Россия - родина моя

По черной асфальтовой дороге дороге мчалась машина, подпрыгивая на каждой ямке, которых было предостаточно, из-за чего сидящих в ней слегка качалось из стороны в сторону. Вдруг, на особо большой ямке машина подлетела, и пассажиры на заднем сидении, упав, сложились, словно гармошка. Особенно сильно досталось моему дяде, сидевшему у самого окна, и приложившегося о него головой. - Н-да, как же я соскучился по родине! - Поднимаясь, рассмеялся он, потирая ушибленное место. По родине он в самом деле соскучился так как уехал из России двадцать лет назад, и приехал недавно к нам в гости. - Что ты, глянь - вокруг-то красота какая! – снисходительно улыбнувшись, кивнул водитель нашей машины - Николай Николаевич, немец, родственник дяде Толе со стороны его супруги. Вдоль дороги вытянулись длинные темно-синие лужи, окруженные старой желтой травой, и прерывались лишь на дорожки, тянувшиеся к домам. Дорожки, впрочем, очень мало походили на то, что принято называть этим словом, и представляли собой просто длинные грязные лужи повыше и со следами от колес. Рядом с ними, да и вообще по всей деревне, вытянулись всклокоченные ивы, одинокие березки и разнокалиберная сорная желтая трава. Сами же домики живших здесь людей тоже не казались новыми: покосившиеся, серые некоторые завиты плющем или вкопаны в землю на половину, какие-то окна были заколочены, а другие зияли пустотой, лишь редкие завешаны шторками или даже заставлены цветами на подоконнике. Домики были выкрашены в яркие цвета когда, а теперь стояли выцветшие, а на их крыши взобралась плесень и мох. Следующая деревенька встретила пустыми каркасами домов, и, чуть в стороне, полуразвалившимися огромными хлевами для скота, в прошлом - белыми. Колхозными были когда-то, наверное. Да, и до деревеньки мы добрались не сразу - в прямом смысле объезжали асфальт по обочине. Деревня представляла собой заросшее дикой травой поле, с редкими на ней серенькими домиками. На заборах висели ведра и какие-то тряпки, старушка в какой-то рваной одежде прошла куда-то, а здесь, посреди дороги вырос уже целый березовый лесок, да не только посреди дороги, но и на многие участки тоже уже взбирался лес, отвоевывал свою когда-то отнятую у него территорию... Кристина, моя двоюродная сестра, которую родители увезли еще в три года из России смотрела на все, что проплывало за окном, с неимоверным ужасом, но, все же, заинтересованно. - А у вас такого нет? - с улыбкой спрашиваю я. - У нас... есть.. все другое. - На ломанном русском пытается объяснить мне она . Кристина была дочкой дяди Толи, а значит нашей землячкой наполовину, но считала себя только немкой, и обиделась, когда я ей намекнула что она, вообще-то тоже наполовину русская. Выросла-то она в Германии, общаясь только с родственниками своей мамы, и друзья у нее были все немцы, а как говорится с кем поведешься - от того и наберешься. Впрочем, Кристина действительно чем-то отличалась от меня, и всех девчонок в России, которых я знала: она менее эмоциональна, удивительно умеет держать себя; почти никогда не красится, разве что чуть-чуть, носит в основном черную или фиолетовую юбку ниже колена, и таких же цветов водолазку или кофточку, с небольшим вырезом; любит все рассчитывать до мелочей, все делает четко и по расписанию. И даже во взгляде проскальзывало что-то чужое, не холодное, а просто что-то непривычное мне. Она замечательно умеет делать прически, помогает матери в зубной клинике, хорошо готовит, но вот природу не знает совершенно: Кристина не может не то, что зажечь без спичек костер, но даже не отличает съедобных грибов и ягод от ядовитых. Ее неимоверно поразило то, что я мою голову яичным желтком и сплю на подушке из сена, а меня поразило то, СКОЛЬКО у нее было разных баночек по уходу за лицом и за телом! В моей скромной коллекции этой прелести не было даже десятой части того, что было у нее. Она и мне что-то привезла, но, честно говоря, я до сих пор не пользуюсь. А еще Кристина жутко боится… России. Уж не знаю, что ей про нашу страну рассказывали, но однажды