Эпидемия

Созерцать белый потолок скучно. Годы идут, а ничего не меняется — никаких рисунков, узоров, проявившихся слов и даже трещин. Просто до безумия белоснежный цвет, который действует на нервы похлеще вечно включенного зомбоящика. Эллин бы в жизни его не купила, если бы не Колдер. Он всегда стремится вслед новым технологиям и ненавидит быть хуже остальных. А она любит газеты, их шуршащие страницы и мелкие черные буквы. До сих пор. — Ты старомодна, Элка, — Кол улыбается… и ставит на стол коробку. Эл уже знает, что там новомодная вещица — телик. Слова друга не обижают и не задевают: он прав. Да, воистину старомодна, и на почту, куда она раз в неделю ходит за газетой, вряд ли кто-то заходил в последнее время. Меняются времена, меняются и люди со своими привычками и трендами — и, кажется, только Эллин остается на своей волне. Вот и сейчас по телевизору еле слышно идет очередная программа — кажется, новости, — а Эл валяется на диване с начатым кроссвордом. Покупать газеты стоит хотя бы ради них. Не то чтобы вписывание букв в белые квадраты было важным делом или любимым хобби — это убивало лишнее время, которого в последние месяцы появилось много. Даже слишком. Стены, на которые раньше не находилось времени, стали клеткой и тюрьмой. Эллин может выйти на улицу, пройтись по городу — и только. Не сказать, что она любит эти проверочные визиты в другие города — но без них стало как-то совсем скучно и уныло. Кол нашел себя в просмотре сериалов — Эл же так и не сумела обрести новое дело. Кажется, ее боевой дух умирает вместе со Скайримом. — А сейчас — срочные новости о «кровавой чуме», — вещает диктор, и Эллин невольно поворачивается к ненавистному телику. Она может сто раз презирать все эти бредовые передачи, но вести о напасти, поглотившей Скайрим, пропустить никак нельзя. — Фолкрит на грани вымирания. Как нам докладывают, в окрестностях города не осталось ни одного здорового человека. Врачам так и не удалось найти способ лечения неизвестной доселе заразы, условно именуемой «кровавая чума». Последним безопасным оплотом, который не затронула эпидемия, стал Виндхельм, практически изолированный от окружающего мира. На экране появляются новые кадры — бредущие по залитым кровью улицам люди, — и Эллин отворачивается, чувствуя, как сжимается сердце. Чем жители севера так прогневили богов, что те наслали на них эту гребанную эпидемию? Кровавая чума… человеку, далекому от реалий Скайрима, это название может показаться излишне пафосным, ненастоящим, взятым со страниц написанной неумелым подростком книги ужасов. Сама болезнь тоже казалась порождением чей-то больной фантазии: кровь, кровь повсюду, адская боль внутри и долгие мучения в ожидании смерти. Но, к отчаянию и сожалению, это все — не выдумка и не сюжет книги. Это самая настоящая реальность; то, что уже несколько месяцев гложет Скайрим. Появилась проклятая хворь, кажется, около пяти месяцев назад. Где и как, никто не знал, но она распространялась с такой огромной скоростью, что впору было задуматься о вмешательстве высших сил. Жителей городов одного за другим настигала безжалостная «кровавая чума», но каким-то чудом Виндхельм сумел спастись. За последние пять месяцев ни один житель самого снежного города не заболел, и счастливые истмарковцы массово валили в храм Талоса — благодарить бога за милосердие. Виндхельм да Солитьюд — кажется, единственные города, в которых храмы не превратились в покинутые руины. Теперь же о запустении и говорить было нечего — туда стекались толпы горожан, желающих вознести молитву всемогущему Талосу — кажется, единственному богу пантеона, которого тут все еще чтили. Все еще. — Снова о чуме? — интересуется вошедший в квартиру Колдер. От него еле ощутимо пахнет морозом: свежий запах снега перебивает концентрированный и резкий аромат чипсов с васаби. В последнее время друг попросту пристрастился к этой дряни: непонятно только, откуда ее поставляют, если