***
— Ба, ты мои часы не видела? Я всю комнату уже перерыл вверх дном. — Да когда ж мне следить за твоими вещами? У меня своих хлопот полон рот. Я задумчиво присел на кушетку рядом с Василием, уплетающим за обе щеки картофельное пюре с мясной подливой и смотрящим какой-то голливудский боевичок по «Рен-ТВ». В своё время нам удалось урвать по дешёвке аж три телевизора, один из которых, самый маленький, разместили на кухне: у нас даже сложилась некая традиция ужинать под него. Моя тарелка так и стояла нетронутой, а я не спешил приниматься за еду. Не знаю, в чём дело, но потеря наручных часов наводила на меня тоску и напрочь отбивала аппетит. — Да ешь уже, — закатив глаза, я с раздражением пододвинул свою тарелку к Василию, что уже покончил со своей порцией и неотрывно вытаращился на мою. Вот же прожорливый какой, я с него лысею. Вытянув рот до ушей, тот молча кивнул и принял мою порцию. Ничего, проголодаюсь — положу ещё. Разве что за хлеб можно было опасаться, как бы Василий его не "заточил" до крошек — день закупок у нас планировался на завтра, и в хлебнице покоились лишь жалкие останки мучного. А пюре без хлеба всё равно, что суп без… без того же хлеба, да. Сплошное издевательство. — А сколько вообще времени-то? — задумчиво пробубнил я под нос, выискивая взглядом настенные часы. С момента обнаружения пропажи меня не отпускало чувство, что мне хочется узнать точное время. — Э-эм, ба, а куда подевались часы с кухни? Мой взгляд вперился в пустующее место, где должны были висеть квадратной формы, в бежевой раме, настенные часы. Хм, даже вбитый грубо отцом гвоздь куда-то испарился. — Кажется, твой папа снёс их в ремонт, стрелка барахлила или вроде того, — пожала плечами бабушка, не отрываясь от мытья посуды. Ничего удивительного, они довольно старенькие уже, вполне ожидаемый исход. Но гвоздь-то зачем убирать?.. А ну постойте-ка… Привстав, я пригляделся. Нет, мне не показалось — стена была абсолютно нетронутой. Дырки не было. Поклеили? Но зачем? А главное — когда успели? За те три-четыре часа, пока я шатался с парнями на улице? Не веря глазам, я поскрёб ногтем в месте, где должен был находиться гвоздь. Нет, дыру не поклеили обоями. Её полностью заделали. Куда бы я ни тыкал пальцем — он постоянно упирался в твёрдую стену. Мне… мне это просто мерещится? А-ха-ха-ха… Тут ведь никогда не было дыры и гвоздя? Но я ведь твердо убежден в обратном… — Пап? — Оставив пока кухню в покое, я осторожно постучался в соседнюю комнату. Отец уже вернулся и вовсю был поглощен футбольным матчем — он даже не заметил моего присутствия. — У тебя будильник рабочий? Сколько там времени? — Не знаю, отстань, не мешай, — отмахнулся тот, вылупившись на экран. Поняв, что в нынешней ситуации беспокоить его — себе дороже, я робко проскользнул в комнату для поиска заветного будильника, что обычно стоял на тумбочке возле кровати. Обычно… — Пап, а ты будильник тоже, что ли, снёс в ремонт? — кротко спросил я. Тумбочка также пустовала. Даже следа не осталось от агрегата, а ведь пыль на ней протирали неохотно — тонкий сероватый слой уже успел образоваться. И он был равномерным, словно на нём ничего и не лежало. — Не знаю, отстань, — вновь пробубнил он, как заведённый. «Да что за чертовщина?» — промелькнуло у меня в голове. Закравшееся было беспокойство медленно перерастало в тревогу. Ладони успели вспотеть, а по спине пробежал холодок. Подобных странностей с предметами и, уж тем более, поведением родственников на моей памяти никогда не было. Ладно кухонные часы, но будильник относительно новый — с ним-то что стряслось? Уходя, я мельком обронил взгляд на экран телевизора. Если не ошибаюсь, некоторые телеканалы транслировали спутниковое время, но данный, спортивный, был не в их числе — вообще никаких цифр не проглядывалось. Возможно, мне просто показалось, но там отсутствовало даже время матча, обычно выведенное в правом верхнем углу. Да нет, показалось, скорей всего… это уже совсем бред. Остался последний из присутствующих членов семьи. — Вареник, я войду? — я деликатно постучал в неприметную дверь, зажатую между моей комнатой и чуланом. — Надеюсь, ты одета… Сказано сие было скорей по привычке, так как эта девчонка, уже привыкшая к неотесанности своего старшего братца, никогда не позволяла себе оставлять комнату открытой, если пребывала в неглиже. Вот и сейчас меня встретили два гладких полушария ягодиц, обернутые в спортивные шорты и покачивающиеся в такт на кровати: сестрёнка, лежа на животе, читала очередной ужастик Роберта Стайна, отгородившись от внешнего мира при помощи наушников и кассетного плеера. Меня всегда раздражала её эта манера лежать, прости господи, задницей к двери: открывавшийся мне каждый раз при посещении ее комнаты вид вгонял в краску и заставлял испытывать смешанные чувства. Я всё же парень, как ни крути — какой-то стыд должен же быть. Поморщив лоб, я смело шагнул внутрь. — Да какого чёрта?! — заметив наконец меня, уже успевшего обшарить все доступные места, Варя рывком вскочила с кровати, недобро уперев руки в бока: мои визиты всегда оставляли желать для неё лучшего, но мне и самому хотелось быть здесь меньше всего — все эти плюшевые игрушки и девчачьи постеры на стенах заставляли чувствовать себя неуютно. — Не смей трогать мои вещи, увалень! — Не шуми, — спокойно осадил я её, не прерывая своих поисков. — Ты мои наручные часы не брала? — Далось мне твоё барахло, — насупилась та. — Это всё? — А твой будильник где? — Мне почем знать? — девочка раздраженно закатила глаза. — Да оставь уже мои вещи в покое, ты! — Будильник… — я чувствовал, что моё терпение понемногу достигало своего апогея, и тревога медленно перерастала в обычный гнев, отчего голос невольно повысился. — Мне он нужен, срочно! — Ничего не знаю, убирайся из моей комнаты! — взвизгнула та, злобно указав на распахнутую дверь. — Я сейчас отцу пожалуюсь, что ты такой грубиян! — Время, твою мать! Поддавшись внезапному порыву, я крепко обхватил ладонями её худые плечи, отчего девочка в испуге попыталась дернуться, но её сила была нечета моей. Я понимал, что делаю что-то неправильное, но и не подумал себя останавливать. Я сжал плечи сильнее — Варя взвизгнула сквозь плотно стиснутые зубы, вероятно, противостоя боли, причиняемой мною. — Живо! — грозно потребовал я снова. Девочка, не знающая куда деваться, затряслась в моих руках, не в силах что-либо ответить — её широко распахнутые карие глаза в этот момент были красноречивей всего: она пребывала в шоке от моего поступка и добиться от неё хоть чего-то в данный момент — замысел заведомо провальный. И стоило мне заметить её начавшие увлажняться глаза так близко к себе, как меня тут же "отпустило". Весь гнев моментально заменился раскаянием. — П-прости, — отведя взгляд, я разжал успевшие побелеть от напряжения пальцы, и та спешно отступила от меня на пару шагов. — Я не хотел… просто… — Пшёл… вон… — только и прошептала она трясущимися губами, прижимаясь спиной к стене, тем самым освобождая мне путь. Обескураженный и опустошенный, я медленно побрёл прочь к себе. Конечно, вся эта ситуация с часами что-то из ряда вон выходящее и знатно так раздражает. И всё же моему поступку нет оправдания. Она не просто девочка, да