мы с ней долго гуляли поздно вечером, когда на улице было уже темно и никого не было. Мы шли вокруг школы, когда навстречу нам, из-за другого угла вышел мужчина, типичный русский мужчина, словно из немецких анекдотов – в шапке-ушанке, плечистый и одетый в какую-то телогрейку. Кристина сразу вздрогнула, увидев его, и все бы ничего, но он громким басом нам что-то крикнул. Бедная моя сестренка! Она нервно сжала мою руку так, что я думала что там останутся синяки, задрожала всем телом, и, машионально прижавшись ко мне, подалась назад. Моя нахальная фантазия тут же нарисовала картинку: Берлин, сорок пятый год, поздний вечер, идет немка с подругой куда-то, а навстречу им русский солдат… Ох, фантазия моя, моей сестренке страшно, а мне смешно становится! На самом деле все было не так жутко, как, видимо представила себе Кристина – тот мужик был просто сторожем этой школы и кричал нам, что территория скоро будет закрыта, и нам надо бы уйти. Я, взяв Кристину за руку, скомандвоала: «Пошли отсюда», но даже рядом с самим домом мне до сих пор было смешно… Наконец, через несколько часов тряски на наших дорогах, мы приехали. Деревня встретила нас кирпичным зданием, с обвалившимся верхним этажом, без одной из стен и, конечно же, без стекол, да и рам-то не остались. Это здание - было первое, что бросилось в глаза. Дальше виднелись серые, одинокие домики, поросшие дикой травой, лишь у некоторых было рядом некое подобие огородов. Поняв, что дальше мы на машине не проедем, из нее пришлось выйти и отправится пешком. Я, зная с чем нам предится столкнутся, одела сапоги не самые новые и не самые чистые, и смело зашагало по тому, что с очень большим преувеличением могло бы называться дорогой, а сейчас представляющее просто длинную лужу, дядя Толя и Николай Николаевич, немножечко помешкав, последовали моему примеру, рассуждая что они думают обо всем об этом, а вот Кристина к такому испытанию была явно не готова. Она постояла на краю сей большой лужи, смущено улыбаясь и переминаясь с ноги на ногу, а потом осторожно пошла, страясь наступать на клочки травы, росшие ко краям дороги, иногда даже перепрыгивая с кочки на кочку, и приподняв свою черную юбку, чтобы не запачкать ее, но этого у нее не вышло – все равно к месту назначения мы все пришли в той или иной степени грязные, как чушки. Ровное, покрытое полевой травой поле, слегка приподнимающееся к центру, три молодых березки, да разросшиеся кусты ивняка, вот и все. Все, что осталось от когда-то богатого дома и двора нашего дедушки и нашего рода. Двухэтажный, резной дом здесь стоял когда-то, конюшня и хлева, огромные огроды и сад за домом. Еще мальчишкой трудился здесь наш дедушка, помогая отцу и матери содержать такое хозяйство, играл с домашними животными и птицами, изучал растения, как растут они понять стремился, а, собрав друзей, часто, наверное, убегал в лес, где собирал ягоды и грибы. Из окна их дома была видна тайга и небольшое озерцо… А потом, кровавым ураганом, по стране прокатилась революция, а после их, как семью кулаков отправили на болото, отправили зимой, двенадцатого декабря, не дав даже взять с собой ничего. Кулаки! Только по тому, что было у них две лошади, три коровы. Они даже батраков не нанимали, сами во всем своим хозяйством управлялись. Три раза дедушка пытался бежать оттуда,три раза добирался он до дома, через пятьсот километров глухой тайги, и три раза его воыращали обратно! Потерял брата Володю среди бесконечных болот, наверное, в честь него и был назвал потом мой папа. Прадедушка погиб там, но каждый раз их возвращали обратно, и неизвестно что было бы с ними потом, но о них вспомнили! Вспомнили, когда началась Вторая Мировая война, и отправили дедушку на фронт, в штрафбат. После долгих и страшных боев они попали в окружение под Харьково, спрятались в какой-то деревне, многие погибли, но дедушке повезло. Потом он бежал из окружения по минному полю, где потерял ногу, кое-как добрался до своих, и, чудом оказавшись нерастреляным, попал в госпиталь. Вскоре страна отпраздновала долгожданную победу, а