Виндхельм изолирован от Скайрима. — Самое ужасное в этой дряни то, что люди не умирают, — Кол садится рядом и вновь включает зомбоящик. На экране мелькает то, от чего Эллин всеми силами пытается оградить свой разум. — Они страдают месяцами, истекают кровью, превращаются в безвольных зомби и лишь потом умирают где-нибудь на улицах, — кажется, он до сих пор не понимает, что происходящее — не фантастический фильм, а мерзкая и страшная реальность. Эллин все бы отдала, чтобы этого всего просто не происходило. *** Солнце слепит глаза. В последнее время оно какое-то слишком уж яркое. В его лучах чистый снег словно сверкает, но его последние искорки гаснут под тяжелыми сапогами рабочих. Эллин морщится и щурит глаза. — Нам удалось обнести весь город, и сейчас мы разбираемся с высотой, — говорит Ралоф, плотнее кутаясь в куртку. Из всех приближенных Ульфрика именно ему поручили руководить строительством стены. — Мы еще не понимаем, где разместить башню, нам нужны чертежи, когда их предоставят? Эл пожимает плечами. Идею строительства огромной крепостной стены, отделяющей Виндхельм от всего мира, она не одобрила сразу. Зараза сможет проникнуть в город, даже минуя оборону… но кого это волнует? Очередная безумная идея Ульфрика, которую он решил во что бы то ни стало воплотить в жизнь. Кажется, мэр всерьез задумал защитить свой город от болезни. Не сказать, что этого не желает Эллин — она просто не приемлет настолько кардинальных мер. И уж тем более ей невдомек, почему из всех своих приближенных Ульфрик решил выбрать для проверки выполненной работы именно ее — ту, кто это строительство категорически не поддерживает. — Работа выполнена хорошо, чертежи доставят, — сообщает, зная, что этого не случится. Буревестник любит приказывать и решать; все остальное — не его заботы. Наверняка он сейчас вынашивает очередную безумную задумку, которая «точно спасет город». Попрощавшись с Ралофом, который, кажется, разделяет ее мнение, Эллин разворачивается и идет прочь… домой. Правда, назвать своим домом огромную квартиру в элитном районе Виндхельма пока еще очень сложно: каждый уголок идеально отремонтированного жилища кажется не привыкшей к роскоши Эл чужим и чопорным. Но подарки от мэра — не то, от чего следует отказываться, если хочешь остаться в городе… вот и приходилось жить тут, деля квартиру с Колдером. Он — телохранитель, приставленный Ульфриком, тот единственный, с кем Эллин удалось завести по-настоящему крепкую дружбу. Хотя бы ради этого стоит возвращаться… наверное, все-таки домой. Дорога идет через трущобы — так их называет Буревестник, но Эл тут нравится. Дома здесь не такие уж и обшарпанные, дворы, хоть и маленькие, пропитаны самым настоящим духом и колоритом Виндхельма — не в роскошные высотки когда-то влюбилась Эллин, а как раз в эти маленькие неказистые домики, в которых жили самые искренние люди в области. Именно в тот момент, когда она проходила по такому району, к горлу подошел странный, непонятный ком. Оперевшись рукой о стену, Эл натужно кашляет, прикрывает рот рукой — и кашляет снова. Кажется, горло сейчас просто взорвется от боли, но она терпит. Наконец спазм отпускает израненное горло, и Эллин, отняв руку ото рта, видит на черной перчатке вязкую густую жидкость. Кровь. На черном алого не видно, но, опустив взгляд на снег, она замечает темные, почти бордовые брызги. В этот момент Эл может подумать о чем угодно: от банального бронхита до той болезни с незапоминающимся названием из новомодных анимаций, — но мысль в голове только одна: пугающая и навязчивая картинка бредущих куда-то одержимых не людей — зомби. Кровавая чума. Словно бы в насмешку в сознании всплывает фраза, вырванная, кажется, из газеты: «Первым симптомом кровавой чумы является кашель с кровяными сгустками». Эллин стремглав несется домой — подальше от этого места, где на снегу, словно бы напоминанием, неестественно-ало блестят брызги крови. Ее крови. Она не помнит, как