ещё младше меня — она моя сестра, с которой у нас, на удивление, выстроились вполне тёплые отношения, несмотря на случающиеся перебранки. Моя кровь. Моя семья. Да что здесь творится?.. И что на меня нашло? Всё, на что меня хватило — молча упасть на стул и вытянуть ноги под письменным столом. Трудно сказать, сколько я так просидел — мой взгляд вяло перетекал от одной точки к другой, без интереса разглядывая немногочисленные пожитки: простые книги и школьные учебники, перемешавшиеся все на одной полке крохотного шкафчика; игровая приставка покоится на дне картонной коробки вместе с десятком картриджей, убранными подальше в уголок; за спиной не застеленная с самого утра простенькая пружинная кровать с побросанной прямо сверху сменной одеждой, в которую я так и не переоделся с улицы. Может, для начала стоит переодеться? Но меня сейчас не заботят подобные мелочи — я растерян… если не сказать, напуган. Вот только чем? Трудно сказать, но что-то настойчиво клевало меня в затылок, требуя собраться с мыслями. — Мама… — вырвалось у меня, стоило мне хоть немного расслабиться. Я не знаю сколько сейчас времени, но по внутренним ощущениям уже не меньше десяти — её самая поздняя электричка, с которой она сходила на нашей станции, прибывает где-то в половине одиннадцатого. Мне нужно поговорить с ней, тем более что с мамой у нас лучше налажено взаимопонимание, чем с кем-либо ещё. У меня складывалось впечатление, что я схожу с ума в этих четырех стенах — встречу её, заодно проветрюсь. — Внучок? — Я настолько спешно возился с обувью, что мой шорох, наверное, был слышен на всю квартиру: голос бабушки сразу же раздался со стороны кухни. Как и звон от алюминиевой ложки, скребущей по керамической тарелке — Василий до сих пор не расправился с моей порцией? Прошло уже минут десять-пятнадцать… Чудеса, да и только. — И куда ты собрался на ночь глядя? — Не переживай, я тут, рядом, — отмахнулся я, уже на ходу застегивая куртку. — Скоро буду. Ключ уже сделал второй оборот в замке, когда бабушка бросила мне что-то вслед, но я не стал слушать: не до нравоучений мне сейчас. Перепрыгивая через ступеньку, я пулей вылетел из подъезда и понёсся по тропинке, ведущей через небольшую игровую площадку, что окружают три трёхэтажных дома, беря оную в своеобразное кольцо. Если бы меня сейчас спросили, зачем я бегу — мне нечего было бы на это ответить. Я не знаю, когда именно она приедет и сколько времени придётся прождать её там. Мне просто хотелось оказаться там как можно быстрее, словно вокзал являлся единственным лучиком надежды в этой тьме абсурда и непонимания. Местная администрация скверно заботилась о благоустройстве поселения, но на уличные фонари не поскупилась: дороги были честно освещены на всю возможную мощь. Я бежал по разбитому, но хотя бы превосходно видимому асфальту, будто и не наступала никакая ночь. Лишь абсолютная пустота улиц и отсутствие каких-либо звуков, кроме завывания гуляющего ветра, напоминали о времени суток. Успела возникнуть слабая отдышка, когда я свернул на перекрестке вправо. Городской район остался по правую руку — вдалеке всё ещё можно разглядеть мерцание огоньков окон. Теперь же меня провожали быстро сменяющиеся деревянные домики с успевшими поржаветь металлическими калитками, хотя кое-где сохранились и деревянные заборы. У меня нет желания вертеть головой по сторонам, но краем глаза таки успел отметить, что чем дальше мои ноги несли меня, тем реже попадались горящие окна. И свет в них становился всё тускней и тускней. Снова моё воображение играет со мной злую шутку? Спину приятно обдало холодом, стоило мне рухнуть на металлическое покрытие лавочки и блаженно откинуться назад, на перила платформы. К счастью, железнодорожный путь, что вёл поезда со стороны города в глубинку, располагался прямо у основной дороги — вторая платформа находилась дальше и путь туда вёл по протоптанной тропе, что дугой идёт справа от "бетонки". Когда заняться дома было нечем, я частенько вот так прибегал встречать маму с работы. Она постоянно сетовала, мол «нечего ребенку так поздно гулять», но в итоге довольно вручала мне сумку, и мы неспешно возвращались домой. Забавно, но сейчас я думал об этом так, словно это было очень давно, хотя с последнего раза прошло-то дня три, не больше. Жжение в горле понемногу отступило, возвращая мне ровное дыхание, пускай и всё еще горячее от физических нагрузок — я далеко не спортивный парень, всё больше увлекающийся видео и карточными играми. Платформенные ночные лампы светили исправно и даже ярко, если сравнивать с огнями близстоящих жилых домов, где окна скорей просто окрашивались в жёлтые и белые тона, без намёка на освещение… словно глаза устилала пелена, но её никак не убрать. Да что за?.. Нет, я просто устал… Вон уже с трудом зевок проглатываю. Обычная сонливость. Лишь бы не заснуть — пускай сейчас и не зима, но всё еще холодно. И есть шанс, что, уснув тут, я больше не проснусь… Нет, что за бред я несу? Просто заболею ангиной, да… точно. Ожидаемо, в такое позднее время вокзал был безлюден и тих. За то время, пока я бежал сюда, даже ветер успел стихнуть и теперь воцарилась могильная тишина. Люди давно сидят дома, а некоторые уже и спят. Те редкие птицы, что уже успели прилететь, берут с нас пример и также не подают признаков жизни. Растирая покрывшиеся мурашками ладони, я невольно взялся бродить туда-сюда по платформе, поскольку чувствовал себя отдохнувшим и не видел смысла морозить ещё и зад. Семафор привычно горел синим цветом и не менялся уже минут десять… Ах, если бы я ещё знал, что эти цвета означают… — О-ом… — озадаченно выдохнул я, проходя мимо застеклённого расписания поездов. — Чего это оно?.. Конечно, весна только-только отвоёвывала жизненное пространство у прошедшей зимы, но… Стекло практически полностью покрылось испариной, не позволяя мне что-либо разглядеть, смазывая текст на бумаге. Лишь самый малый, даже крошечный, участок не поддался непогоде — виднеющаяся строчка оповещала о прибытии электропоезда номер 1507 в 20:22. Даже не зная сколько сейчас времени мне было понятно, что это не мой транспорт: уже наверняка одиннадцатый час, да и мать раньше девяти не закончила бы. В тщетной попытке хоть немного протереть подморозившееся стекло, я довольно скоро отказался от этой затеи, тихо бранясь сквозь зубы и продолжая вырисовывать круги по платформе. Ничего, рано или поздно какой-нибудь поезд проедет — они едва ли не до двух ночи мотаются. Да и не может же мама не приехать, верно? Ведь верно?..***