что было делать одинокому ветерану-инвалиду? Тогда, в послевоенные годы, таких были миллионы, и до них просто не было дела. Дедушка подался на золотые прииски, привез оттуда несколько золотых слитков, отдал их на хранение кому-то из родственников, слитки куда-то пропали, что послужило причиной ссоры между братьями и до конца они так и не помирились. Дедушка вернулся на родину, только не в деревню, где провел детство, а в город Омск, позже встретил бабушку, обучился делу часового мастера, но и после этого жизнь не стала счастливой... Он умер незадолго до моего рождения от рака легких, так и не вернувшись в свою деревню. И теперь, спустя много лет, здесь стоим мы: его внучка, совершенно чужой человек, еще одна внучка, считающая себя только немкой, и его сын, уехавший со своей родины в Германию. Конечно, там было лучше. Все искали лучшей жизни за эти последние сто лет, забывая про свою родину. И вот теперь мы стоим на том месте, где испокон веков жил наш род. Поле, три березки... Кому была нужна эта земля, кому мешала семья работящих людей, названных кулаками? Видимо кому-то очень мешала строить свое счастливое будущее, и они, коммунисты, их уничтожили, молодцы. Теперь здесь ничего нет. А было ли когда-то после того, как их выгнали? Что ж случилось то, что случилось, и сейчас в этой умирающей деревне осталось лишь пара стариков, ветер, гулящий в пустых дома, три березки... Вскоре по той же дороге мы вернулись в машину, с трудом, долго выбираясь из грязи, мы поехали, опять за окнами мелькали серые, умирающие деревеньки, каркасы старых домов, покосившиеся заборы и грязные собаки, тявкавшие на машину. Вот ты смеешься над Россией, даже презираешь ее немножечко, Кристина, пугаешься той разрухи что творится в деревнях, да и в городах тоже, в Германию меня с сестрой зовешь... Но ведь не только у нашего дедушки была страшная судьба. В сотнях тысяч деревень страшная и жестокая резня когда-то начиналась, брат брата убивал ради жизни счастливой, рушился устой, веками стоявшей в государстве, что когда-то звался Русью. Солдаты и офицеры, те, кто выжил в войне с германцами, умирал от рук своих недавних друзей и соседей. А едва закончилась резня - всю систему государство наше стало перестраивать, невыгодным для них оказался традиционный метод ведения сельского хозяйства, всех сгоняли в колхозы, нужно было им всех и вся контролировать, а с одиночными хозяйствами это было невозможно. Образы новые пошли - рисовались на плакатах жители деревень неотесанными болванами, а у рабочих улыбка счастливая на губах. Тех, кто хоть как-то пытался новому строю сопротивляться, в лагеря смерти упекали, миллионами умирали заслуженные писатели, поэты, ученые, военачальники, мой прадедушка по бабушкиной линии четыре раза сидел в тюрьме за это... Конечно, потом СССР стала одной из сверхдержав, которой все другие завидовали, и разворовывают то, что осталось от СССР уже который десяток лет, но это все досталось миллионами жизней невинных людей и последующим уничтожением стран в ее состав входивших. Невыгодны им были деревенские жители - и результат мы видим сейчас перед собой. Всем в тот век кто-то мешал чтобы счастливую жизнь построить. Нам - сначала Белые и вся знать, потом крестьяне - сначала те, кто побогаче - кулаки, потом все те, кто в колхоз вступать не хотел... А немцам в те времена вдруг другие народы помешали, ослабленного репрессиями СССР они решили уничтожить, не удалось им это, но унесла Вторая Мировая огромное количество славянских жизней. Но и после такого страшного удара не успокоилось наше Красное правительство, уже после войны, для людей, казалось, все перенесших, снова заработали с новой силой лагеря смерти, и дедушка под конец своей жизни, прошедший всю войну и своими глазами видевший зверства своих врагов мог спокойно говорить: "Что нацизм, что коммунизм - одно и то же!", чем вызывал страшное негодование у папы. И даже после всего этого судьбе, видимо, показалось забавным издеваться над нашим народом - рухнул СССР, наступили девяностые, и опять новые образы