добежала домой и, игнорируя вопросительные взгляды Колдера, упала на кровать, зарывшись лицом в подушку. В ее мыслях творится кавардак из отчаяния, страха и горя. «Я больна. Я должна пойти к Ульфрику и сказать ему об этом. Я должна спасти город!» «Но я не могла заразиться!» «Меня ждет смерть». Смерть. *** Нежно-кремовые стены мэрии увешаны разными картинами, на которые Эллин уже осточертело смотреть. Ей не нравятся эти заседания — но приходится терпеть. Она нервничает и вздрагивает каждый раз, когда кто-то упоминает словосочетание «кровавая чума». С того чертового дня прошла неделя, и больше никаких симптомов хвори Эл не обнаружила. С каждым днем ей начинает казаться, что это был всего лишь дурной сон, а она абсолютно здорова, и кровавые пятна на снегу ей всего лишь померещились. Краем уха она вслушивается в спор Ульфрика с Ралофом — как и ожидалось, мэр так и не выделил чертежи для башни, и именно из-за этого и разгорелся конфликт. Колдер сидит рядом и, кажется, тоже скучает — судя по отрешенному взгляду, друг уже давно находится не в приемном зале мэрии, а где-то далеко-далеко, возможно, в одном из своих любимых сериалов. Он тут исключительно на правах телохранителя Эллин, поэтому ему и не нужно вмешиваться в процесс — в отличие от самой Эл. Спазм подкатывает абсолютно неожиданно, и она хватается за горло. На нее смотрят, но плевать — сейчас нужно сосредоточиться, чтобы не дать кашлю вырваться наружу. Не здесь. Не сейчас. Слишком много людей сидит в зале, чтобы проявить эту чертову слабость. Страх не оставляет места другим эмоциям, и Эллин подрывается с места и бежит вглубь мэрии, не разбирая дороги и не обращая внимания на удивленные возгласы, что летели ей в спину. В один момент силы для сопротивления не осталось, и Эл падает на колени и натужно кашляет, хватаясь рукой за стену и успешно игнорируя заляпанные своей же кровью брюки. На руках — кровавые узоры, и она, сидя на коленях в алой луже, закрывает ладонями лицо, оставляя следы и на нем. Именно в таком положении ее и застает Ульфрик, кинувшийся на поиски своей приближенной. — Эллин, все в порядке? — интересуется мэр. Его лицо выражает беспокойство… вплоть до того момента, когда он, обойдя съежившуюся девушку, видит ее испачканный кровью рот и залитый алым пол. — Ульфрик, я… — шепчет Эл, но настроение Буревестника мгновенно меняется. Теперь он смотрит… брезгливо? Да, именно так смотрят на проползающего мимо таракана, которого намереваются пристукнуть тапком. Но для Эллин уготована другая судьба. Двое охранников, которых позвал знаком Ульфрик, берут ее под руки и поднимают с пола. Затем они идут… куда? Судя по тому, что через несколько мгновений щеки опаляет мороз, они находятся на улице. Ее ведут к кирпичному зданию, больше напоминающему коробку, и заводят туда, куда страшился попасть каждый житель города. Виндхельмский изолятор. Внутри все выполнено в том самом раздражающем белоснежном цвете, но теперь отчаяние окончательно вытеснило нервозность. Одна из комнат, куда заталкивают Эллин, настолько маленькая, что некуда и развернуться: две койки да стол — вот и все убранство. Дверь тут же запирается с другой стороны, оставляя когда-то гордую и сильную Эл в одиночестве… а точнее, наедине с чумой. Под потолком есть небольшое зарешеченное окно; встав на край кровати, Эллин может в него заглянуть. Она видит снег; протоптанную дорогу, по которой идут двое. Сердце замирает, когда она их узнает. Ульфрик и Колдер. Они шагают по дороге, о чем-то переговариваясь, и Эл чует: речь о ней. Двое старых друзей медленно заворачивают за угол… А через миг вспыхивает пожар. Огонь загорается в окне высотки-новостроя, и Эл вскоре понимает: это горит их с Колом квартира. Эллин в панике мечется по камере, осознавая, что ничем не поможет, и все, что она любила, исчезнет в языках безжалостного пламени. И только вновь подбежав к окну, она понимает страшную правду. Ее оплот, место, где она