***
Вероятнее всего, Криденс знал, что Скамандеру придётся уехать, ещё до того, как мужчина сам решился осторожно на это намекнуть. Возможно, подслушал их с Дамблдором разговор, а может, просто догадался. Так или иначе, реакция не заставила себя ждать. — Возьми меня с собой. Трудно было поверить в невыполнимость этой просьбы — до того незатейливо и просто она прозвучала. — Я не могу, — у Ньюта в голосе — вина, хоть Криденс даже не пытался его обвинить. — Почему? У тебя в чемодане кого только нет, — сам понимал, конечно, что всё это — глупости, но в нём говорила обида, — неужели там не нашлось бы места для меня? — Дело не в тебе и не в моём чемодане, — это звучало до того нелепо, но Ньют боялся сделать хуже, поэтому каждое слово давалось с трудом, будто крошечный шаг по тонкому льду, — пойми, Криденс, тебе нужна защита. А Хогвартс — самое безопасное и надёжное место во всём мире. — Но моё место рядом с тобой, — он продолжал спорить, хоть и понимал, что это ничего не изменит. — Я знаю, — все аргументы обскура были до того по-детски непосредственны, что переспорить его казалось просто невозможным, но Скамандер не собирался останавливаться. Им стоило поговорить об этом сразу, — скоро всё вернётся на круги своя. Просто нужно подождать. — Как долго? —кажется, в этот момент Криденс осознал своё поражение. Но в его голосе было столько бессилия, что Ньют даже и не думал радоваться. — Намного меньше, чем ты можешь себе представить, — он раскрыл объятия ровно в тот момент, когда обскур сделал шаг к нему навстречу, — не вздумай грустить. Я буду заваливать тебя письмами. Буду писать о каждой улице, по которой пройду, и о каждой побрякушке, которую стащат мои нюхли. Ты даже не почувствуешь, что я далеко. А мальчишка смеялся ему в плечо, признаваясь с досадой: — Я никогда не писал писем. Не смогу и двух слов связать. — Два точно сможешь, — заверил Скамандер, взъерошив руками смоляные волосы обскура, — моей многословности хватит нам двоим с головой.***
За скупой остаток в виде трёх насмешливых дней Криденс успел пережить, казалось бы, все стадии принятия своей недолгосрочной потери. Ньют, с особой силой осознавший ценность каждой минуты, проведённой с этим мальчиком, старался от него лишний раз не отходить, так что здорово натерпелся. Пообжившись рядом с магозоологом и освоившись, Криденс стал демонстрировать характер, оказавшийся несладким. Вряд ли кто-то ещё знал, что этот робкий парнишка может не только смущаться, опуская глаза в пол и вызывая этой манерой вздох умиления у эмоциональной Куинни. Криденс умел хамить, обижаться и своенравничать. Правда, только с Ньютом. И не сказать, что подобная привилегия уж очень того прельщала. — Ты можешь не брать с собой лишнюю одежду, — глядя поверх книги, юноша наблюдал за тем, как аккуратно сложенные вещи мановением волшебной палочки магозоолога укладывались в дорожный чемодан, — твои рубашки всё равно никак не отличаются друг от друга, так что никто не заметит, даже если ты месяц проходишь в одной и той же. — Ты почти обидел меня, поздравляю, — признал Ньют с весёлой усмешкой, оборачиваясь в его сторону, — и как у тебя совести хватило на эти слова? Ты только глянь на ту — белую, и эту — бежевую. А там, уже сложенные: пастельно-голубая, песочная, цвета мокрого асфальта и никеля. Я уже молчу про бледный персиковый и жемчужно-розовый. Как ты смеешь называть их одинаковыми? — Ненавижу твой стиль, — раздраженно фыркнул Криденс, для вида вновь утыкаясь в книгу, а на деле пытаясь вспомнить хотя бы одного человека, которому одежда шла бы так, как шла Скамандеру его собственная. — Вы только посмотрите, — обратился Ньют к невидимому зрителю, не теряя задора в голосе, — кто тут пытается включить беспристрастного критика. Ты злишься, потому что не хочешь, чтобы я уезжал. Это мило, Криденс, я очарован. — С чего ты взял? — пуще прежнего возмутился обскур, захлопнув книгу, — возможно, я только рад. Возможно, я тебя ненавижу. Возможно, я хотел бы вовсе тебя не знать. — Неужели? — улыбка Ньюта теперь была едва заметна, но она никуда не исчезла. Он опустил палочку, отвлекаясь от сбора вещей, и шагнул к Криденсу, который, на мгновение замерев, сделал шаг навстречу, — тогда я могу наложить на тебя заклятие забвения, и уже через секунду ты не вспомнишь, кто я такой. Согласен? — Ты идиот, — прошептал юноша, утыкаясь носом в плечо мужчины и вдыхая его тепло, — совершенно сумасшедший. — Я тоже буду скучать по тебе, Криденс, — обронил Ньют, накрывая обскура своими объятиями, — ты знаешь, как ты мне дорог? Всё вокруг было пропитано прощанием. Самые незначительные разговоры прерывались на неловкие паузы, и в каждой фразе слышалась недосказанность. Ньют и не думал, что когда-нибудь ему будет так трудно покинуть свой дом. Так или иначе, к моменту расставания, как был уверен мужчина, они успели высказать всё: в злых спорах, в тёплых объятиях, в робких поцелуях по утрам и жарких, долгих среди ночи, в молчании, когда смотрели друг на друга бесконечные минуты напролёт, стараясь каждой клеточкой впитать восторг влюблённости. На деле же они не смогли бы высказать и половины, даже если бы говорили сутки без умолку.***
