Незаконченная история одного диагноста

Утро для Бомонта Джонса началось не самым лучшим образом. Во-первых, он проснулся не в своей скромной, однокомнатной квартирке, расположившейся на окраине города, а в ординаторской, на страшном, кожаном диване, жутко помятым и пахнувшим дешевым спиртным. И всё бы ничего, Бомонт привык к этому за двенадцать лет работы диагностом, подобные пробуждения никогда не были для него нонсенсом, да вот только ординаторская, где ему посчастливилось открыть этим утром глаза, оказалась чужой ординаторской, чужой клиники. Во-вторых, за чистым окном сторонней больницы, светило солнце. Солнце и всё что с ним было так или иначе связано, Бомонт не любил: ни тепла, ни жёлтого цвета, ни света. Бомонту было проще уживаться с прохладой и дождями, нежели мириться с детскими криками ребятни, выскочившей погулять в прекрасную погоду. И не только ребятни: стариков, что стаей вылетали из своих берлог и жадно усаживались в беседках, Бомонт так же недолюбливал. Он, вообще, сторонился старости, та, на его взгляд, была злейшим врагом человечества. В-третьих, как и было сказано ранее, Бомонт проснулся в чужой клинике. И не просто проснулся, а с трудом очнулся, словно вышел из затянувшейся комы. Вышел и вошёл в абсолютно чужое тело. Поначалу, Бомонт этого даже не почувствовал: с точки зрения медицины, вся физиология, характерная для омеги у мужчины сохранилась. Как и вечером прошедшего дня, этим утром низ живота Бомонта крайне неприятно тянуло — следовательно, совсем скоро, как и подозревалось до сих пор, начнётся отвратительный период его жизни — течка. Левая рука, в силу полученной в детстве травмы — болела. В общем, сигнала посмотреть в зеркало у Бомонта не намечалось, пока чей-то голос, тихий и строгий не назвал его чужим именем. — Доктор Смит, — Бомонт даже не пошевелился. Он только что проснулся и теперь рассматривал потолок, пытаясь понять, откуда взялись на белоснежном, недавно покрашенном своде чёрные пятна от сажи. Ещё вчера их здесь не было. — Доктор Смит! — голос прозвучал громче, тревожнее и раздражительнее, прямо над ухом мужчины. Поморщившись, Бомонт сухо кашлянул, приподнимаясь на локтях. Его посетили сразу два вопроса: кто такой доктор Смит и почему человек, нависший над ним, подобно скале, ищет этого доктора у него в ушах. — Прошу прощения? — как можно более сдержанно проговорил Бомонт нарушителю личного пространства. — Просите прощения? — приподнимая брови в дуги, изумился тот. Среднего роста, коренастый, с короткой рыжей бородкой мужчина, скрестив на широкой груди руки, смотрел на Бомонта с неприкрытым раздражением. Кивнув, Бомонт выжидающе замер, готовясь принять любой ответ. — Почему вы не работаете? — осуждающе спросил незнакомец. — Потому что я всё ещё сплю, а вы мне мешаете, — пожал плечами Бомонт. Белое лицо с веснушками и морщинками бородача побагровело, а уголки серых глаз задёргались: мужчина пуще прежнего разозлился. — Значит так, доктор Смит, — дрожащим, осевшим голосом произнёс он, прикладывая немалые усилия для того, чтобы скрещенные руки оставались на груди, а не ещё где, — это последнее предупреждение. Если вы не начнёте работать, то клянусь, что к следующим выходным вы будете просто мистером Смитом без приставки «доктор». — Мило, — падая обратно на подушку, Бомонт присвистнул. Только психопата ему ещё не хватало с утра пораньше! — Надеюсь, мы друг друга поняли, доктор Смит, — круто развернувшись, рыжий и бородатый, удалился — только и сверкали пятки белых, больничных тапочек. — Псих, — фыркнул Бомонт, поворачиваясь на бок и утыкаясь лбом в мягкую спинку дивана, — псих с большой буквы… Бомонт не знал, что повлияло на его дальнейшие действия: пока он укладывался на подушках и одеялах, со всеми положенными удобствами, его глаза постоянно зацепляли необычные, неправильные для