жила, сжигают специально. Формально — чтобы не распространялась зараза, а если посмотреть правде в глаза — чтобы навсегда вычеркнуть ее, Эллин, из памяти и истории этого города. Поэтому, держась руками за решетку, она плачет, и по щекам бегут предательские кровавые слезы. Она могла бесконечно говорить о том, что шикарная квартира с раздражающе-белым потолком никогда не станет ее настоящим домом, но сейчас вместе с этой самой квартирой горит и ее сердце. *** Стойкий запах феррума и гнили заполнил комнату, не позволяя другим ароматам проникнуть сюда. Эл лежит на койке, глядя в потолок — единственное, что еще не окрасилось в кроваво-алый цвет. Сложно поверить, что белый раньше до чертиков раздражал — теперь он становится единственным спасением от осточертевшего красного. Разумеется, никто и не думает убираться в камере — поэтому вся она загажена кровью, от пола и стен до белых простыней. В углу скопилась одноразовая посуда: еду приносят редко, передают через маленькое окошко в двери, и она копится, копится, превращая комнату в кровавый хламовник. Сколько она уже тут? Неделю? Две? Месяц? Эллин не помнит. Со временем воспоминания начинают стираться, оставляя в голове странные зияющие провалы. Пейзаж за зарешеченным окном ответа дать не может — вот и приходится коротать время, глядя на идеально-белый потолок. Когда открывается дверь, Эл встает и удивленно пялится на проем. С того момента, как ее сюда втолкнули, никто сюда ни разу не входил, поэтому стоящий там мужчина с рыжими волосами по плечи выглядит неуместно. — Ну здравствуй, Элка, — криво улыбается он, и она лишь теперь вспоминает его имя. Кажется, Колдер? Да, именно он. Когда-то он был ей лучшим другом… странно, что она почти ничего о нем не помнит. — Ты пришел меня проведать? — вместе с именем всплывает кое-что другое — равнодушный взгляд и огонь в родном окне. А еще те самые часы одиночества… но в этом, наверное, Кола винить нельзя. — Помнишь, я обещал разделить с тобой любую твою боль? — еще шире ухмыляется Колдер и захлопывает дверь. Тут же бывший телохранитель заходится в приступе кашля — пол орошают капельки крови. — Я теперь с тобой. Снова, — он протягивает Эллин какую-то бумажку, и она хватает ее, узнавая в ней пусть испачканную кровью, но газету, которую она так любила читать раньше. Чуть ли не до боли сжав кулаки, она читает строки, от которых так и веет отчаянием: «Виндхельм пал». Слова порождают воспоминания, словно призывая их из недр сознания. — Ульфрик думал, что ты начала эпидемию в городе, но потом оказалось, что это не так, — вещает Кол. — Эти проклятые переселенцы из Квартала Серых… Они решили отомстить нам, но отомстили себе, скрывая у себя больных. Так и началась эта напасть, — он говорит, а в голове Эл крутится лишь одна мысль, вычитанная в газете. Виндхельм пал. Все кончено. *** Вдвоем и в беде веселее? Ничуть. Просто теперь крови на полу в два раза больше и надрывный кашель слышится в два раза громче. Они не общаются — просто лежат на своих койках и медленно сходят с ума. Эллин уже не считает дни; кажется, ее оккупированный болезнью мозг не способен даже на это. Она вновь смотрит в потолок, истекая кровью, и думает только об одном: о смерти. Впервые в жизни ей хочется умереть — лучше совсем не жить, чем просто существовать, давно перестав быть человеком. Сознание атрофировалось настолько, что, когда дверь открывается, являя гостя в черном плаще, Эл даже не удивляется и не пытается вспомнить имя этого мужчины — она просто смотрит, безразлично пожимая плечами. — Еще один несчастный? — хрипло смеется Кол, но гость отрицательно качает головой: — Я пришел выпустить вас. Вы свободны… теперь, — на лице незнакомца нет улыбки, и только теперь Эл решается спросить: — Но почему? Изолятор ведь охраняется… — Некому теперь его охранять, — только теперь Эллин вспоминает имя гостя. Ралоф: в прошлом друг, сейчас же — пережиток прошлого, человек, от которого в ее сознании