— Криденс, мне пора, — напомнил Ньют, бесцельно уставившись на закрытую дверь. В утро его отъезда мальчик не вышел из комнаты, в которой поселился на время пребывания в Хогвартсе. Навязывать своё присутствие или, тем более, пытаться вытянуть обскура к себе насильно магозоолог даже не думал. Так что, подождав минуту, он смиренно вздохнул, пожимая плечами и подбирая с пола два дорожных чемодана. Чтобы добраться до Парижа, теперь уже легально, ему нужно было прибыть на Сент-Панкрас к четверти одиннадцатого. А чтобы трансгрессировать из Хогвартса, необходимо было пересечь достаточно длинный каменный мост, отделяющий школу, в которой подобные перемещения были ограничены, от территории, на которую блокирующая магия уже не распространялась. Внизу магозоолога ждал Дамблдор, осведомлённый о времени его отбытия. — В добрый путь, Ньют, — профессор похлопал его по плечу, глядя на выпускника с отеческой теплотой, — постарайся не всполошить город в первый же день. Должна ведь тайная встреча сохранить хотя бы немного тайны, верно? — Все мои подопечные уже приучены к путешествиям, так что экстренных ситуаций не предвидится, — заверил тот, приподнимая один из чемоданов, — позаботьтесь о Криденсе, ладно? Не давите на него во время тренировки заклинаний. Ему всё ещё с трудом даются щитовые чары, потому что он никак не может запомнить, как произнести «протего». Зато он выучил все формулы световых заклинаний, а ещё сделал значительные успехи в боевой магии. У него к ней особые способности. Он вычитывает заклинания в книгах и сразу же начинает их практиковать. Почаще напоминайте ему, что волшебство может быть разрушительным, потому что три недели назад он забыл об осторожности и разнёс мой шкаф с книгами своим «экспульсо!». Кажется, всё. Ах, да. Иногда по ночам он поднимается на астрономическую башню и подолгу смотрит на небо. Если вы увидите, что он туда направляется, не стоит его окликать. Ему бывает необходимо побыть в тишине, наедине с собой. Вот. Теперь точно всё. А, и ещё… — Разве я был плохим учителем для тебя? — профессор прервал его спешные инструкции, красноречиво поглядывая на часы, — мы оба прекрасно знаем, что в сфере ухода за магической фауной ты осведомлён и талантлив намного больше моего, но мистер Бэрбоун — вполне себе юноша, так что поладить с ним я сумею. — Я не сомневаюсь, просто, — магозоолог пытался подобрать слова как можно скорее, а минуты бежали слишком быстро, — к Криденсу нужен другой подход. Ему нужна тишина, но и общение тоже необходимо, а ещё ему трудно бывает выразить свои эмоции, он много печалится и испытывает чувство вины и… — Ньют, с Криденсом всё будет в порядке. Он будет в безопасности, о нём позаботятся друзья. А потом вернешься ты, — подобную терпеливую интонацию Скамандер помнил ещё со школьных лет. Тогда, отправляя пятикурсника на каникулы домой, профессор Дамблдор пытался убедить его в том, что клетка с тремя золотыми сниджетами, брать в дорогу которую было очень рискованно, останется в полной сохранности у школьного лесничего, — порой разлука бывает полезна. Тебе стоит выдохнуть, успокоиться и переключиться мыслями на то, что ждёт тебя в Париже. — Конечно, вы правы, — кивнул он, стараясь унять тревогу, — мне пора. До новых встреч, профессор. Скамандер и впрямь старался выбросить из головы настойчивые мысли о юноше, которого оставлял в одиночестве. Всё хорошо, ведь рядом будут Тина, Куинни, Якоб и Дамблдор — каждому из них спасённый обскур дорог не только на словах. Но Криденс будет одинок до момента, пока Ньют вновь не переступит порог его комнаты; они оба прекрасно понимали это, а потому тревога не уходила. Хогвартский мост был до того огромен, что расстояние между замком и лужайкой, с которой начиналась нейтральная территория, казалось границей между двумя абсолютно разными мирами. Но на ходу это не ощущалось. Погруженный в свои мысли, Ньют не заметил, как одолел половину пути. Обернуться его заставил хруст снега позади. Выбежав из замка, Криденс