатывал грузчиком, уборщиком, официантом и еще бог знает кем – он крутился, как заведенный, трудился, не покладая рук, улыбался посетителям и с интересом пялился на Доёна. Где-то на третий день, когда Доён украдкой сделал уже кучу его фотографий, он подошел и, сев напротив, с широченной идиотской улыбкой сказал что-то по-китайски. Доён только пожал плечами и покачал головой, показывая, что ни слова не понимает. Он думал, на этом их общение прервется, толком и не успев начаться, но Лукас, наклонившись вперед, погладил его предплечье, не прикрытое рукавом, а потом свое собственное, как будто это что-либо объясняло. У Доёна покраснели кончики ушей, но на лице не отразилось ни намека на понимание. Лукас не растерялся. Он только вздохнул, устало вытянул под столом свои длинные ноги и, откинувшись на спинку стула, быстро набрал что-то в стареньком телефоне. Он смущенно смеялся, когда показывал Доёну открытое окно онлайн-переводчика, а Доён недоуменно читал кривой автоматический перевод: «Ты очень бледно. Красивый. Я показать город». Они общались на смеси трех языков, понимали друг друга через два слова, но все равно – понимали. Лукас, закончив вечернюю подработку, до полуночи бродил с Доёном по городу, показывая ему необычную красоту Гонконга, а с рассветом бежал на основную работу. Он копил на учебу в колледже, он не боялся сложностей и это, как и его сильные загорелые руки, выдавало в нем парня из далекой глуши, привыкшего не жаловаться, а работать – под дождем и палящим солнцем. Возможно, он был очарован Гонконгом даже в большей степени, чем Доён. Возможно, если бы не он, Доён не был бы очарован Гонконгом в принципе. Сейчас Лукас сидит совсем рядом и мечтательно смотрит в прямоугольник неба. Он поражает Доёна своим характером – неунывающим настроем и радостным азартом от всего, что происходит вокруг него. Благодаря ему Доён сделал сотни замечательных фотографий – портретных и городских, хотя еще в аэропорту Сеула собирался уехать в самую глушь Гонконга, надеясь, что природа разбудит талант, которым он обладал когда-то. В итоге Лукас вдохнул в его снимки жизнь, а не природа. Мороженое быстро тает, а вафля съедается. Доён, задумавшись, водит ложкой по краям пустого стаканчика, а Лукас вдруг вскрикивает, хлопает его по плечу и показывает пальцем вверх, когда мимо пролетает самолет, мигая бортовыми огнями. Доён, конечно, говорил ему, что улетает обратно в Корею завтра. Лукас видел его билет, но тогда ничего не сказал об этом. Зато сейчас, когда над его головой виднеется самолет, он становится таким серьезным, каким Доён даже не смог бы его представить. Это несправедливо, что им приходится друг друга терять почти через две недели со дня знакомства. Конечно, существуют скайп, какао и телефон. Между Сеулом и Гонконгом каких-то четыре часа полета, но все равно. Доён пытается подобрать слова – правильные, утешительные, любые. Ему приятно, что Лукас рядом. Приятно, что пока он может его коснуться. А что будет дальше? Доён не знает. Он смотрит на Лукаса, не отводя глаз, старается запомнить живую мимику и исходящую от него ауру. Лукас ведет плечом и вытягивает вперед руку, поворачивает раскрытой ладонью к небу. Проходит пара секунд, прежде чем Доён тоже ощущает на своей коже дождик. Он совсем мелкий, больше похож на изморось, но Лукас сжимает ладонь с капельками дождя в кулак, а потом воодушевленно отгибает вверх большой палец, едва поворачивается к Доёну. – Дождь перед отъездом – хороший знак. Лукас широко радостно улыбается, но Доён, вместо того, чтобы улыбнуться ему в ответ, переводит взгляд на рыбку в пластиковом пакете, внезапно остро ощущая с ней собственное единство. Потому что он, как и эта рыбка, внезапно оказывается немым и не способным сказать Лукасу о своих чувствах. Проходит пара минут. Доён, привыкший вытеснять болтовней неловкость, непривычно молчит, и тогда Лукас придвигается к нему ближе. Дождь начинает идти сильнее. Лукас пихает Доёна плечом в плечо и издает смущенный истеричный смешок, чем заставляет Доёна отвлечься от мрачных мыслей. Он пристально смотрит на его губы, когда Доён поворачивается к нему лицом. Он, кажется, задерживает дыхание и снова напускает на себя убийственную серьезность. Доён чувствует, как нарастает его волнение. Ему безразличен дождь, но не безразлично то, с какой нежностью Лукас касается ладонью его щеки. Доён прикрывает глаза, отстраненно удивляется самому себе, когда трется щекой о теплую ладонь Лукаса и оставляет на ней поцелуй. Удивляется, но ничуть не жалеет. Потому что в следующую секунду Лукас перемещает ладонь на его шею, мягко сжимает пальцы, массируя позвонки, и целует Доёна в губы. Этот поцелуй получается слаще знаменитой гонконгской вафли и вкрадчивее дождя. Доён старается его хорошо запомнить. Ему нужно будет вспоминать что-то, когда он вернется домой, нужно будет жить чем-то от встречи к встрече. Когда Лукас отстраняется, он нелепо бормочет что-то про гуд лак кисс, а потом касается колена Доёна и, в ужасе округлив глаза, рывком поднимается. Дождь льет уже с такой силой, что джинсы Доёна мокрые, а на земле рядом с ним покрывается водой дорогая камера. Лукас за руку тянет Доёна вверх, галантно помогает ему подняться, а потом прячет под футболкой камеру, бережно скрывая ее от дождя, и уводит самого Доёна под козырек подъезда. Уже из-под крыши Доён с грустью смотрит на рыбку, оставшуюся на качелях, и думает, что получился бы неплохой снимок – рыбка в пакете с водой под стеной дождя, но Лукас обнимает его со спины и Доён забывается. Утром, когда Доён сидит уже на мосту с беспокойной рыбкой у себя на коленях и сонным Лукасом за плечом, в лучах рассветного солнца он смотрит на руки Лукаса, которые тот по-хозяйски сложил у него на талии. Доён отмечает, насколько у них действительно разная кожа – совсем бледная, просвечивающая у Доёна и смуглая у Лукаса. Они контрастны не только в этом, у них разные характеры и разные языки, они не одинаково видят мир, но Доён, накрывая руки Лукаса своими ладонями, почему-то уверен, что поцелуй на удачу сработает, и даже если он улетит в Сеул, на этом еще ничего не кончится.