Звезда по имени Солнце

Я Серхио. Рамос. — Улыбка у нового знакомого открытая, яркая. Вызывающая даже — ну, дылда, что? Что ты мне сделаешь? Жерар и не собирается ничего делать — а потому приветственно трясёт протянутую руку. — А я Жерар, — и исподволь наблюдает за соседом: красивый. Даже слишком: эти глаза с поволокой и полные губы подошли бы больше какой-нибудь девчонке, а не здоровому мужику с огромными ручищами и крепким, почти болезненным рукопожатием. Впрочем, неважно — одёргивает себя Жерар. Он тут, чтобы действовать. Партия доверила ему важное дело. Возможно, оно станет делом всей его жизни. Возможно, последним. И, конечно, этому Серхио ничего не нужно знать. — Фабрика. Бумажная, здесь совсем недалеко. Хочу устроиться. По легенде он — рабочий из Каталонии, приехавший в поисках лучшей жизни в столицу. Его связной в Мадриде — один из бригадиров на фабрике. Какая глупость, думает Жерар. Где сейчас она — эта лучшая жизнь? К сожалению, ответ он знает — осталась в Барселоне. Той, которая ещё не опустела в боях и не превратилась в изуродованный труп прекрасного города. Хватит рефлексировать, приказывает он себе. — Не знаешь, кто-нибудь сдаёт комнату в этом доме? — стараясь, чтобы голос звучал максимально заинтересованно, спрашивает он. — Ну, я живу один, а деньги сейчас никому не помешают, — пожимает Серхио плечами. *** Всё идёт, как было запланировано. За исключением одного — Серхио, который нравится Жерару всё сильнее день ото дня. Но есть одна раздражающая деталь… — Как это тебе всё равно? — патетически вопрошает Жерар. Они сидят за столиком уличного кафе, и редкие прохожие недоуменно поворачивают головы. — Когда город бомбили, я был здесь, — уязвлённо замечает Серхио. — Тоже, знаешь, не курорт. Мы и баррикады помогали строить, женщин и детей сопровождали в бомбоубежища. — Когда теперешние власти наступали на Мадрид, ты оборонялся! — запальчиво выкрикивает Жерар. — А теперь тебя устраивает этот подлый режим? — Потише, Жери. Не ори на всю улицу. — Но ты будто… будто одобряешь их действия. Я ничего не понимаю, Чехо. — Я защищал себя и людей вокруг себя, — холодно отвечает Серхио. — Что тут понимать? — Безыдейный ты какой-то, — грустно вздыхает Жерар. *** А потом они напиваются — совершенно как подростки, хересом, до оскомины на зубах, до нагло вертящейся перед глазами комнаты — буфет, диван, обои с марокканским узором, тарелка радио на стене, буфет, диван… Словно нарыв лопнул — Жерар начинает говорить. — Ты не был там, Чехо. Я помню мёртвых на Пласа-де-Каталунья. Люди просто бежали мимо них, и никому не было дела. Барселона была полупустая, когда в неё вошли франкисты. Как город-призрак. — Это война, — философски произносит Серхио. — Это самая большая подлость на свете, — сквозь стиснутые зубы отвечает Жерар. Он говорит ещё что-то, Серхио почти не помнит, что, а потом ещё и плачет — пьяно, безутешно, успокоившись, наконец, кладёт голову ему на колени, трётся лбом о его ладони, точно огромный кот, и… засыпает. Серхио находит способ заткнуть Жери — решение приходит само по себе. Глядя, как блестят эти невозможные голубые глаза, когда Жерар снова начинает вещать, Серхио понимает: вот оно — то, что он давно хотел сделать. И целует его. Споры тут же забываются. Они до одури, до нехватки воздуха, до исколотых щетиной губ целуются на полу у тщательно занавешенного окна, пока комнату не заливают чернильные сумерки. — Давай? — спрашивает Серхио, касаясь Жери там, где туго натянутые брюки уже не скрывают возбуждения. — Дева Мария, — шепчет Серхио, ничуть не стесняясь богохульства, жадно оглядывая совершенно обнажённого Жерара. — Твои ноги, Жери, просто бесконечные какие-то… Жерар, самодовольно улыбаясь, раздвигает ноги шире, откидывается