— Да как так-то?.. С подрагивающих от холода губ сорвался один единственный вопрос, направленный непонятно кому в этой глуши. Глуши в самом её прямом смысле. Обычно оживленная мостовая дорога, что отсюда была хорошо видна даже сквозь тьму, в основном из-за снующих туда-сюда автомобилей, сейчас являлась лишь жалким, ничем не подсвеченным контуром — будто все шофёры повально слегли от болезни или передумали ехать по своим делам. Да и чёрт с ним, с мостом, но за весь этот час — по ощущениям, — что я тут проходил взад-вперед, ни один поезд не проехал мимо: ни по этому пути, ни по соседнему. Неужто и машинисты заболели? Вечером, насколько я знал, никогда не было столь длительных перерывов — не более, чем в полчаса. — Может, случилось чего? — спускаясь по лестнице, пробормотал я в пустоту. Мне кажется, что я утрачу чувства речи и слуха, если буду делать это про себя. Забавно. — Мама, наверное, осталась у кого-то из друзей по работе, так как не смогла попасть на электричку… Не скажу, что это прозвучало железобетонно, но как минимум являлось хорошим объяснением, что в данный момент не могло меня не устроить. Пребывая в растерянности, я запоздало отметил, что спустился с противоположной стороны платформы, чуть поодаль от моей дороги — та, что предо мной, вела через соседнюю улочку, которую окружили такие же деревянные, а местами и каменные, домики. Подумав, что особой разницы нет, я решил пройти здесь. Тем более, что этими путями я ходил достаточно редко и мне стало любопытно, что здесь да как. Внутренние часы говорили мне, что уже близился первый час ночи, но окружение осталось неизменным, будто до сих пор поздний вечер: тёмные с голубоватым отливом от луны тени окутывали строения из дерева и камня. Можно сказать, я двигался уже на ощупь, различая лишь контуры границ дороги в виде канав — на этой улице окна абсолютно всех домов были погашены, а полная луна неохотно выглядывала из-за облаков, вдобавок оказавшись за моей спиной, что собственная тень простиралась на добрые метры вперед, создавая "слепое пятно" из черноты. Чувство сонливости довольно странно гармонировало с пробирающим до костей холодком, и я уже не придавал особого значения размытости картинки в моих глазах — выйти бы поскорей на главную улицу к фонарям, и там останется только идти всё прямо и прямо. Узенькие дворовые улочки хоть и были оснащены редкими фонарными столбами, но они отчего-то отказывались гореть. Но после протяжного зевка, встряски головы и протирания мутных глаз размытость картины никуда не делась. Я старательно ещё раз растёр веки рукавами — нет, это не помогло… стало даже, как мне показалось, ещё темнее. Тьма, подобно невидимому огромному зверю, медленно втягивала в себя пространство передо мной, как если бы гигантская пасть съедала саму реальность, кусочек за кусочком. Кусь… кусь… кусь… В панике оглянулся — смутная видимость оставалась лишь в пределах десяти-пятнадцати метров, а дальше сплошная непроглядная пустота. То же и впереди. Я стоял на жалком клочке бетона окружностью в тридцать-сорок метров, не более… и пространство предо мной постепенно сужалось, стремясь заглотить и меня. Что это? Почему? Как отсюда выбраться?! Мозг в столь экстремальной ситуации попросту отказывался работать, отрицая само происходящее с хозяином как нечто нереальное. Я уже намеревался зачитать молитвы, что ещё помнил от набожной прабабки… Закрой глаза… Как вдруг услышал тихий, но очень отчетливый шёпот. Он прошёл вскользь мимо ушей, словно эти слова принёс ветер… Нет, казалось, что их и произнёс сам ветер. Он был лишён каких-либо человеческих черт: сухой и безжизненный, как если бы их выдавала машина, что любят изображать в фантастических фильмах. Но сейчас он внушал доверие, в отличие от моего бесполезного в данный момент, окончательно обратившегося в страх разума. Я послушно опустил веки. Теперь я полностью отрезан от мира… пускай и визуально — один лишь слух всё ещё разбирает отдельный шелест листвы на ветру и металлическое поскрипывание вечно незапертых калиток. Беги… не теряй время… отныне оно важнее чего бы то ни было… Мне очень хочется переспросить, что под этим подразумевалось, но страх пересилил любопытство. И я, как по команде физрука, сорвался с места. Отсутствие видимости под закрытыми веками вкупе с разбитой дорогой доставляли массу неудобств. Вплоть до того, что я чуть не "поцеловался" носом с асфальтом, в момент падения интуитивно согнув колено и выкинув вперед правую руку. Острая боль прожгла ладонь — шершавая поверхность ободрала кожу до крови, чувствовалась проступающая влага. Благо хоть коленка отделалась простым ушибом, благодаря прочным джинсам, и я без труда смог возобновить движение, оттолкнувшись пальцами пострадавшей руки от бетонного покрытия. Я бежал уже секунд тридцать — скоро должен быть перекресток, ведущий к основной дороге, куда, судя по зову бешено выстукивающего сердца, мне требовалось выйти. Туда, где спасительный свет, что развеет эту тьму… Не знаю, почему я так в этом уверен. Я уже ничего не знал наверняка — просто подчинялся инстинктам. Гонимый страхом и отчаянием, я не сразу обратил внимание, что уже какое-то время не слышу окружения. Даже собственное дыхание звучало лишь в моей голове в виде пульсации, но не звук. Его будто выключили — как переключатель, лёгким движением руки. Всё, что я мог ощущать в данный момент: бесконечно тянущийся неровный бетон под подошвами моих кроссовок. Один метр и налево… Чуяло моё сердце, что я где-то близко к перекрёстку, пока голос вновь не помог мне, подсказав момент для поворота. Судя по тому, что я до сих пор никуда не врезался и не свалился в канаву — путь правильный. "Бетонка" не прекращалась… и даже становилась вроде как ровнее, что указывало верность направления и близость главной дороги. Бег занял лишь полторы минуты, а легкие уже выжигает, как будто я принимаю участие в марафоне — эх, спорт явно не моё. Щеки неистово пылают. Пот струится со лба на нос и слетает с кончика вниз, щекоча и вызывая желание чихнуть. Ступни уже начинали терять чувствительность, словно их отдавил слон. И сколько я так ещё протяну?.. Десять метров… Десять метров. Каких-то десять длинных шагов. Спасение уже близко! После девятого шага я уже в прыжке преодолел последний метр… И обдав лицо неизвестной, и даже неприятной "волной", меня вновь принял в себя мир привычных звуков и цветов — сквозь веки внезапно прорвалось знакомое желтоватое свечение. С опаской приоткрыл один глаз. Прищурился. Только затем открыл второй… И устало выдохнул весь скопившийся в лёгких воздух. Я вернулся. Не знаю, что это такое было, но… всё вернулось в прежний вид. Аккуратные домики; длинная пустая дорога с выстроившимися в ряд фонарными столбами, что светили, казалось, ярче прежнего и в какой-то мере успокаивали всё ещё бесновавшееся сердце; гуляющий, то и дело гонявший пыль, возобновившийся ветерок. — Ч-что за ч-чертовщина? — подрагивающим голосом пробормотал я, медленно озираясь по сторонам, всё еще опасаясь этой… сгущающейся тени. Но её не было. Посёлок выглядел как и обычно, уже не пугающий даже ввиду тёмного времени суток — спасибо яркому уличному освещению. Пока утирал взмокший лоб рукавом, у меня непроизвольно вырвалось: — Я что, заснул по пути? Успокоившись, мозг пытался объяснить случившееся более рационально, отказываясь воспринимать увиденное как объективную реальность. Ему проще оказалось списать всё на сонливость и усталость… и мне сейчас лень было с ним спорить. Да и как можно спорить с самим собой? Несусветная глупость. Сплюнув в канаву, я побрёл вниз по улице, растирая уже окоченевшие руки. Ну и ночка выдалась… Чую, что спать буду, как убитый. И даже не вспомню об этом выходящем за любые рамки разумного случае.***