мчался за ним. Он то и дело покачивался, наступая на слишком глубокие сугробы и едва не срываясь с ног, но продолжал бежать. Холодный декабрьский ветер взметал отросшие чёрные волосы, назойливо лезущие в глаза, но юноша совсем не замечал этого. Ньют в оцепенении замер, не в силах пошевелиться. «Простудится ведь» — проскользнуло в его голове, прежде чем мальчик кинулся ему в объятия. В спешке он даже не накинул на себя пальто, выбежав на мороз в одной только лёгкой льняной рубашке. Криденс едва не сбил его с ног. Мужчина покачнулся, удерживая парня на себе и не давая упасть. Тот крепко обвил его шею руками, а ноги скрестил за спиной. Он пытался что-то сказать, но сбивался, закашливаясь собственными всхлипами. Горячие слёзы катились по раскрасневшемуся на морозе лицу, и Ньюту казалось, что его пальто вот-вот пропитается ими насквозь. Он прижимал мальчишку к себе, не веря своему отчаянному счастью и оглушающей тоске. «Ябудутакскучатьялюблютебяяужескучаюпожалуйставозвращайсяскорееянемогубезтебяялюблютебяялюблютебяятактебялюблюятебяненавижуберегисебяпрошуялюблютебя» — вот и всё, что он смог разобрать. А Криденс всё плакал, даже не думая его отпускать. Казалось, он готов был задушить мужчину, всё крепче сжимая его шею в тиски объятий. Лишь бы не уходил. — Счастье моё невозможное, — шептал Ньют ему на ухо, теряясь в своей болезненной нежности, — ну за что ты мне такой достался?***
Криденс совсем не умел писать письма. Он предупреждал об этом, поэтому Ньют не питал особой надежды на получение ответа, когда вручал почтовой сове очередной конверт. — Последнее за эту неделю, обещаю, — Ньют поглаживал белоснежную птицу по мягкому оперению, опираясь спиной на подоконник, заваленный книгами и многочисленными пергаментными свитками, — не злись, Тилли, просто раньше мне некому было писать. Недовольно ударив крылом по запястью хозяина, сова крепко зажала в клюве конверт и, прыжком развернувшись на его руке, вылетела в распахнутое окно.***
В воскресное утро магозоолог, планировавший поспать чуть больше обычного, был разбужен настойчивым стуком в окно. Тилли вернулась домой, принеся в клюве новый конверт. Ответ, которого Ньют совсем не ждал, пришёл. Криденс совсем не умел писать письма. Зато он умел чувствовать так, как не умел никто другой. «я скучаю я скучаю я скучаю я скучаю я скучаю» Пергамент был исписан от края до края, вдоль и поперёк. На нём не осталось ни единого пустого места, способного вместить в себя хотя бы крошечную букву. «я скучаю я скучаю я скучаю» Иногда буквы выстраивались в идеально ровные ряды, а иногда уходили вниз или косили вправо. «я скучаю я скучаю я скучаю я скучаю» Криденс написал большую и прекрасную историю, и Ньют читал. В этом письме мальчик рассказал о том, что много и усердно занимается, стараясь как можно быстрее овладеть всеми заклинаниями, которым его обучают: на пятом ряду слова сильно сползли вниз забавной лесенкой — скорее всего, Криденс, утомлённый насыщенным днём, писал, склонив голову на стол, пытаясь не уснуть прежде, чем страница будет закончена. «я скучаю я скучаю я скучаю я скучаю» Ещё Криденс признался в том, что временами ему всё ещё трудно контролировать свои эмоции: отдельные слова были написаны особо ярко, а буквы — крупно и размашисто. Во внезапном порыве чувств обскур злился на своё одиночество, вымещая эту злость на бумаге — он давил на перо так сильно, что в некоторых местах пергамент был проколот насквозь. «я скучаю я скучаю я скучаю я скучаю» Юноша напомнил ему, как сильно тоскует. Порой чересчур. Это расстраивало Ньюта. В следующем письме он обязательно попросит Криденса не плакать больше. А пока что в самом низу страницы, на двадцать седьмой строчке, отдельные слоги были размыты, и буквы превратились в крошечные кляксы от упавших на них слёз. «я скучаю я скучаю я скучаю я скучаю» Криденс писал это письмо не один день. Обратная сторона пергамента была начата с новыми силами, аккуратно и ровно — с толком, с расстановкой. Наверное, он продолжил своё послание перед завтраком, едва отойдя от сна и ещё не растратив утреннюю энергию. Слова на второй половине, правда, вновь приобрели небрежный вид. Ньют узнал об этом парнишке кое-что новое — ему не хватало усидчивости и терпения, над этим стоило поработать. История, которую поведал ему Криденс, была удивительной. В ней было две страницы. Сорок шесть строчек. Одна ночь и одно утро. Одно пришедшее в негодность перо. Несколько случайно оброненных капель слёз. Бесконечная нежность. Триста двадцать пять повторов. И триста двадцать пять причин вернуться домой.