родной ординаторской вещи — профессиональная привычка врача-диагноста, замечать то, что обычный человек, упускает из виду. Пока Бомонт укладывался, им было наблюдено, по крайней мере, десяток предметов, стоящих не на своих местах (стулья, стол, книжный шкаф и кофе-машинка, всё это стояло по-другому, не как положено), но самое важное, что зацепило бдительное око врача — стены. В его родной клинике, все стены и ординаторская не была исключением, были окрашены в самый нелюбимый цвет доктора — жёлтый, канареечный, как объясняли Бомонту его коллеги-врачи, символизирующий тепло и уют места, куда люди приходят за помощью или, как говорил сам Бомонт — места, куда люди идут помирать. Однако стены ординаторской, где проснулся Джонс, были обклеены полосатыми, зелёно-белыми обоями. Соскочив с дивана, Бомонт ещё раз огляделся: те мелочи, стоящие не на своих местах, изменились — кофе-машинка увеличилась вдвое, стулья, стол из деревянноногих, сделались железными, а книжный шкаф с горой медицинской литературы — поредел. На его полках не хватало, как минимум дюжины толстых справочников и столько же пособий. Моргнув, Бомонт подошел к широкому окну, открывающему незнакомые окрестности: зелёную аллею с гуляющими по дорогам посетителями больницы, огромную парковку с сотней машин и декоративный пруд, не без лавочек, нагруженных пациентами. Сердце Бомонта застучало быстрее, когда он увидел собственное отражение в окне. Взъерошенные волосы, ниже плеч, цвета пшена, были убраны за уши, длинное, вытянутое в овал лицо, должно быть, сливалось с белым потолком ординаторской. Выпучив чужие, голубые глаза, Бомонт аккуратно притронулся к узкому лбу, проверяя, насколько тот тёплый — лоб оказался хоть и влажным, но холодным. Значит, бреда у него нет. Судорожно втянув в себя пахнувший таблетками воздух, Бомонт осторожно, крадучись, словно вор или преступник, подошел к приоткрытой двери, за которой слышались беспечные разговоры людей: врачей и их пациентов. — Бред какой-то, — хлопнув себя по щеке, Бомонт едва не ослеп от боли. Однако ему, почему-то этого не было достаточно для принятия странной и пугающей реальности. Приготовившись к очередному шлепку, Бомонт прикрыл глаза, как следует размахиваясь. Рука со свистом полетела к щеке, но та, так и не получила свежую порцию пробуждающей боли: кто-то или что-то перехватил её, не дав нанести удара. — Какого хре… — начал было Бомонт, сердито открывая глаза. Кто ему помешал и кто стоял впереди, омеге так и не удалось разглядеть, потому что в ту же секунду, его губы атаковал чужой рот. Отстранившись и вытянув перед собой руки, Бомонт ошарашенно глянул на человека, встретившего его жарким поцелуем. В больничном халате, с торчащими из карманов перчатками и стетоскопом, на него смотрел высокий молодой человек. Под его карими, отдающими в зелень глазами, образовались лиловые круги, а на пальцах появились мозоли. Бомонт без труда определил, что перед ним — хирург. Хирургов, Бомонт всегда умел отличать от прочих ответвлений медицины. — Слава Богу, — простонал хирург, вновь бросаясь к губам остолбеневшего Бомонта. Столкнувшись с преградой, альфа удивлённо захлопал ресницами, такими же черными, как небрежно уложенная копна волос на его голове, — ты чего? — оторопело спросил он. — Ничего, — делая шаг назад, сказал Бомонт, — просто, я не люблю всё это. Последние два слова, Бомонт выговорил буквально по слогам, будто только что научился разговаривать: когда речь доходила до нежностей и секса, Бомонт ровным счётом умирал. Воскрешал лишь тогда, когда его визави прекращал травить непереносимыми словцами, на вроде «любовь», «объятия» и «анально-любой секс». — Шутишь? — усмехнулся хирург. — Мы в браке шесть лет… — Значит, наш бра…брак — хреновый, — Бомонт поморщился. Неужели он умер? А всё происходящее — не вымышленный