Тяжелый лязг закрывающейся стальной входной двери. Меня встретил спёртый, но оттого и тёплый воздух. Никогда бы не подумал, что буду так рад родному подъезду. Отдавленные измотанной тушей ступни с шумом опускались на каменные ступеньки, пока их хозяин старательно взбирался на площадку третьего этажа. Роясь в кармане в поиске ключей, я только у дверей квартиры осознал, что оставил друга одного на столь долгий промежуток времени. Ещё ведь обещал ему помочь в освоении одной из его игрушек, а он небось уже расстелил матрац на полу и сопит в обе ноздри: уже второй час, как-никак, — Василий всегда предпочитал ложиться пораньше, даже оставаясь у кого-то из нас с ночевкой. Воспитание-с. Отворив тяжелую дверь, я по привычке хотел было обозначить своё возвращение, но вовремя спохватился и тихонько просочился внутрь, стараясь не скрипеть петлями. Как вскоре выяснилось, зря старался — телевизор на кухне по-прежнему работал, давая мне понять, что кто-то из домочадцев "точит" на ночь глядя. Завтра выходной, так что ворчать по этому поводу никакого желания не возникло — я поступал порой аналогичным образом, так что не мне, грешному, на других пенять. — Бли-и-ин, мама, походу, сегодня не приедет, с поездами что-то. Надеюсь, заварка ещё оста?.. Мягко толкнув внутрь кухонную дверь, ещё не переступив толком порог я, с изумлённым видом пересёкся глазами с Василием, что до сих пор сидел на своём прежнем месте и уплетал картофельное пюре. Складывалось ощущение, что он и не покидал помещения, всё это время бессовестно уничтожая мою провизию… И это когда я сам ещё не ужинал вовсе! — Вась, ты в конец обнаглел? — закатывая глаза, в раздражении бросил я. Тот безмолвно уставился на меня, словно я ляпнул последнюю ересь, за которую раньше меня бы непременно сожгли на костре. Так и не дождавшись ответа, я вынужденно добавил: — Сколько в тебя влезает-то, помело? Мне хоть оставил что, троглодит? — Никит, ты нормальный вообще? — прожевав как следует, тот наконец соизволил подать голос. — Сам, главное, отдал свою порцию, а теперь негодует… — Я тебе одну отдал, а это какая уже? Пятая? Или хочешь сказать, что два часа ешь исключительно мою порцию? — Какие два часа? — вылупился на меня Василий, будто увидал экзотическую зверушку в зоопарке. — Тебя не было полминуты, наверное. — Ась? — Теперь уже я взирал на друга, как на невиданное создание природы. — Ты что лопочешь? Я там чуть пятую точку не отморозил, пока шатался на… Я своевременно, краем глаза, заметил стоявшую у раковины бабушку. Если она услышит, что я в это время ходил до вокзала, что не так уж и близко располагался от дома, — скандал устроит, как пить дать. Нет, лучше тактично промолчать. — …Ну, в общем, меня достаточно долго не было. Какие полминуты, ты о чём? — Заболел, что ли? — Друг было потянулся ко мне рукой, но я поспешно отпрянул прочь. Да он, никак, насмехается надо мной?! Впрочем, на его лице не было и намёка на хохму — тот говорил вполне себе с серьёзным выражением лица. — Вон, даже фильм всё еще идёт, что мы смотрели давно, помнишь? Я недоверчиво покосился на экран. У меня нет привычки лупиться в телевизор во время еды, как у некоторых членов нашей семьи, так что особо не запоминал, что там шло сегодня. Однако центрального актёра сегодняшней картины мне запомнить удалось чётко: это был раскаченный австрийский бодибилдер Арнольд Шварценеггер — один из моих кумиров, пускай и наделенный, так сказать, своеобразной актерской игрой. И если не ошибаюсь, там был отрывок сцены, где инопланетное существо пыталось выследить его в джунглях, пока Арни умело прятался от неё, повиснув на протянутом над пропастью толстом бревне. Хороший фильм, особенно для своего времени — у нас от него все в восторге. — Не понял… — Я даже приблизил лицо к экрану телевизора, хотя на зрение пока не жалуюсь. — Он всё ещё идет? — А я о чём, — недоуменно повёл плечами друг, зачерпывая ложкой пюре… Чёрт побери, определенно из моей порции, что я ему тогда отдал — я только сейчас понял, что его тарелка стояла поодаль, опустевшая, когда как сам "хомячил" из моей: вот же и цветочный голубоватый узор виднеется. Такая тарелка была лишь одна — в свое время я их все случайно побил, сохранив лишь единичный экземпляр. Кошмар, казалось, уже отпустивший меня насовсем, настиг внезапно вновь. Я вспомнил, отчего изначально бежал из дома. И это не желание поскорей увидеть маму. Я что же… один это вижу? — Сколько… — не своим голосом обратился я ко всем присутствующим в помещении, заранее понимая всю тщетность этого действа. Но ничего другого на ум не приходило. — Сколько сейчас времени? Смотревший в мою сторону доселе Василий словно целенаправленно уткнулся в свою тарелку, нарочито медленно и с чувством прожевывая пищу, после чего скребя по дну ложкой… И так раз за разом, будто выполняя некий ритуал. Бабушка и вовсе не поворачивалась в мою сторону, продолжая… Да, так и есть, мне не показалось — она продолжала мыть посуду, как и пару часов назад, хотя с её опытом домохозяйки она должна была управиться минут за десять, несмотря на целую гору в раковине. Оба словно демонстративно не обращали на меня более никакого внимания, как будто меня здесь нет и в помине. Ногти больно впились в израненную ладонь, отчего та ещё вновь засочилась. Краем уха я даже уловил шлепок капли об паркет, но у меня нет желания глядеть вниз. Меня распирал… Нет, в этот раз не страх. Гнев. Непонимание уже так глубоко въелось внутрь, что вызывало лишь злость и желание разрушить, но никак не испугаться и забиться в угол. Казалось, сама реальность старалась игнорировать моё существование, на что я был готов ответить агрессией. И если потребуется — откровенным насилием. Не выдерживая всего этого давления, я с чувством ударил ближайшую ко мне стену, отчего бедная штукатурка затрещала и, как показалось, даже частично осыпалась под обоями. И что есть мочи яростно прокричал, желаемый быть услышанным хоть на другом конце посёлка: — Да будьте вы все прокляты, мать вашу! Кто-нибудь в этом доме уже скажет, который сейчас час, да сгореть вам всем в аду в ином случае?! Я опустошенно уронил голову на грудь, бешено глотая ртом воздух. Аж гора с плеч после столь бурного выплеска эмоций. Как же полегчало-то. Мне даже стало стыдно за свою выходку. Я уже вознамерился было подобрать наиболее искренние слова извинений, нехотя поднимая голову с виноватой улыбкой… Когда встретился с нацеленными на меня двумя парами широко распахнутых глаз. Неподвижные, остекленевшие, будто у покойников, взгляды — они пронизывали меня насквозь, заставляя вжаться в закрытую за моей спиной дверь. Эти двое не проронили ни слова, уставившись прямо на меня, оторванные от своих прежних дел. Они теперь больше напоминали кукол, что искусный художник вылепил из воска и придал им форму родственников и знакомых, при этом лишив их самого важного, что могло бы сделать их людьми — души. Эти глаза попросту были лишены чего бы то ни было живого: ни искры, ни внятной фокусировки… Они просто смотрели в одну точку, коей являлся я целиком. Даже звуки на какой-то миг стихли, словно та тень вернулась, чтобы уж теперь гарантированно поглотить меня… И в глазах угрожающе зарябило. Их лица, как и всё окружение, неуловимо теряли форму и размывались, как если бы краски на оставленной под жарким солнцем картине начали плавиться и стекать с полотна, преображая некогда