поплыли над страной, старые разрушая. Все, чего достигли люди за сто лет, оказалось вдруг не нужным, государство перестало все контролировать. Люди, потерявшие тот строй которым они испокон веков жили, а теперь и лишившиеся нового строя не знали что делать, не имевшие куска хлеба они выходили на "большую дорогу", открылись границы и к нам ринулась вся гадость с Запада, какая только была. Ежегодно от стрессов и бандитизма умирало по миллиону в год. Но и в начале двухтысячных жизни счастливой не наступило - не было больше образа к которому стремится, люди, ища лучшей жизни рванули в другие страны, те, кто не мог, стали травить себя алкоголем -а что им было делать: к старому образу жизни вернутся они больше не могли, но и что новое строить не знали. Всего сто сорок миллиардов людей осталось в нашей огромной стране и продолжает это число сокращаться. Ты смеешься над моей страной, Кристина. Но всегда ли она была такой? Всегда ли русские люди ассоциировались с водкой, криминалом и развратом? Нет. Это всего лишь маленькая их часть, та, что осталась после всех страданий на них обрушившихся. Так можно ли судить нашу страну только по ним? Наша машина, подлетая на кочках, вдруг вывернула на другую, более ровную дорогу, вокруг которой стояли явно новые линии электропередач и подрастали кустарнички, явно высаженные недавно. Промчавшись по ней мы приехали вот в такое место, что совсем не сочеталось с представлениями иностранцев о России: на большом расстоянии друг от друга стояли резные деревянные домики, окруженные подрастающим лесом и распустившимися цветами. Рядом с каждым домов поражали взгляд своим великолепием раскинувшиеся огороды, солнце отражалось в прозрачных прудах, а чуть дальше, у огромного природного озера, гуляла, слегка потряхивая гривой статная вороная лошадь с жеребенком. Все это место кольцом окружал густой сосновый и березовый лес. В центре, у шестигранного дома, на деревянных качелях и каруселях играли дети, а прямо у въезда парень с девушкой протирали огромный зеленый плакат: "Поселение Родовых Поместий ИМБИРЕНЬ(Черноозерье)". Увидев гостей, они радостно помахали нам рукой. Проехав по поселению дальше, мы оказались в огромной сосновой аллее, и, преодолев ее, наконец вышли из машины. В лицо ударил свежий, легкий ветерок, который я уже успела полюбить всем сердцем. Освящая мою полянку у леса, садилось огромное, красное Солнце, я никогда раньше его не видела таким прекрасным в городе. Да и было ли у меня время любоваться закатами? Запели пташки на кустах живой изгороди, ветер подхватил веточки недавно посаженных мною кедров и плодовых кустарников. Здесь всегда тихо и спокойно; здесь я ощутила всю полноту жизни, просто слушая пение птиц по утрам, слушая шепот огромного зеленого леса, идя босиком по полю, наблюдая за полетом огромных птиц в вышине, а вечерами собираясь вместе с друзьями петь песни под гитару и флейту. Не из таких ли моментов, когда мы дышим полной грудью и с улыбкой запоминаем каждое мгновение, складывается счастье? Не из них ли складывается жизнь? В городе я все спешила куда-то, и года стали мчатся словно мимо меня, а здесь я снова, как в детстве почувствовала всю полноту жизни. Здесь нет постоянного расписания, заставляющего тебя идти туда, куда не хочется, газующих у окна машин, пьяных кампаний, страха возвращаться поздно вечером... А есть только друзья, этот лес, озеро и небо, такое огромное небо. И ни на какую Германию я никогда не променяю это счастье. А зачем? Снова крутится как белка в колесе, только уже в стране с более красивыми зданиями и дорогами? Многие сейчас бегут из деревень и из страны, а мы вернулись. Почти на свою историческую родину - до того места где жил дедушка здесь совсем недалеко! Недалеко и до той деревни где жила бабушка когда-то. - Добро пожаловать на мою родину! - улыбнулась я своим гостям. - Родину? - переспросила изумленная Кристина, которой я не особо успела объяснить зачем я здесь живу и почему - Но ты же родиться в городе! - Родиться, - Повторила я. - Да, в городе. Только ЖИТЬ буду здесь!