ад?! — Что ты такое говоришь, Истер? — Да-а, что я такое говорю… — кисло протянул Бомонт. — С тобой всё в порядке? — испуганно поинтересовался новоиспеченный муж. — Нет, — покачал головой Бомонт, — со мной, определенно, не всё хорошо… За свою жизнь и карьеру, Бомонт перечитал сотни, тысячи книг и не в одной из них, не было ни слова о переселении в чужое тело. И какой диагноз, он должен поставить самому себе? Шизофрения? Возможно, но по симптомам на шизофрению не тянет. — Что с тобой? — хирург обеспокоенно придвинулся к Бомонту. — Разберусь, — махнул рукой тот, — я постоянно сталкиваюсь со странными болезнями и ставлю пациентов на ноги, даже, если у тех их нет… Думаю, что себя я как-нибудь да вылечу… — Бомонт запнулся, встречаясь с печальными глазами «мужа». — Ты чего? — Странными болезнями? — грустно улыбнулся альфа. — Слушай. Я как раз хотел с тобой об этом поговорить, — мужчина сконфужено продолжал улыбаться, точно ободряя смертельно больного, — на счет твоей карьеры диагноста… — Ну, продолжай, — Бомонт склонил голову на бок. Начало разговора с «муженьком» ему понравилось больше, чем продолжение. Чем дольше хирург с ним разговаривал, тем яснее становилось на уме — «а муженек то, считает доктора Смита полным ничтожеством!». — Ты ведь знаешь, чем отличается «волчанка» от «ОРВИ»? — Догадываюсь, — съязвил Бомонт. Однако у «мужа», видимо, полностью атрофировалось восприятие к сарказму и ехидный ответ, тот, попросту счел за неопытность. — А надо знать, Истер… Нельзя же ставить всем подряд волчанку! — Послушай, — кладя руку на плечо, деликатно сказал ему Бомонт, — только полный кретин поставит чихающему соплями человеку туберкулёз кожи. Я, по-твоему, полный кретин? — Нет, но… — Вот и всё, — хмыкнул Бомонт, убирая руку, — поговорим вечером, хорошо? — Хорошо, — понурив голову, хирург вышел из ординаторской. Показав «мужу» язык, Бомонт решил пройтись по клинике: что-то ему подсказывало, что загадку с переселением душ, надо как-то разрешать. Привычный шум от колёс носилок, яркое освещение в коридорах в самый разгар дня — чужая клиника мало чем отличалась от родной. Разве что, более современной архитектурой и новенькими пластиковыми окнами. Остановившись у стойки регистрации, Бомонт схватился за сердце: от стука, его внутренний орган перешёл к действиям — начал болеть. Вместе с тем, у омеги, впервые в жизни, начался приступ одышки, а перед глазами замаячили белые пятна. Хватаясь за всё подряд, чтобы не упасть, Бомонт, шатаясь, направился в сторону туалета. Перед глазами мужчины всё расплывалось и дёргалось, но даже так, доктор смог увидеть, как маленький мальчик, до сих пор мучавший родителей визгом и рыданиями, неожиданно замолчав, упал. Рванув к ребёнку на автомате, Бомонт не замечая никого на своём пути, не замечая криков «что ты делаешь», упал подле мальчишки, расстегивая тому рубашку и прикладываясь ухом к впалой груди: сердце ребёнка билось, но медленно. Изо рта вовсю текла пена и нечто коричневое, вязкое. Борясь с собственным приступом и приступом у мальчика, Бомонт по привычке засунул руку в карман — ему нужен был инструмент, чтобы проколоть умирающему грудину, выпустить лишний воздух. — Мне нужен скальпель, — вокруг Бомонта всё почернело, однако пальцы мужчины по-прежнему сдавливали нужный участок тела, — вашу-налево, блять! У кого есть скальпель?! Голоса затихли. Кто-то, грубо взяв его под руку, отцепил от мальчика и в следующий миг, всё вернулось на круги своя: свет, как будто дали и перед глазами Бомонта вновь возник рыжий бородач, слух вернулся к омеге с лёгким звоном, но тот не помешал услышать гневное обращение: — Какого лешего вы творите, доктор Смит?! — О чём вы? — Бомонт покачнулся. В просторном кабинете, кроме него и рыжего крикуна, был ещё кто-то. Мужчина сидел за блестящим, длинным, черным столом в