произведение искусства в безобразную мазню. Разум снова замутило, а я весь сжался, не зная куда от этого деться… Меня спасли вновь пробудившиеся инстинкты к самосохранению: распахнув дверь буквально стоя к ней спиной, я развернулся на месте и, ничуть не разбирая дороги, понёсся как угорелый в свою комнату — мою последнюю обитель в этом хаосе. С диким грохотом дверь встала на место, ограждая меня от внешнего мира и добровольно запирая в этих маленьких четырёх стенах. Жуткое затишье растянулось для меня на мучительные секунды… если не минуты. Я ничего не слышал, кроме стуков собственного сердца, что отдавалось аж в висках, заглушая все сторонние звуки. Тело вжалось в дверь, подпирая вход на манер засова, ввиду отсутствия в моей комнате замка: меня не отпускало чувство, что перестань я контролировать вход — и оно меня сожрёт… что бы оно ни было. На светло-голубоватой поверхности двери осталась заметная алая клякса: ладонь продолжала слабо сочиться, однако в такой ситуации я успел напрочь позабыть о ней, что даже ноющее пощипывание растворилось в этой суматохе. Но вот, вроде как, всё понемногу возвратилось на круги своя, как если бы кто-то дернул переключатель. Слабые отголоски обоих телевизоров, бурчание бабушки на Василия, переменчивые возгласы болеющего за футбольный матч отца — всё это просачивалось через дверь, которую я судорожно продолжал подпирать, стоя на трясущихся ногах. Если прислушаться, я даже мог расслышать довольное напевание младшей сестры за стенкой, что небось продолжала вычитывать свои ужастики под попсу из плеера. Я что, схожу с ума?.. — …Или сам мир сошёл с ума? — вырвался из меня едва разборчивый шёпот. Я опустошённо съехал по двери на пол, всё не решаясь от неё отойти. Как и не в силах продолжать держать собственную тушу на ослабевших ногах. Важно одно: на текущий момент я в безопасности… кажется.***
— Время… отныне оно важнее чего бы то ни было?.. — произнёс я в пустоту, ни к кому конкретно не обращаясь. Я припомнил услышанное от неведомого голоса, когда был ещё на улице. Я тогда не понял смысл этих слов… да и сейчас слабо представляю, если честно. Но просидев под дверью уже часа полтора, я не знал, о чём ещё думать. Мне показалось это важным. Уж куда более важным, нежели всё остальное, чем я мог довольствоваться в этой крохотной "коробке". Я окончательно потерял счёт времени. Предположительно, сейчас уже не меньше четырёх. Почти утро, если так разобраться. Но за широким окном с распахнутыми в стороны занавесками по-прежнему царила мгла. С этой стороны не видно было даже вездесущей луны, отчего чернота бескомпромиссно облепила стёкла, скрывая как далёкий лес, так и простирающиеся над ним звёзды. Что ж, сейчас только начало весны — не мудрено, что ночи всё ещё длинные. Но даже в этом безумии она не может длиться вечность. Ведь правда? Это невозможно. Это нарушение элементарных законов мироздания. Я надеюсь, по крайней мере…***
В моей комнате имелся такой же маленький телевизор, какой стоял на кухне, но я отчего-то боялся к нему прикасаться. Вероятно, мне не хотелось видеть то, о чем я уже постепенно догадывался… хоть до конца ещё и не признавал этого. Тем временем я кидал теннисный мячик в стену, стараясь словить его одной рукой. Лишь один бог ведает, сколько я так убиваю время, ведь до этого я просто считал про себя секунды. И окончательно выдохся, когда цифра ушла за десять тысяч. Забавно, однако, несмотря на физическую вялость, сна не было ни в едином глазу: мозг просто начал отдавать неприятными болезненными спазмами при моей попытке продолжить счёт, но желание поспать отметал напрочь — не знаю, сколько я по итогу бесцельно провалялся на кровати, но стоило мне уйти в дрему, как я тут же выныривал обратно. Даже в царстве грёз мне найти спасения не суждено. Наверное, со стороны я уже был похож на восставшего мертвеца: взлохмаченные и мокрые от уже остывшего пота волосы, безжизненный затуманенный полузакрытый взгляд, онемевшее от продолжительного полулежащего положения тело, что при каждом движении конечностей оно отзывалось хрустом суставов. Ну и жуть, полагаю. Как хорошо, что меня это заботит в последнюю очередь. Думаю, и без учёта затраченного времени на попытку уснуть, как и на бессмысленное издевательство над стеной, сейчас должно быть не менее шести-семи утра. Даже зимой в этой время можно было наблюдать розоватый рассвет, что уж говорить о начале весны… Я медленно повернул голову влево, решив выглянуть в окно. И увидел там то, чего я так боялся до потери разума — это треклятое окно всё такое же чёрное! Рассветом и близко не пахло! Более того, все звуки, что доносились до меня вокруг, продолжали повторяться раз за разом, словно заезженная, не желавшая сменяться, пластинка. Арни так и борется с пришельцем, и победитель в схватке в ближайшее время оглашён не будет; бабушка в тысячный раз, если не больше, за что-то бранит Василия, который в свою очередь в тысячный раз что-то виновато мычит — я уже устал разбирать его слова, но не думаю, что они отличаются от множества предыдущих; отец, в любой другой ситуации уже давно сорвавший бы глотку от стольких выкриков, так и следит за своим матчем, который и не думает заканчиваться… Уверен, что встань я сейчас с кровати и прислушайся к соседней стене — услышу то же нежное мелодичное напевание сестрёнки, повторяющееся из раза в раз… раза в раз… Хоть разбей всю эту чёртову технику в доме. Впрочем, такая мысль и без того уже закрадывалась в голову, когда мой внутренний счёт перевалил за три тысячи и я уже успел наслушаться этой зацикленной какофонии. Но на тот момент я всё ещё сидел под дверью. Скованный страхом и ожидающий спасительного рассвета. Рассвета, что уже никогда не наступит…***
— …Но если есть в кармане пачка сигарет, значит всё не так уж плохо на сегодняшний день… Жаль только, что это лишь песня, а мне всего четырнадцать, и я, в силу возраста, не располагал подобными причудами. Но сейчас явственно ощущалась жажда… хоть чего-то — пускай и того же никотина, да. Никогда не пробовал курить, как и пить. Да и желания такого не возникало до нынешних пор. Сейчас же я просто нутром ощущал, что велика вероятность попросту умереть запертым в этих четырёх стенах, что понемногу начинали давить и сводить с ума своей однообразностью. — Красная, красная кровь… Через час уже просто земля, — уже сам не разбирая, что мелю, я просто "выплевывал" всё подряд, лишь бы не оставаться в тишине. Вернее, наедине с этими повторяющимися отголосками имитации жизни. — Через два на ней цветы и трава, через три она снова жива… И согрета лучами звезды по имени Солнце... Бросил безразличный взгляд на так и неизменившееся тёмное окно и с желчью пробормотал, сам не знаю кому… или чему: — Где ж ты, скотина, когда так нужна… светило ты наше ясное?.. Один лишь бог ведает, сколько прошло часов. А быть может, уже и дней? И март ли ещё месяц на дворе? Да какая к чёрту разница, если время попросту остановилось — оно живо лишь внутри меня, пока я помню о его существовании. И уже понемногу начинало казаться, что это ненадолго. Если это я сошёл с ума — вероятно, меня сейчас госпитализировали туда, где стены белые и мягкие, а свет нежный и приятный. Сейчас, небось, лежу