Часть 1
21 ноября 2018 г. в 20:44
Роджер целует очень развязно и влажно, — проникает языком в чужой рот, исследует его как хочет, вдоль и поперёк, сверху вниз, снизу вверх, гладит нёбо и слегка выпирающие передние зубы, и Фредди, неожиданно даже для себя, негромко стонет в его губы, впиваясь пальцами в обнажённое плечо. Кожа у Тейлора горячая-горячая, даже обжигает немного, поэтому приходится скользнуть ладонью вниз, на предплечье, обтянутое рукавом красной куртки, чтобы не осталось ожогов, ведь сейчас кажется, что даже такое вполне реально.
Фредди теперь часто думает о том, что значит «быть человеком», но Правда, как и всегда, не спешит показывать свой уродливый лик, предпочитая мучить его бессмысленными терзаниями в поисках ответа. Быть человеком — делать мучительно-сложные выборы между субъективным добром и не менее субъективным злом, между безупречной силой и бесконечной слабостью, между сердцем и чувством, как в помпезных поэмах семнадцатого века.
Быть человеком довольно непросто, требуется анестезия. Анестезия, измеряемая в миллиграммах, и выглядит она как снег, — белая, пушистая, совсем неопасная на первый взгляд, ведь это всего-навсего порошок, который разрушит клетки твоего тела от начала и до самого конца, анестезия, проникающая под кожу через слизистую носа, растворяющаяся в крови и заставляющая с каждым разом хотеть всё больше.
Целуя Роджера, Фредди чувствует, как тот легко улыбается, окончательно потеряв контроль над каждым из существующих в реальности чувств, — в той реальности, которая сейчас меньше всего интересна им обоим. Действие наркотика обрушилось на Тейлора как снежная лавина, полностью погребая под собой его и остатки его сознательности, поэтому теперь Роджер счастлив, как ребёнок, которому хочется играть ночь напролёт, — не спать, не есть, не дышать даже, только бы Фредди и его покрасневшие губы были рядом и были доступны, как сейчас.
Кокаин бежит по венам так быстро, что шум от крови, бушующей в голове, бьёт по ушам, заглушая все прочие звуки, и Роджер теряется во времени и пространстве, впиваясь в губы Меркьюри так, словно это их последний день на Земле. Тейлор запускает непослушные пальцы в короткие тёмные волосы и на секунду отстраняется, очевидно забыв, что Фредди больше не носит свою прежнюю причёску, но затем снова припадает к его губам, не дав времени отдышаться.
Усы Меркьюри теперь кажутся такими колючими, что Роджеру невольно хочется оттолкнуть его, но он не может, потому что горячий язык, скользящий по его губам, которые Фредди целует так самозабвенно и страстно, заставляет его мышцы сворачиваться в тугой узел внизу живота.
Фредди чувствует, что срок годности недавних воспоминаний неумолимо подходит к концу, — кокаиновая дорожка подталкивает их к краю обрыва где-то глубоко внутри и бросает вниз, оставляя на их месте лишь оглушительный стук сердца, бьющегося в унисон с сердцем светловолосого парня, сминающего его губы своими. И Меркьюри начинает забывать тот эпизод, благодаря которому всё происходящее стало явью.
— Неужели ты снова боишься? — протягивает Пол, полуприкрытыми глазами глядя на раздражённого Роджера, чьи светлые глаза немного потемнели от желания устроить взбучку выскочке, посмевшему влезть в чужой разговор.
— Мнение домашних питомцев пока не спрашивали, — дерзко выплёвывает Тейлор, руками собирая светлые волосы в низкий хвост сзади так, чтобы убрать их с лица, и гневно смотрит на Прентера, отчётливо давая понять, что, если он хочет остаться рядом с Фредди ещё ненадолго, ему стоит сидеть молча. — Дождись, когда мы опросим всех здешних кошек, и лишь тогда придёт твоя очередь открывать рот.
Пол натянуто улыбается и наиграно смеётся, бросая нервные взгляды на Меркьюри, что сидит на красном диване рядом с Роджером и откровенно, даже бесстыдно любуется тем, как тот безуспешно пытается сделать что-то с волосами и руками, формируя их в одну комбинацию от внезапно разыгравшегося беспокойства. Пол явно ищет защиты, но Фредди слишком увлечён, — даже не слышит саркастичного диалога, происходящего между двумя «приближёнными», вместо этого склоняя голову и как-то странно вздыхая, словно отстранённо, или влюблённо даже.
— Не переживай, Роджер, — нежно говорит Меркьюри немного пьяным голосом и подпирает щёку рукой, преданно глядя в светлые глаза ударника. — Тебе обязательно понравится, а я прослежу, чтобы всё было хорошо.
— Мы проследим, — слегка наклоняясь вперёд, дабы привлечь внимание, поправляет Пол, деликатно покашляв, и снова откидывается на спинку кресла, довольно закидывая ногу на ногу.
Но вопреки ожиданиям Прентера, Фредди не улыбается пьяно, как он обычно делает, пребывая навеселе, а от блаженной расслабленности на его лице и лёгкой влюблённости в глазах не остаётся и следа, как только Пол вставляет своё мерзкое «мы», отвлекая его от уговоров Роджера. Фредди едва заметно хмурится, смотрит так холодно, что даже до костей пробирает, и немного щурится, из-за чего его взгляд становится по-настоящему злым.
«Мы»? Нет, нет, нет. Нет никаких «мы», Пол. Нет никаких «мы», если рядом Роджер Тейлор.