компьютерном кресле. Его худые пальцы были скрещены между собой, а на лице торжествовала улыбка, словно он выиграл миллион. Вишневые глаза, подобно льву, хищно следили за каждым движением Бомонта. — Ты ещё кто? — пробурчал Бомонт, которому осточертело слышать чужую фамилию, обращенную к своей персоне. — Доктор Грин уведомил меня в том, что ваше поведение заходит за рамки дозволенного, — мужчина за столом, вздохнул, — должно быть, мистер Грин, — обратился он к бородачу, — всё дело в успокоительном, которое я недавно прописал доктору Смиту. Разрешите поговорить с пациентом наедине? — Конечно-конечно, доктор Эдвардс, конечно-конечно, — закудахтав, верно петух, угодивший не в свой курятник, доктор Грин оставил Бомонта наедине с Эдвардсом. — Что я такого сделал? — первым нарушил молчание Бомонт, искренне не понимая, кто сидит перед ним и, что этому человеку от него нужно. Сердце омеги прекратило болеть, а вместе с болью ушёл и туман, застилающий сознание доктора, непроглядной беленой. — Вы напали на мальчика и просили скальпель, — ослепительно улыбнулся Эдвардс. — Во-первых, не напал, — огрызнулся Бомонт, — мальчишке стало плохо и я… — И вы, без должной квалификации полезли не в своё болото, — закончил за него Эдвардс. — Во-вторых, — игнорируя альфу, Бомонт закатил глаза. Он понял, где сейчас находится — в кабинете у мозгоправа. Он знал это место прекрасно, так как бывал здесь не раз. Разумеется, не у Эдвардса, а у других, в мозг влезающих химер. Все эти химеры пытались (и пытаются) узнать, почему такой, как он врач, ежедневно спасающий толпы народа, вмешает в себе весомую долю мизантропа. — Во-вторых, скальпель нужен был для того… — Чтобы убить малыша, — снова перебил его Эдвардс, — дорогой, Истер. Кажется, прошлое лекарство вам не особо помогло, — мужчина встал с кресла и, обогнув стол, застыл неподалёку от стула с Бомонтом. — Я так полагаю, — психиатр задумчиво посмотрел на дверь, — нам нужно повторить терапию, а так же… — щёлкнул дверной замок и Бомонт ощутил посторонний груз в виде двух рук на своих плечах. — а так же я буду вынужден прописать вам иные успокоительные, милый Истер. Что делать, вы знаете. — Чего? — Бомонт ощетинился. Вместо ответа, доктор Эдвардс принялся расстегивать ширинку и спускать с себя штаны. Вслед за брюками полетели трусы. Жестом пригласив приоткрывшего от наглости омегу на колени, Эдвардс двинул бедрами. — Вы знаете, что делать, доктор Смит, — ядовито повторил он. — Иди ты, знаешь куда? — Бомонт не собирался слепо следовать указаниям мозгоправа. Встав со стула, мужчина направился к закрытой двери. — Вот как? — доставая ключ из кармана пиджака и дразня Бомонта, холодно протянул Эдвардс. — Тогда тебя уволят, и муж твой от тебя уйдёт за неоднократные измены. Я всё записывал на камеру. — Мне то что? — оскалился Бомонт. — Это не моя жизнь, ублюдок ты конченый. Щека Бомонта загорелась от резкого удара, половина лица онемела. Пошатнувшись, он схватился за голову: шум в ушах усилился, и сердце бешено закололось в груди. Обхватив омегу за талию, Эдвардс бросил того на стол, попутно раздевая. Онемев от страха, Бомонт не в силах больше сопротивляться, лишь коротко всхлипнул. Он и прежде сталкивался с насилием, оно-то и сделало из него мизантропа, думающего исключительно о себе. Старые раны открылись, новые — образовались. Как же он сейчас ненавидит этого Эдвардса! — Я как будто разговариваю с другим человеком, Смит, — прорычал Эдвардс снимая с Бомонта одежду и разворачивая к себе спиной, — словно тебя с кем-то подменили и знаешь, что? — прошептал альфа ему в ухо. — Мне это дико нравится! Меня это возбуждает! Другой ты — дерзкий… А в постели ты такой же, мм? — Пошёл ты, — взяв себя в руки, Бомонт лягнул психиатра ногой, однако тот, превосходил его по силе. — Сейчас пойду, — гнусаво рассмеялся насильник, — ты