под таблетками, пускаю слюни на матрац… Но если всё же мир вокруг сошёл с ума? Я более чем уверен в своем психическом состоянии и меня не могло так "понести"… даже при каких-то трагичных обстоятельствах, прости господи. Но в таком случае это означало бы, что даже существуй Бог на этой земле — он определенно покинул этот мир, обрекая его на гибель. А что, может, так оно и есть? И это своеобразный ад? Быть запертым в четырёх стенах, не имея возможности выйти наружу, вынужденным переживать этот самый момент раз за разом, бесчисленное множество раз… Что это, если не преисподняя? Значит, я уже умер? Живые в ад не попадают… Или?.. Тело слушалось неохотно, но моё чувство скуки достигло такого пика, что на одной лишь силе воли мне удалось слезть с кровати и покачивающимся шагом приблизиться к полкам со школьными принадлежностями. Я никогда заранее не собирал рюкзак, поэтому всё валялось на видном месте, не требуя затраты времени на поиске. Блин, так говорю, будто время теперь имело хоть какое-то значение. Искомый предмет обнаружился на второй полке сверху рядом с карандашами, что логично. — Да что я делаю?.. — Закатывая рукав теплой кофты — отопление в моей комнате было слабоватым, — я трясущимся пальцем выдвинул лезвие старенького канцелярского ножа и примерился им к запястью. — А что, если я и правда умру? И чем же такое существование… отличается от смерти? И ведь не поспоришь — даже если я умру, то это, возможно, и к лучшему… Я, вон, уже начинаю слышать всякие голоса… Усмехнувшись, я опустил нож на слегка выпирающею вену на коже и резким рывком увёл лезвие в сторону. От болезненно укола в руке я невольно скривился, что нож незамедлительно полетел на пол. По комнате начали раздаваться звонкие отголоски падающих на пол частых капель. Ткань носков успела стать липкой и влажной от попавшей на них крови, но сейчас мне не было до этого дела — я в панике зажал рану ладонью как можно сильнее в надежде перекрыть кровоток. Я полностью осознал, что жив: мертвецы не чувствуют боли. И их не одолевает слабость от кровопотери. Я понятия не имел, что делать с раной, поэтому на одних инстинктах обвязал её наскоро найденной тряпкой — та быстро окропилась и стала мокрой. Хлопнув себя по лбу от припомнившихся мне уроков ОБЖ, я взял первую попавшуюся футболку и потуже затянул её на бицепсе, перекрывая кровоток. Стало полегче, хотя под моими ногами успело натечь некоторое количество жидкости, что я едва не заскользил по гладкому ламинированному полу. Вот же баран! Похоже, у меня и правда едет крыша, коли я решился на подобный шаг. Нет, я хочу жить. Безумно хочу. Ты такой слабый… даже обретя зрение, отказываешься смотреть… — Так мне не почудилось?.. — продолжая зажимать рану на руке, я опустился на край кровати и обратил злобный взгляд к потолку, будто бы со мной говорил «он». Хотя меня до последнего не отпускала мысль, что это просто шизофрения. — Какого хрена ты вынудил меня это сделать?! Никто не может сделать твой выбор… только ты сам… — Ах ты… — скрежетнув зубами, я был вынужден умолкнуть. Ведь мне нечего возразить на это. Голос абсолютно прав — это изначально была моя идея. Но… — Ты подтолкнул меня к этому, засранец! Время… ты потерял его… потерял себя… — Хватит говорить загадками, едрить твою! — Я чуть не вскрикнул от боли, когда случайно сжал пальцы, придерживающие повязку на ране. Ты отказываешься смотреть… обрёл зрение, но не желаешь открыть глаза… — Что?.. На что я должен смотреть?! — взвыл я, подобно дикому животному. Как же он меня достал… Я уже жалею, что успел перевязать порез. — Да скажи ты уже конкретней! Нож… используй его, и ты увидишь… сможешь увидеть… — Н-нож… — сбитый с толку, я натолкнулся взглядом на канцелярское лезвие, что уже успело обагриться. Поднял его — до ужаса липкая, некогда бывшая зеленой оболочка без труда клеилась к моим и без того алым пальцам. — И что мне?.. Рана на запястье неприятно кольнула, как бы намекая на самый очевидный вариант. — Т-только не говори, ч-что мне снова н-надо… Увидеть можно множеством способов… слушай свои инстинкты… — Ин…стинкты?.. Ничего не понимая, я тем не менее постарался успокоиться и прислушаться к себе. Что мне сейчас говорят инстинкты? Что мною движет? Гнев. Просидев в четырёх стенах столько времени, мною движет прежде всего злость и ярость. Что ещё? Страх. Определенно, частичка его всё ещё присутствует, но уже забито глубоко и подает лишь слабые импульсы, просто напоминая о своём существовании. Скука. Банальное истощение организма от безделья. В отличии от злости или страха, она буквально убивает меня. Но я не до конца понимал, как я должен их толковать. Причём тут нож? Слушай инстинкты… оборви связь с ложным видением… — Оборвать… связь?.. — повторил я, словно под гипнозом, крепко сжимая канцелярский нож, с лезвия которого сорвалась капля крови. — Ложное… видение… Если предположить, что оно говорит об этой реальности, как о «ложном», то какие связи я должен оборвать с ним? Что меня связывает с этим миром?.. Капля звонким шлепком приземлилась на пол — и в эту секунду меня осенило. Семья. Что ещё может связывать человека с миром, если не его близкие люди? Оборви связь… Оно… предлагало мне убить их? Слушай инстинкты… В венах бурлил гнев. Хотелось выплеснуть всё, что скопилось во мне за столь длинный отрезок времени, коей является эта осточертевшая бесконечная ночь. «Я хоть и не спортивный парень, но…» — начал я прикидывать в уме. — «С другом-сверстником разделаться смогу без особого труда, если использую этот нож и элемент неожиданности. Эффективней будет целиться в горло — лезвие тонкое и может легко сломаться, а шея достаточно мягкая и податливая: такая рана гарантирует обильную кровопотерю. С пожилой женщиной и вовсе справиться будет проще простого — хоть голые руки используй: задушить, ударить в кадык, раскроить череп ударом о кухонный столик… Вариантов много, ещё подумаю, какой из них окажется наиболее привлекательным. Вот со взрослым и крепким мужчиной сложней всего, особенно если он услышит возню на кухне и будет всполошён — лучше расправиться с ним в первую очередь. Мда, тут даже если в горло метить — шансы не велики…» Словно вогнанный в транс, я плавно скользнул взглядом по комнате в поисках чего-то более… "весомого". «Вот я идиот», — расхохотавшись, я легонько хлопнул себя по лбу. — «В чулане же целая полка с инструментами… Возьму молоток, пожалуй. Да, это наиболее практичный вариант: хрясь по черепушке — и никто не устоит. Всяко лучше отвёртки или дрели…» — Я с сомнением повертел в руках канцелярский нож. А затем и вовсе отбросил его в угол комнаты. — «Да к чёрту эту хрень — всех молотком и порешу, чего тут думать? Это будет занятно…» Вытянув окровавленные губы в неприглядном хищном оскале, я поправил повязку на запястье, после чего поднялся на ноги, стараясь особо не скользить — кровь на полу уже успела частично свернуться и преобразоваться в неприглядную корку, но мало ли. У меня в какой-то момент зародилось стойкое ощущение, что я что-то упустил… Пока не заслышал краем уха знакомое напевание детским девичьим голоском, тянущееся из соседней комнаты. — И как я мог забыть о тебе, прелесть моя?.. — промурлыкал я вслух, припадая