— Заткнись, — Фредди кажется, что ударник тут же уловил вибрации его собственного настроения, но на самом деле Роджер частенько бывает раздражён, — в этом секрет его успеха в отведении от себя всяких кретинов, — и ещё больше Роджер ненавидит конкретно Пола, мечтая о том, чтобы тот наконец зашёл в горящий дом и остался там навсегда.
— Ты очень грубый мальчик, Роджер, — Прентер решает проигнорировать взгляд Фредди и идёт в контратаку, начиная делать Тейлору лёгкие намёки на их с Меркьюри вечерне-ночные планы на него. — Тебя бы наказать...
— Что?..
— Довольно, Пол, — предчувствуя дальнейшее развитие событий, в котором самый из драматичных ударников начнёт взглядом исследовать окружающую обстановку, выискивая наиболее тяжёлый подсвечник или скульптуру внутреннего убранства особняка Меркьюри, чтобы успокоить, а, вернее говоря, упокоить Прентера и его бурную фантазию, Фредди вдруг кладёт ладонь чуть выше колена Роджера, молча призывая его попытаться сохранить спокойствие. — Можешь идти.
— Но я думал, мы... — Прентеру не удаётся закончить, ибо его легко и непринуждённо останавливает поднятая вверх ладонь Фредди, запрещающая продолжать говорить.
— Я сказал, можешь идти, — с нажимом повторяет Меркьюри и краем глаза ловит на себе внезапный взгляд уважения и лёгкого удивления, адресантом которого является пара светлых глаз человека, на чьём бедре сейчас покоится его ладонь.
Дальше — пусто. Нет данных о том, как белый порошок высыпается на стеклянный стол из аккуратных прозрачных пакетов, как Фредди умело и привычно сдвигает его пластиковой карточкой в аккуратную тонкую линию, как Роджер вдыхает одну из белоснежных дорожек-убийц через стеклянную палочку и откидывается на спинку дивана, закрывая глаза с выражением страдания и блаженства на лице, как летит за разговором время.
Тёмная комната с тем же красным диваном у стены освещена несколькими тусклыми настольными лампами, из-за жёлтого света которых силуэты двух парней дрожат, ежесекундно соединяясь в один. Роджер не может дышать, — задыхается, но целует губы и скулы Фредди, отчаянно цепляясь за широкий ремень его красных кожаных штанов, и тянет на себя. Меркьюри наконец опускается на его бёдра, забираясь руками под чёрную футболку, лаская его тело, свои пальцы, и их души, предающие сегодня кого угодно, но не друг друга.
— Фред, — шепчет Тейлор куда-то Фредди в висок и тут же целует то место, которого едва-заметно касаются его влажные губы, и ему совсем не важно, какой участок кожи должен быть следующим, потому что единственный правильный ответ для Роджера — быть везде. — Фредди.
Тейлор повторяет его имя как мантру, как спасительное заклинание, обещающее ему вечное счастье, как желание, как просьбу, как мольбу о помощи, как приказ, как молитву, — Фредди не знает, с какой интонацией Роджер говорит, потому что все они смешиваются в одну и теперь в его голове нет ничего, кроме безумно возбуждающего голоса Роджера, который поёт самым прекрасным контратенором из всех, что Меркьюри приходилось слышать.
Фредди наконец добирается до пряжки ремня на штанах Тейлора и с готовностью расправляется с ней, но затем замирает, глядя на Роджера, сидящего под ним, — на Роджера, чьи белые волосы разбросаны по алой спинке кожаного дивана, покрасневшие покусанные губы шепчут его имя, а глаза, поддетые пеленой наркотической эйфории, те, что должны смотреть через него, смотрят в его карие глаза с такой слепой преданностью, что на сердце становится невыносимо больно.
Роджер никогда не отдастся ему по-настоящему.
Роджер не «из этих», он бабник до мозга костей, он ловелас, которого легко можно представить только в окружении дюжины ошеломительно-красивых дам, он любит секс и ненавидит ограничения, он в восторге от американских тачек, но не умеет выбирать для себя людей, достойных его самого. Но из всех знакомых Фредди только Роджер целует так, будто ты для него — единственный человек, действительно имеющий значение.
Роджер Тейлор — чёртов идеал с ангельски-красивым лицом, и сейчас он здесь, рядом, дрожит от обилия бесконтрольных чувств, вызванных волшебным порошком, мечтает о том, чтобы Фредди продолжал касаться его, целовать его, хотеть его, и нет для него более высокой награды, чем эта.
Фредди упирается ладонями в жёсткую спинку дивана по обе стороны от головы Роджера, который по-прежнему послушно ждёт продолжения, и склоняется над его лицом, но Тейлор не замечает с какой болью Фредди смотрит на него.
— Пожалуйста, поцелуй меня, — хрипло просит Роджер, умоляюще глядя в карие глаза самого главного, самого лучшего солиста мира, и тянет руки к его плечам, как к спасательному кругу, и ещё улыбается, совсем как ребёнок. — Поцелуй меня.
И Фредди целует. Не может устоять перед этим взглядом и телом, не может прекратить эти встречи, единственная цель которых — напиваться и нанюхиваться вместе с Роджером до полной потери памяти только для того, чтобы без зазрения совести быть вместе с ним так, как этого хочет его нутро, не может сказать себе «стоп» и прекратить всё это ради него.
Фредди так сломан, что восстановлению просто не подлежит. Но единственный человек, способный вылечить его раны, является тем, кто сломал его.