осталось только это имя. — Ульфрик… а впрочем, вот. Газета. От той, что принес когда-то Колдер, остались лишь окровавленные обрывки. Эл раз за разом перечитывала те страшные слова, листала, откладывала, затем читала вновь, забывая, что уже неоднократно видела эти строки. И сейчас, беря в руки новую газету, она почему-то сразу цепляется за нужную статью: «Мэр Виндхельма — Ульфрик Буревестник — скончался от кровавой чумы. Теперь бывший безопасный оплот окончательно пал». Сознание сразу выдергивает из глубин памяти воспоминания об этом человеке — кажется, он управлял этим городом… да, точно. И сейчас, стоя перед Ралофом, Эл понимает: все, что она помнит и любит, сейчас разрушено. Навсегда. Солнечный свет бьет в глаза, и отвыкшая от дневного освещения Эллин опускает голову на кроваво-красный снег. Она бредет вперед, словно в трансе, не зная, куда ее приведет сознание. Все эти дома и улочки кажутся незнакомыми, но в то же время она точно знает, куда ей надо — в этот дом, вверх, теперь в эту отчего-то не запертую дверь. И только войдя, Эл вспоминает, что перед ней — ее квартира. Место, сожженное пожаром. Она идет по комнатам, видит обгоревшие стены… и телевизор. Почему-то ни его, ни пульт не поранило безжалостное пламя, в отличии от предметов мебели, поэтому, сама не понимая, что творит, Эллин садится перед ненавистным в прошлом зомбоящиком и включает его — впервые за все время. Сначала на экране идут помехи, а потом появляются какие-то люди. Кажется, это сериал. Старая Эллин уже давно бы фыркнула и ушла в другую комнату, но эта продолжает сидеть перед экраном и смотреть то, к чему бы в жизни не притронулась. Кровавая чума напрочь перевернула разум, не оставляя и шанса на возвращение прежней Эл. *** Эллин снова не знает, сколько времени прошло — каждый день начинается, словно в тумане, и она почти не помнит, что было вчера. В одержимом чумой городе остается только смотреть одну и ту же серию, чтобы на следующий день забыть и посмотреть ее снова, да шляться по улицам, глядя на окровавленный снег. Сегодня Эл выбирает второе — и идет бродить между домов, подальше ото всех, чтобы не наткнуться на таких же безвольных зомби, как она сама. Город превратился в ожившее кладбище, и, судя по всему, то же самое происходит во всем Скайриме. Все вокруг окрашено в кроваво-красные тона, и выпавший кристально-белый снег — словно насмешка, временное утешение, ведь через пару часов и он приобретет цвет крови, смешиваясь с атмосферой города. Эллин не знает, что случилось с Колдером, Ралофом и всеми теми, чьих имен она и не вспомнит — теперь каждый существует только для себя, не обращая внимания на других. Эл уже не раз задумывалась о смерти: она была готова прислуживать любому богу — всяко лучше, чем смотреть на разлагающийся город и гнить изнутри вместе с ним. Там, где в окровавленных сугробах валяются трупы, которые некому хоронить, не хочется даже существовать — что и говорить о жизни? Метель усилилась, и Эл зачем-то опускается на холодный снег. Почему-то вьюга становится… надеждой? Надеждой на то, что все станет как прежде, что им всем удастся создать новый мир — белый, как эти снежинки, одна за другой падающие на землю и вырисовывающие узоры на алой земле. Эллин позволяет им падать на рукава куртки, на брюки, на волосы… и улыбается впервые после того, как попала в изолятор. Сердце переполняет решимость, а глаза застилает пелена: наверняка это та самая приятная усталость, которая подарит спокойный сон без сновидений — впервые за долгое время. Ложась в мягкий белый снег, Эл улыбается — и последней мыслью становятся строки из одной из ранних газет, невзначай всплывшие в памяти: «Перед смертью больной испытывает уверенность в своем выздоровлении и словно чувствует себя лучше». И когда холодное тело некогда храброй и гордой Эллин отыщут в одном из сугробов, нашедшие лишь с недоумением посмотрят на чуждую им эмоцию на белом, как сам снег, лице.