шизофреник, Смит? Или решил, что-то поменять в своей никчемной жизни? Пальцы одной руки Эдвардса скользнули по ягодицам Бомонта, другие — согнули омегу пополам, заламывая кисти до треска костей. Стиснув зубы, Бомонт ничего не ответил. Плюнув ему на спину, Эдвардс принялся гладить нежную кожу, массировать тонкими пальцами анальное отверстие, смазывать её собственной слюной. — Да у тебя же скоро течка, — простонал с предвкушением Эдвардс, — хочешь внебрачного ребёнка, Смит? Бомонт закрыл глаза. Ему стало тяжело дышать, а грудную клетку сдавило так, что омега больше не чувствовал всё что находилось выше торса. Эдвардс вошёл в него, и остальная часть тела подверглась той же участи. Почувствовав слабину, Эдвардс расслабил жесткую хватку, а впоследствии и вовсе отпустил. Скрестив на шее руки, психиатр то входил, то выходил из парализованного тела омега, сильные толчки альфы заставляли стол двигаться вперёд. Как только Эдвардс кончил, извергнув горячую сперму прямо в отверстие омеги, Бомонт ощутил, что контроль над телом вернулся. Он вновь мог двигаться и дышать. Вот только этого ему, не хотелось делать. — Одевайся и проваливай, — крикнул Эдвардс. Так Бомонт и поступил, думая о том, что хуже быть уже просто не может. Тем не менее, его поджидал весьма досадный сюрприз. За дверью, глухой и невозмутимый до глубины души, Бомонта ожидал доктор Грин. Поинтересовавшись о том, как прошла терапия, рыжий бородач успокоился, и не получив в ответ, ничего кроме прожигающего взгляда, послал Бомонта глубоко вниз, к патологоанатому. Тому нужна была помощь при вскрытии, а на взгляд Грина — доктор Смит был лучшей кандидатурой помощника для трупореза. Всё тело Бомонта тряслось от жара, желания находиться в чужой клинике у мужчины как такого не имелось. Но загадка о переселении душ, так и осталась неразгаданной и единственным местом, где пока не был омега, был как раз таки морг. Спустившись вниз на лифте, он остановился подле дверей, за которыми чуть мерцала лампа. Её молочные блики, неприятно давили на глаза, Бомонту захотелось немедленно поменять здесь лампочку — хотя работать в подобных условиях, опасно лишь для патологоанатома: мертвецам — смерть от несчастного случая, такого как случайного пореза скальпелем глотки, не страшна. Выдохнув, Бомонт дёрнул за ручку двери, так её и, не открыв. Он просто замер, точно кого-то поджидая. Лицо Бомонта дрогнуло и каменная скорлупа, которую он надел после визита к психиатру, спала. Нет, Бомонт не рыдал, не проклинал мозгоправа. Он просто ждал, когда очередной приступ охватит его сердце и добьет. Или, что намного логичнее — перекинется на доктора Эдвардса и убьёт его. — Смит! Я вас вижу! Проходите! Бомонт зачем-то кивнул, хотя прекрасно понимал, что патологоанатом его больше не видит. Скорее он кивнул себе. Своим плохим, совершенно не докторским мыслям. А затем он вошел внутрь морга, чтобы встретиться с самим собой. — Скорее! — подозвал его низенький и пухлый мужчина с забавными, подвернутыми к крупному носу каштановыми усами. — Скорее, Смит! Мне нужна ваша помощь! Делать шаги было всё сложнее и сложнее. Мерзкий, чрезмерно приторный голосок патологоанатома только усугублял положение. — Смит, ей-Богу! Вы же не черепаха в конце то концов! Один, два, три шага к страшному пониманию. Бомонт резко остановился возле трупореза. — Помогите мне сделать надрез, здесь нужна ювелирная работа… Бомонт больше не слушал старика. Он смотрел на тело тридцатидвухлетнего мужчины. Загорелая кожа с порезами и ссадинами, расплющенный череп с некогда длинными, а ныне поредевшими, чёрными волосами, лежал с приоткрытыми глазами. Этот человек — погиб в автокатастрофе и Бомонт это знал не потому что ему об этом говорили бесчисленные раны и абсцессы на изуродованном трупе. Бомонт это знал, потому что перед ним лежал он сам.