ухом к стене, наслаждаясь этим голоском… в последний раз. — А что мне сделать с тобой?.. Слушай инстинкты… Голос прав — я увлёкся одним из них, напрочь игнорируя другие. Если я сейчас убью их всех — у меня не останется "игрушек", и как мне в таком случае утолить скуку? Собственно, а чем эта девчонка не "игрушка"? Всего на год младше, но успевшая вымахать едва ли не ростом с меня. Но, как мужчина, я всё же посильнее буду: скрутить это хрупкое тельце будет плёвым делом. А что потом?.. Хрупкое тельце, хм… Но вместе с этим наверняка довольно нежное на ощупь. Я достаточно осведомлён, чем взрослые люди занимаются друг с другом, хотя сам ещё даже не целовался. Мои друзья, впрочем, тоже, поэтому не больно-то и обидно. Да и девчонки в нашем классе, прямо скажем, оставляют желать лучшего. Нет, не в плане привлекательности — с этим более-менее порядок. Характер у них ещё тот, уф — проще вообще не связываться. Да и Вареник такая же, чего греха таить: дерзкая, грубая, упрямая… Не сестра, а ходячий кошмар. Но филейная часть очень даже ничего, как я успел заметить за всё это время, что врывался к ней в комнату. Она всегда реагировала на меня, как на похотливое животное, не позволяя даже прикоснуться. Чего стоил случай, когда мы опаздывали на электричку и я рванул вперёд, хватая ту за руку и буквально таща за собой. За что потом та знатно так "прописала" мне с ноги по… не буду вдаваться в подробности. Интересно, как ты теперь запоёшь, дрянь мелкая, когда я силой вытащу тебя из твоей всегда выводящей меня из себя своей «девчачностью» розовой пижамки с кроликами? Я уже вижу то, как рывком дергаю ткань на груди, срывая под корень все пуговицы, открывая взору твою маленькую, едва дорвавшуюся до первого-второго размера грудь. Дерзко играю с этими маленькими, наверняка будучи затвердевшими от прохладного воздуха сосочками: покручивая, посасывая, покусывая… Как бы ты ни вырывалась, а всё же удовольствие получу не я один — твоё лицо непременно запылает ранее неизведанной страстью вперемежку со стыдом, что с тобой играется собственный братец. Какое бесстыдство, скажи? К твоему несчастию, мне уже плевать на подобные "тонкости" — я давно хочу познать тепло женского тела, и в этом доме ты единственная, кого может постичь такая участь. Возможно, если возникнет желание, я заставлю тебя кричать и молить о пощаде, в процессе нанося колотые и резанные раны, а может заодно и ломая пальцы на руках. А что, некоторых это заводит, почему бы и не попробовать? Тебе этими пальчиками всё равно ничего делать не придётся — я всё сделаю сам, не беспокойся. И у нас будет много времени на прочие "шалости"… больше, чем ты способна вообразить, сладкая! Какой-то дурацкий смех вырвался из недр организма, что даже в пылу столь многообещающих фантазий меня пробрал за него стыд, и я поспешил откашляться. Самодовольно ухмыляясь, я протянул ладонь к дверной ручке… Увидь же… Но рука медленно опустилась обратно, так и не притронувшись к двери. Молчавший доселе голос… Он не сказал ничего нового и уж тем более того, что могло бы меня остановить. Напротив, он и не хотел меня останавливать. Я остановился по своей воле. Что я?.. О чем я только сейчас думал? Я всерьез собрался убить близких мне людей? Да ещё и изнасиловать девочку, с которой я живу с самого детства? Что пускай и груба по отношению ко мне, но никогда не была холодна и даже по-своему заботилась обо мне? Да кто я после этого?.. Ты снова закрываешь глаза… отказываешься увидеть… — Да пошёл ты! — истошно прокричал я в потолок, уже не понимая, что «оно» такое и чего добивается. Разум попросту перегорел от осознания того, во что я мог превратиться лишь одну минуту спустя, и я беспомощно вцепился руками в волосы в попытке заглушить боль ментальную физической. Но это не работало — эта боль порождена отвращением к самому себе, её невозможно ничем заглушить. — Уйди прочь! Хватит! Открой глаза! Смотри на этот мир своими глазами! На глаза наворачивались слёзы. Голос уже не нашептывал безлико, а неистово вопил, разрывая разум на бесчисленное количество кусочков, оглушая и дезориентируя меня. Дабы хоть как-то остаться в здравом уме, я был вынужден до крови прикусить язык. Рот наполнился липкой, с гадким привкусом ржавчины, жидкостью, что приходилось сглатывать, ведь чтобы её выплюнуть — пришлось бы раздвинуть челюсть. А на это у меня попросту не хватало концентрации. …хорошо, следуй инстинктам… взгляни на мир своими глазами… Лишь когда голос в голове угомонился и меня перестало так лихорадить, я смог почувствовать дуновение свежего воздуха в лицо. Открыв глаза, я с ужасом обнаружил под собой чёрную бездну — каким-то неведомым способом тело уже успело распахнуть внутрь оконную раму и взобраться на подоконник, встав на самом его краю. «Следуй инстинктам…» — прорычал я про себя, пытаясь разглядеть землю, но даже на относительно низкой высоте третьего этажа её не было видно. Её словно поглотила та самая тень, оставив вокруг лишь жалкий клочок в виде моей маленькой комнаты. — «Значит, тебе и впрямь безразлично, отниму я чужую жизнь или же отдам свою?» Увидь же… Словно в издевку, неожиданно мощный поток ветра попытался сшибить меня внутрь помещения. Но ладонь, невзирая на полученные увечья, крепко вцепилась в раму, не позволяя мне упасть. Ну уж нет, я не позволю за себя решать, как ты верно подметил. Лучше уж самому умереть, чем превратиться в столь отвратительное и мерзкое существо, какое ты пытался сотворить из меня. Наконец, собравшись с духом и отбросив сомнения, я сделал уверенный шаг вперёд, совершая прыжок в пустоту. Хотя бы гравитация всё ещё сохраняла здравый смысл — тело камнем понесло вниз… И буквально за секунду до того, как мою тушу поглотила бездна, голос проводил меня прощальной репликой: Ты увидел…***
Беглое постукивание клавиш нарушало тишину в небольшом офисном помещении, из чьего окна открывался потрясающий вид на парк. Женщина средних лет, работающая в этом кабинете уже более десяти лет, не даром выбрала себе именно его — в трудные минуты вид из окна на ровные ряды деревьев, тянущиеся вдоль кристально чистого пруда, помогал ей отвлечься и собраться с мыслями. Но сейчас ей было не до того: следовало как можно скорее покончить с отчётами — никогда не откладывай на потом то, что можешь сделать сейчас. Она была из числа людей, придерживающихся данного принципа. — Выбиваются из графика… — устало потягиваясь в кожаном кресле на колёсиках, протянула она, поглядев на наручные часы. — В прошлый раз вышло быстрее… Женщина не успела толком закончить мысль, как её покой грубо нарушил вторгшийся в кабинет без стука мужчина в лабораторном халате. Судя по раскрасневшемуся лицу, он бежал сюда со всех ног — не дойдя до рабочего стола десяток шагов, он остановился и принялся лихорадочно глотать ртом воздух в попытке восстановить дыхание. — Госп… — откашливаясь, тот попытался выдавить нужные слова, сопровождаемые свистом из носа. — Госпожа зам-пред… он оч… очнулся, у-уф… Будучи коренной славянкой, женщине было непривычно подобное обращение мужчины — уроженца Германии, откуда его направили по программе проф-обмена, — предпочитая старые добрые «имя-отчество», но услышанное отбило всякое желание вступать в