в кресле — смотри, мол, любуйся! И он любуется, и, встав на колени между его ногами, целует внутреннюю сторону бёдер, и, лизнув налитую покрасневшую головку, хрипло говорит: — Пойдём в постель, — Серхио тянет Жерара за руку, помогая встать, подталкивая, открывает дверь в комнату. Наконец-то. Запах сливочного масла — густой, сладковатый, заполняет легкие, смешиваясь с запахом возбуждения — и от этого ведёт ещё сильнее. Серхио засовывает скользкие пальцы в задницу Жери, дурея от того, как там узко, умирая от желания оказаться в нём как можно скорее. Серхио двигается, мучительно осторожно. Хочется вколачиваться в Жери жёстко и быстро. Хочется орать от удовольствия. Но вместо этого он лишь чуть-чуть убыстряет темп и горячо шепчет на ухо Жерару: — Только тш-шшш, тише, Жери, дорогой. Я бы так хотел слышать, как ты стонешь, но кругом уши, понимаешь? Жерар понимает — и, запрокинув голову, подставляя шею под поцелуи, лишь открывает рот в беззвучном крике, хватая воздух. А Серхио просовывает руку между их телами — так тесно и жарко — и сжимает член Жери, сделав несколько движений вверх-вниз, чувствует, как горячо и влажно становится между их животами. Только тогда он резким — иначе просто не выдержит — движением вынимает член и буквально парой прикосновений доводит себя до оглушительного оргазма. Они засыпают сразу, на безнадёжно испачканных скомканных простынях, проваливаются в сон до самого фабричного гудка. *** — Однажды я напился, как скотина, — со слабой улыбкой вспоминает Жерар. — И эти паршивцы, Лео и Луис, сняли с меня туфли и выкинули в окно. А там шла демонстрация. — Любил его, что ли? Лео этого. Постоянно о нём рассказываешь. Жерар резко замолкает, глядя в окно. И лишь спустя пару минут роняет: — Любил, да. — А сейчас где он? — любопытствует Серхио. — А где сейчас всё, что было мне дорого? — вопросом на вопрос отвечает Жерар. Выругавшись про себя, Серхио отворачивается и молчит. Ревность? — Наши бомбят русских, — замечает как-то утром Серхио, пролистывая газету за завтраком. — Наши? — слишком спокойно переспрашивает Жерар, каменея лицом. — Ай, Жери, не привязывайся к словам! Ты прекрасно знаешь, о чём я! Наши — значит, испанцы. — Я — каталонец, — холодно цедит сквозь зубы Жерар. — И к вашим военным преступлениям не хочу иметь отношения. Непонимание. Вот как это называется, думает Серхио, глядя в только что с грохотом захлопнувшуюся дверь. Жерар всё чаще не возвращается домой. Спрашивать о причинах — бессмысленно. А тем временем новости всё тревожнее. — Вечером стреляли у нас в переулке. Говорят, саботажники напали на патруль. — Вот так это называется в официальных источниках? — Насмешливо спрашивает Жерар. В кои-то веки он появился — бледный, осунувшийся, лишь глаза лихорадочно блестят, — и даже сейчас может говорить только о своих политических убеждениях! Мать его. Серхио хватает его за запястья, так крепко, что не вырваться, и вглядывается в это лицо. «Ну пойми же меня, услышь меня!» — Жери. Я так волновался. — Чехо… Жерар опускается рядом с ним на пол, до боли знакомым движением утыкается лицом в колени Серхио, и тот с щемящей сердце нежностью касается губами темных волос, сползает со стула и обнимает — будто в последний раз. Жерар уходит ещё до рассвета. *** Говорят, партизаны напали на правительственный штаб в центре. Говорят, тех террористов, что не были убиты при захвате, задержали. На паршивой фотографии лиц почти не разобрать, но одно из них Серхио узнал бы где угодно. «Расстреляны.» Кофе тонкой чёрной струйкой течёт на сероватые, забранные мелким шрифтом газетные листы. И вот теперь он ясно слышит то, о чем так часто говорил Жери. Вот так — ржаво, визгливо — скрипят колёса истории. Серхио поднимает голову.