бессмысленные и, в данный момент, несущественные прения. — С ним всё хорошо? — взбудораженная новостью, женщина резко вскочила со стула и, предусмотрительно стянув лабораторный халат с вешалки, быстрым шагом направилась к выходу, попутно поторапливая гостя жестом руки. — Каковы результаты? Почему такая задержка? — Не бес… беспокойтесь, фу-ух, он довольно крепок: и физически, и психически. Штатный мед-сотрудник… ху-ух, как раз его осматривает. Не думаю, что у него найдут значительные отклонения… — Ну что за идиот?.. — с горечью в голосе процедила женщина, постепенно ускоряя темп, лишь благодаря укоренившимся приличиям удерживаясь от того, чтобы не перейти на бег — в этом здании работали с тонкой аппаратурой и шуметь возбранялось. Нужная им лаборатория была в паре минут ходьбы от её кабинета — это условие она выдвинула ещё в первый день, когда проект только утвердили. Работавшие над ним учёные и программисты не стали спорить, подчинившись её авторитету и даже войдя в положение. После очередного поворота показались пластиковые раздвижные двери, работающие на магнитных ключ-картах. Женщина заранее сняла такую с шеи и отработанным движением руки провела по считывающему устройству. Сигнал успешно прошёл — двери плавно отъехали внутрь гнёзд, пропуская посетителей внутрь. — Никита! — не сдержав порыв, женщина преодолела последние пять метров бегом, невзирая на каблуки. — Как ты? Не тошнит? Ты слышишь меня? Никит? Никит?! Не обращая внимание на сетование штатного мед-сотрудника, женщина мягко потрясла за плечи сидевшего на стальной кушетке мужчину средних лет с грубой щетиной и пышной шевелюрой, пускай и с лёгкой проседью на висках. Провода с датчика сердечно-сосудистого ритма давно были отключены и убраны на стойку, как и некоторые другие приспособления, в которых разбирались разве что местные специалисты — женщину волновал лишь испытуемый, отказывавшийся доселе проявлять признаки разумной жизни: его невзрачный пустой взгляд был направлен перед собой, не фокусируясь ни на чём; его пересохшие губы слабо шевелились, но не издавали ни единого звука, как она ни прислушивалась; дыхание ровное, хоть и казалось скорей интуитивным, нежели осмысленным действом. Только после того, как женщина развернула его лицом к себе, заставив посмотреть ей прямо в глаза — взгляд мужчины медленно, но уверенно приобретал былой блеск. Он узнал её… и на его глаза стали наворачиваться слёзы. Сперва неслышимые, затем последовал всхлип… и ещё один. Он смотрел ей в глаза и рыдал, подобно новорожденному малышу, насильно выброшенному в этот ужасный мир. — П… — губы вновь зашевелились, но женщине теперь было под силу различить внятные слова, опустившись ухом поближе. — П-прости… меня… прости… Вареник… Мягко улыбнувшись, словно мать, стремящееся успокоить дитя, она прижала его голову к груди и нежно погладила растрёпанные волосы, с искренними любовью и заботой проговорив: — Ну-ну, всё хорошо… Теперь всё хорошо, братишка, успокойся… Я рядом…***
Мужчина, недавно приведший себя в порядок и уже сменивший стерильные лабораторные одежды на привычный деловой костюм, удручённо ходил взад-вперед по просторному кабинету, располагающемуся на последнем этаже московской высотки. В этот раз ему потребовалось всего два дня, чтобы прийти в себя и вновь приступить к основным обязанностям руководителя компании. Его сестра могла подменить того на пару часов, но заикнись он о том, чтобы она подменяла его ещё и на совещаниях — Вареник определенно спустила бы с него шкуру. И ведь не скажешь, что та у него в подчинении. Впрочем, её способности в некотором роде превышали его собственные, но так уж вышло, что за исполняющего обязанности главного поставили именно Никиту. — Запись номер семнадцать. Восемнадцатое июля, две тысячи двадцать второй год, — буднично заговорил он, продолжая расхаживать по кабинету, периодически поправляя закрепленный на ухе микрофон, а также вглядываясь в массивное окно, за которым простирался зеленеющий в это время года парк. — Это уже пятое неудачное полное погружение в виртуальное пространство. Мой мозг вновь нарушил работу центрального компьютера, вызвав сбой в системе. Один из главных программистов даже заявил, будто бы неспособен наладить программу так, чтобы человек с моим складом ума не «увидел реальную суть»… Когда речь шла о столь грандиозном проекте — даже личность исполнительного президента меркла в сравнении с важностью поставленной задачи. До того, что ему и вовсе пришлось стать центральным испытуемым: Никита единственный из работников компании, у кого выявили аномально высокое психическое восприятие, что его мозг невольно "ломал" всю установку программы, и это приводило к разного рода багам, как безболезненным, так и травмоопасным. Другие так ни разу и не смогли "увидеть" виртуальный мир, и они благополучно завершали сессию даже спустя многие часы. Но сколь действительно мало людей, подобных Никите? Кто может вот так же застрять в программе и медленно сходить с ума, пока кто-нибудь извне не отключит несчастного от сети? Компания не хотела рисковать имиджем и авторитетом на рынке, и даже самая малейшая возможность таких эксцессов должна быть искоренена. Так решил совет директоров. И Никита всеми руками поддерживал это решение. Однако… — …Вот только он ошибается. В этот раз исход вышел более болезненный — мне пришлось вновь прибегнуть к лекарствам, чтобы иметь возможность просто уснуть… Боги, я уж думал, что это осталось в прошлом, вместе с моим первым погружением. Не знаю, что именно они там наисправляли, но ещё один такой "заход" — и я попросту не вернусь… Не тем человеком, кем являюсь сейчас. Стоит ли финансовое благополучие компании таких жертв? Никита стал задаваться этим вопросом всё чаще, как только таблетки переставали действовать и возвращали ему ясность ума. Устало потерев переносицу, мужчина грустно вздохнул: — Я снова чуть не натворил дел… И она вновь едва не оказалась моим главным переломным моментом, после которого я мог окончательно поехать крышей. Варя… сестра моя… как хорошо, что ты этого не видела. Мне бесконечно жаль, что приходится постоянно проходить через это… И ещё больше жаль, что через это приходится проходить тебе… пускай даже ты об этом и не догадываешься. Ведь я строго наказал им стирать все сомнительные события, оставляя лишь текстовые записи. И то в единственных копиях, хранящихся на моем ноутбуке. Что ж, благо хоть не нужно извиняться перед родителями… земля им пухом. Простите меня за столь низменное поведение, даже если это лишь моё подсознание. Что ещё тут добавить… Они заверяют, что осталось лишь провести калибровку и мелкие технические «работы над ошибками». Боги, они это говорили ещё в прошлый раз… вот и верь им после такого. Но мы не можем выпускать продукт, если есть хоть минимальный риск, что такой же паренёк, психически чувствительный, сможет «увидеть реальность» и окажется заперт в аду, в котором я пребывал уже, чёрт возьми, пять раз! Нет, я обязан нести ответственность за свой продукт, как и подобает главе корпорации. Ох, уже пришло время — нужно выпить лекарства. Через две недели планируется шестое погружение… Да будут они прокляты, если я останусь там навечно. Конец записи.